В непонятливости ученика Макакус усматривает злостное упрямство, дурной умысел, хладнокровно обдуманную каверзу со стороны Тюгесена.

—      А, ты еще упорствуешь! — кричит он. — Упорствуешь! Мерзавец! Мерзавец!

Ярость его настолько велика, что он не решается поднять руку на Тюгесена из боязни его изувечить. Поэтому он обращает свой гнев на неживые, бесчувственные предметы. Под руку ему попадается штепсель, и он с нечеловеческой силой хватает его и выдергивает вместе со штукатуркой, проводами и шурупами.

По щекам учителя текут слезы. Он не только разозлен, он огорчен и обижен.

—      Садись! — кричит он. — Садись на место! Ставлю тебе двойку, мерзавец!

Тюгесен кладет мел и, пошатываясь, бредет к своей парте.

—      Меллер, теперь иди ты! Реши уравнение...

Меллер решает. Медленно, осторожно он выписывает формулу, и Макакус следит за ним, дрожа от нетерпения. Наконец, не в силах больше сдерживаться, он выхватывает мел у Меллера и сам продолжает вычисления. В бешеном темпе. Доску заполняют цифры, иксы и игреки. Мел крошится, но учитель продолжает писать, обламывая ногти, скребущие доску.

Меллер понимает, что он спасен. Когда Макакус начинает считать сам, он забывает обо всем и не может остановиться. Он только изредка поворачивается к Меллеру, спрашивая: «Верно?»

—      Да, — отвечает Меллер.

Класс напряженно следит за вычислениями. Многие ученики прекрасно понимают все, что пишет учитель. Но есть и такие, которые бессмысленно таращат глаза на доску.

А доска испещрена цифрами и окружностями.

Потом все стирается тряпкой. Оказывается, то же самое можно доказать другим способом, в чем легко убедиться. Учитель объясняет этот новый простой способ доказательства, доску заполняют новые колонки цифр, новые окружности, новые вписанные многоугольники, опять вычисляются какие-то среднепропорциональные, мел крошится, и ногти скребут о доску.

Глава 20

В три часа уроки кончаются. Двести маленьких образованных граждан складывают свою ученость в ранцы и портфели. Они снимают с вешалки пальто, плащи и шапки и, толкаясь и галдя, устремляются вниз по лестнице.

Их рабочий день еще не окончен. Вернувшись домой, они должны готовить уроки. Зубрить правила, писать сочинения, решать задачи.

Но самая опасная часть дня позади. Поэтому дорога от школы до дому — это оазис посреди длинного трудового дня.

Мальчики гурьбой высыпают из ворот школы и расходятся в разные стороны. Они болтают, кричат, дерутся портфелями. И всегда держатся стайками.

Только Харрикейн постоянно один. За ним на автомобиле приезжает отец. Старомодная машина на высоких рессорах вызывающе подкатывает к самым дверям школы, точно в ней должен уехать сам ректор.

Отец Харрикейна — коммивояжер, разъезжающий по городам с маленьким чемоданчиком, где лежат образцы мыла, духов, заколок и гребней. Но он предпочитает называть себя директором. Когда к нему звонит кредитор, он говорит: «Господина директора нет дома». Пусть кредитор думает, что к телефону подходил секретарь, делопроизводитель или лакей. А если Харрикейну-старшему кажется, что звонит покупатель, он отвечает: «Минутку, я позову шефа!» — и, сидя у телефона, топает ногами, чтобы казалось, будто директору приходится идти по длинной анфиладе комнат. А потом говорит измененным голосом: «Директор Харрикейн слушает».

Заветная мечта фру Харрикейн — чтобы сын вырос более образованным и культурным человеком, чем его отец. Когда он станет взрослым и женится, его жене не придется поправлять мужа на каждом слове, бороться с жаргоном и учить правилам поведения за столом, как это поминутно делает она сама. Сын должен с детства стать культурным человеком и служить примером отцу. Поэтому Харрикейна оберегают от всякого дурного влияния. За ним в школу приезжают на машине: отец уверен, что старомодный автомобиль внушит уважение к его сыну,

—      Где ты так загадил свой воротник, Иорген? Утром он был чистый и выглаженный. Ты опять хулиганил?

—      Я не виноват. Ребята насильно держали меня под водостоком.

—      Ты всегда сваливаешь на других. А мать увидит и огорчится. Она хочет, чтобы ты вел себя, как хороший, послушный мальчик. А ты хулиганишь, как уличный босяк. Сейчас же покажи ей, во что ты превратил воротничок, и попроси прощения.

Директор Харрикейн резко сигналит на повороте и катит с сыном к себе домой.

Учителя тоже расходятся по домам. Выходя на улицу, они становятся обыкновенными людьми. Они уступают дорогу встречным, они вежливы и не бросаются на окружающих. Даже Макакус ведет себя миролюбиво и скромно, как все рядовые граждане. Бломме едет в трамвае, и он уже больше не Цезарь, а маленький седой человек в пальто и калошах. Никто его не приветствует, не уступает почтительно дорогу. Наоборот, его толкают, ему наступают на ноги, и он безропотно все это терпит. Инспектор Шефф, в круглой шляпе, с портфелем и с трубкой во рту, идет домой пешком. Он больше не надсмотрщик, не полицейский. Ему приходится подчиняться указаниям настоящего полицейского и терпеливо дожидаться у перехода зеленого света. Молодой худощавый адъюнкт Лассен, лавируя на велосипеде среди машин, уныло думает, что отец наверняка опять явится к обеду, а жена опять будет ворчать, что ей не хватает денег на хозяйство.

Ректор едет на такси в Христиансборг, где его ждут важные дела. Собственно говоря, у него совершенно нет времени на эту побочную нагрузку — руководство школой. Он по горло занят ригсдагом, комиссиями, комитетами, правлениями... Но зато только в школе он может дать волю своим пухлым рукам.

Одному из учителей приходится задержаться в школе, чтобы надзирать за теми, кто провинился и оставлен после уроков. Всех преступников сгоняют в один класс на первом этаже, а товарищи подбрасывают им в окно мешочки с печеньями и шоколадками, чтоб они не чувствовали себя одинокими и заброшенными, сидя взаперти.

Наказанные не всегда повинны в преступлениях, за которые расплачиваются, но они отказались назвать истинного виновника и поэтому пользуются сочувствием всего класса. «Все — за одного, один — за всех!» Ректор называет это «ложно понятым чувством товарищества» и «преступным сговором».

Пока узники томятся в бездействии, наступает хмурый ноябрьский вечер. Из полуподвальной каморки выходит сторож, а потом его жена, которую ребята прозвали «сторожесса». Она несет ведро, метлу и тряпку, а маленький сутулый сторож — корзину с топливом, которым он наполняет огромные ящики в каждом классе.

Фамилия сторожа Петерсен. Какой-то ученик назвал его однажды «господином Петерсеном».

—      Кто такой «господин Петерсен»? — осведомился ипспектор Шсфф.

—      Господин Петерсен — это сторож.

—      Сторожа зовут Петерсен, а не господин Петерсен.

Так ученики постигают, что классы существуют не только для школьников.

Глава 21

Утром в школу приходится бежать как на пожар. Зато днем по дороге домой можно не торопиться.

Амстед и Могенсен выходят из школы вместе. Могенсен поверх ранца носит плащ внакидку. Он кажется в нем более взрослым и становится как бы шире в плечах. К тому же в этом дождевике он чувствует себя, как в маленькой палатке. Дома у Могенсена так тесно, что у него нет собственного угла. А в плаще он точно улитка в раковине.

Могенсен воображает себя то разбойником, то таинственным путешественником в монашеской рясе. Загадочным незнакомцем, под плащом которого зреют великие планы и дерзновенные замыслы.

Ребята заходят в ботанический сад. Петляют по извилистым боковым дорожкам. Минуют сосновую рощу и мостки, взбираются на холм, поросший альпийской растительностью, спускаются вниз, в пальмовую оранжерею, похожую на тропический лес.

Золотые рыбки мелькают в воде под огромными плавучими листьями виктории-регии. С ветвей деревьев свисают вьющиеся растения. Банановая пальма увешала гроздьями зеленых плодов, а на верхушках высоких финиковых пальм красуются продолговатые яркие цветы. Побеги сахарного тростника, бамбука и папоротника тянутся вверх, к свету, а внизу, в полумраке, свисают крупные, темно-зеленые, блестящие листья. Воздух напоен горячим пряным запахом тропиков. Здесь так жарко, что прорезиненный дождевик Могенсена вот-вот расплавится. Теперь Могенсен уже не замаскированный разбойник. Он Купец Хорн²¹, а Амстед — Стенли²².