Учитель настроен необыкновенно торжественно. Он полностью сознает важность момента и свою ответственность. Он помнит, что перед ним восемнадцатилетние юнцы. Учитель взвешивает каждое свое слово, выказывая деликатность и тонкий такт, и невольно запинается. Видя, как ему неловко, кое-кто начинает смеяться. Душевная грубость этих учеников возмущает Лассена.

— Я первый раз вижу, чтобы ученики смеялись, когда я объясняю внутреннюю секрецию! — патетически восклицает он. — Как вам только не стыдно? Смеяться в такой момент!

И молодые люди узнают, как обеспечивается продолжение рода. Им преподносят эту новость с подчеркнутой торжественностью и вдумчивым тактом, со ссылкой на цветки, опыляемые пчелками.

А за дверями школы парни гуляют с девушками. Они приводят их в свой дом, и те остаются с ними на всю ночь. Все необходимое они постигают сами, хотя им и не довелось учиться в знаменитой школе и слышать деликатный рассказ господина Лассена о внутренней секреции. До чего груба и примитивна жизнь за стенами старой школы, в которой учеников готовят к блистательному будущему и «искусное воспитание совершенствует природные дарования».

Близится последний школьный день. Грустно и тяжело прощаться с обителью, в которой ты провел так много лет. Трудно оторваться от насиженного места. Верно, и арестанту подчас нелегко расставаться с темницей, долгие годы служившей ему прибежищем. Как-никак темная каморка была укромной и безопасной, а человек привыкает к чему угодно!

Скоро вновь зазеленеет старая липа. Скромная и непритязательная, она ухитряется добывать из-под асфальта скудные питательные соки. Но если бы ее вздумали пересадить на жирную, добротную почву, она, вероятно, вскоре бы погибла.

Голуби воркуют и спариваются. Ректор величественно шествует по двору. На голове у него круглый цилиндр, в руках ключ от клозета, болтающийся на массивном железном кольце. Сколько приятных воспоминаний и традиций связано со старой школой!

В подвале у окна примостился сторож. Старик совсем сгорбился — одолела подагра. За оконным стеклом мелькают ноги людей, спешащих мимо. Мир полон людей, которых не знают, не видят питомцы школы. Но это не мешает школе растить элиту, избранных граждан, которые впоследствии будут управлять своими соотечественниками.

Снова пришла печальная весна. Распевают скворцы, а гимназисты с головой ушли в зубрежку. Кругом все зеленеет и наливается соками. А ученики повторяют пройденное, силясь запомнить бесчисленные факты. Чтобы никто не мешал, приходится затыкать пальцами уши. Снова стоят дивные светлые ночи, и, чтобы не уснуть, гимназисты глотают черный кофе и аспирин. Пришла экзаменационная пора, а с нею — мучительный страх и нервный понос. Лихорадочно подсчитываются отметки: надо вычислить средний балл. И если твоему лучшему другу не повезло на письменном экзамене по немецкому языку — радуйся и ликуй! Значит, ты немного ушел вперед!

Ученики все зубрят и зубрят, глядя в книги воспаленными глазами. Они молча глотают пищу, неотрывно думая об экзаменах, и твердят про себя факты и даты. И тут же снова садятся за книги. Желудок то и дело сводит судорога, к горлу подкатывает тошнота, а руки покрываются липким потом. Сердце беспокойно стучит, кружится голова. А гимназисты все зубрят и зубрят. Надо запомнить десятки тысяч дат. Сотни королевских имен, сражений, конгрессов. Сотни правил и параграфов из грамматик Капера и Мадвига. Староскандинавские склонения, смещения гласных и неправильные французские глаголы. Английские слова и датские стихи. Строение вселенной, ботанику и внутреннюю секрецию. Синус, косинус, мантиссы и логарифмы. Историю древнего мира, шведский язык и историю языкознания.

За окном — весна. Но гимназистам не до нее. И это не первая упущенная весна в их жизни.

Ночи светлы. В третьем часу просыпаются птицы. Они громко распевают, мешая гимназистам заниматься. Приходится закрывать окна и затыкать пальцами уши, чтобы не слышать свиста скворца и пения дрозда. Но и это не помогает. Пьяные возвращаются домой с веселой попойки. Развозчики молока, фургоны с товарами и велосипедисты въезжают в город. Люди суетятся и шумят, нарушая покой юных избранников, накапливающих знания и ум, чтобы впоследствии управлять своими ближними. Когда-нибудь, заняв место в каком-нибудь министерстве, они будут распоряжаться судьбами этих незнакомых людей, тех, что разгуливают сейчас по улицам. Эти люди — их будущие пациенты и клиенты. Они будут судить и воспитывать их, а также управлять ими. Но они совсем не знают своих будущих подопечных. И у них никогда не найдется времени, чтобы с ними познакомиться.

Для весны тоже нет времени. Ученики все зубрят и зубрят. И так проходит весна. Загубленная весна.

Глава 50

На набережной Лангелиние цветут кусты сирени и акации, точно так же, как два года назад, когда лектор Бломме скончался от отравленного леденца.

Абитуриенты сидят в актовом зале, прямо перед кафедрой. Празднично одетые, с цветком в петлице. Бледные и все же счастливые. Эллерстрем, Иоргенсен, Мердруп и все, все остальные. Четверка мстителей «Черной руки» в полном составе: Амстед, Рольд, Гернильд и Могенсен. Могенсен весь пропах нафталином: парадный фрак почтового контролера — его отца — провисел в шкафу слишком много лет. То ли дело Харрикейн. Он в элегантном смокинге английского покроя. В петлице у него — гардения, как и полагается истому английскому джентльмену. Кудрявый Торсен отлично выдержал все экзамены вопреки стараниям господина Лассена. На экзамене по естествознанию присутствовал посторонний ассистент, и Лассен уже не мог единолично решать судьбу ученика. Тут же сидит долговязый Риге, стремящийся облагодетельствовать человечество.

Вот Гаральд Горн, мечтающий о венце поэта. И, наконец, Аксель Нильсен, который сейчас получит «Премию за усердие». Аксель честно заработал ее, он и впрямь был необычайно прилежен. За все годы он не пропустил ни одного учебного дня. Возможно, он даже не подозревает, что упустил нечто гораздо более важное.

Все так или иначе одолели школьную премудрость. Все приходит в свое время. Верно, и Тюгесен, которого оставили на второй год, когда-нибудь окончит школу. Придет время, и каждый из них точно так же окончит свой жизненный путь. И если он еще по-настоящему не жил, то его можно лишь пожалеть. Родители разместились сзади. Гордые и довольные, они не сводят глаз со своих сыновей. Вот сидит столяр Нильсен — глаза его увлажнились. А вон директор Харрикейн с супругой. Еще дальше — фру Эллерстрем. Ей уже не дотянуться до сына, облачившегося в парадный фрак.

— А все-таки почему не ты получил «Премию за усердие»? — непременно спросит его фру. — Чем этот Нильсен лучше тебя?

Многие из отцов некогда учились в той же школе и точно так же сидели в актовом зале, поражающем классической строгостью линий. Они оглядываются кругом и вспоминают, как они сами были «сосунками» и, покорно выстроившись в ряд, пели: «Прекрасна юность, как весна». Их старый ректор сердито глядит на них со стены, и им невольно становится не по себе.

Матеус сидит у рояля, источая сияние и благоухание. В последний раз его питомцы вдыхают знакомый запах помады и портвейна. Матеус уже совсем стар, но вокруг лысины по-прежнему бодро чернеет густой венчик волос. А козлиная бородка и нафабренные усы тоже черны как смоль — под стать любому итальянскому шарманщику.

В последний раз выпускники слышат, как ректор зачитывает годовые отметки других учеников.

О некоторых он говорит, что они переводятся в следующий класс лишь с серьезными оговорками. Если не наступит заметного улучшения в успехах данного ученика, трудно рассчитывать, что он когда-либо сможет идти в ногу с классом. Просто диву даешься, до чего все это безразлично им теперь, когда они стали студентами и отрешились от всех ученических треволнений. Но они видят, как родители бросают на своих отпрысков грозные взгляды. В каждом классе разыгрываются свои трагедии. «А почему ты оказался на втором месте, если тот, другой, сумел занять первое?» Поневоле начинаешь радоваться, когда твой лучший друг получает плохую отметку. Воистину хитроумна и действенна оценочно-номерная система — она умело развивает качества, необходимые в обществе.