Например, галоши и зонтик! И теплые фуфайки. Он еще никогда не жил зимой в деревне и не знал, что там бывает так холодно.

Ему нужно съездить в ближайший городок. Туда рукой подать, и Герберт Джонсон уже однажды побывал там, когда ехал в поселок. Между прочим, он зашел там в парикмахерскую и сбрил свои усики.

Это было глупо, необдуманно. Если хочешь избавиться от усов, скажем, по той причине, что желаешь изменить свою наружность, — не сбривай их в маленьком городке, где ты сразу обращаешь на себя внимание и где долго помнят необычного клиента. Впоследствии это еще повредит Джонсону.

А теперь мистер Джонсон снова отправился в город за покупками.

Между рыбацким поселком и городом проложена узкоколейка. Небольшой поезд, гудя, ползет по невысоким холмам и тащится дальше через большой лес. Летом — это настоящий поезд, состоящий из нескольких вагонов, а зимой здесь ходит один-единственный моторный вагон — вернее, какой-то кургузый вагончик.

Все знают машиниста, да и пассажиры, входя, здороваются друг с другом и осведомляются, куда кто едет. В число пассажиров — дама с маленьким мальчиком. Малышу надо сделать свои дела.

Есть здесь уборная? — спрашивает дама.

—      Нет, в вагоне нет уборной, но я могу остановить поезд, — говорит машинист и замедляет ход. — Или, может быть, тут слишком голое место? Тогда доедем вон до того кустарника.

Дама слезает, сажает ребенка, а потом возвращается, и «экспресс» продолжает свой путь.

Здесь очень уютно. И было еще уютнее, когда ходил крошечный паровичок. Его топили торфом.

Зато теперь увеличилась скорость. И это очень хорошо. А все же машинист с грустью вспоминает о своем паровозе.

—      Тогда было лучше, — говорит он. — Паровоз — это тебе не моторный вагон.

—      А чем он лучше.

—      Как же! Паровоз — это же все-таки паровоз.

Против этого трудно что-нибудь возразить.

Кроме того, в город ходит еще и автобус. Это наиболее приятный вид транспорта. Автобус проезжает через лежащие по пути села и подвозит каждого пассажира к домику, где он живет. Здесь все друг друга знают.

—      Здравствуй, Эмма, — говорит шофер. — Опять собралась к детям?

—      Здравствуй, Нильс. Что слышно в общинном совете?

Вот на улице стоит человек и знаком останавливает машину.

—      Послушай, Гаральд, — говорит он водителю. — Не можешь ты захватить с собой эту мраморную доску? Нужно только поставить ее за кладбищенской оградой, напротив лавки.

—      Отчего же, можно!

Шофер берет с собой доску, а у кладбищенской ограды машина останавливается, Гаральд поднимает мраморное надгробие и осторожно ставит по ту сторону ограды.

По четвергам и воскресеньям автобус перевозит особенно много пассажиров. Большая часть их устремляется к знахарке. Она, правда, принимает каждый день, но по воскресеньям и четвергам бывает особенно благоприятное расположение звезд. Надо же напустить немного мистического тумана. Но вообще она удивительная женщина, эта знахарка. При подагре, ишиасе, нервных заболеваниях, ломоте и тяжести в суставах самое верное дело пойти к ней. Даже скептики, которые ни во что не верят, в нее уверовали. У докторов тьма учености, но народ больше верит этой знахарке и ее мазям.

И посещают ее не какие-нибудь простаки, а просвещеннейшие мужи во всей округе, члены общинного совета, люди с практическим живым умом. Йенс Йенсен, если прихварывает, тоже обращается к знахарке. А ведь он заведует больничной кассой.

В автобусе говорят о политике. Дальше так продолжаться не может! Куда мы катимся? А где взять деньги? Безработные, те думают, что их можно без конца держать на пособии. Но если людей приучают бездельничать, из этого ничего хорошего выйти не может.

—      Скоро уже батрака нельзя будет найти, — говорят хуторяне.

—      Да и кто в состоянии платить им столько, сколько они требуют!

—      В довершение всего подавай им отпуск. Вот до чего обнаглели! Разве в наше время было такое?

Шофер вмешивается в спор и говорит, что отпуск — хорошая штука. Чего ради они ноют? Как посмотришь, что делается на свете, так видишь, что в других местах гораздо хуже.

В машине обсуждают и вопросы международной политики.

—      Да, японцев прижмут как следует, — говорит шофер. — К тому же великие державы начеку, они смотрят в оба. Что думают об этом в Америке?

Американца, жильца Йенса Йенсена, расспрашивают насчет политической обстановки. Но он может повторить лишь то, что говорят все другие: обстановка неважная. Оп не читает газет и не знает, что происходит на белом свете.

Американец хочет сделать кое-какие покупки в городе. Но затем ему приходит в голову, что он с таким же успехом мог бы съездить в Копенгаген. Ведь времени у него достаточно и спешить некуда. Все же это безумная затея. Другие могут ездить куда им вздумается. Но для него было бы разумнее сидеть смирно и не подвергать себя такому риску.

В Копенгагене он тоже совершает необдуманные и рискованные поступки. Чистая случайность, что все сходит благополучно. Он мог бы попасть в катастрофически трудное положение. И все из-за нелепой идеи. Какого-то мгновенного безумия. Этот человек вдруг ощущает неодолимое желание побывать на кладбище, то есть именно там, где ему ни в коем случае не следует показываться.

Глава 33

Оттепель, идет снег. На улицах Нерреброгаде и Капельвей мокро и грязно, но на кладбище снег еще кое-где лежит.

Какой-то человек одиноко бродит по дорожкам и что-то ищет, оставляя на снегу большие следы от галош. Мохнатая шапка нахлобучена на голову по самые уши, воротник поднят, лица почти не видно. Незнакомец носит большие очки и опирается на простую дубовую палку.

Он как-то странно, опасливо озирается, что-то ищет. Кладбищенский сторож обратил на него внимание и подозрительно следит за ним. Кто он? Уж не ворует ли цветы? В это время года цветов, правда, на могилах немного, но стоят они дорого.

Сторож медленно идет за странным посетителем.

Человек в мохнатой шапке оглядывается. Он недолюбливает, видно, полицейских, сторожей и им подобных. Вот незнакомец пошел быстрее, стараясь скрыться из виду. Но и сторож прибавил шагу.

Человек свернул па узенькую боковую дорожку. Он бесцельно бродит среди могил; можно подумать, что он попал в лабиринт и никак не найдет выхода. На узких белых дорожках его галоши оставляют большие мокрые следы.

—      Алло! Вы что-то ищете? Не помочь ли вам?

Услышав голос сторожа, незнакомец вздрагивает.

—      Нет, спасибо... А впрочем... Видите ли, я ищу могилу. Могилу моего знакомого. Сослуживца. Я знаю, что он похоронен здесь, на кладбище, но не могу найти могилы. Его фамилия Амстед. Он покончил с собой.

—      А, тот, который взорвал себя на воздух! Он похоронен на новом участке. Я провожу вас. Пожалуйста!

На новом участке голо и неуютно. Многие могилы сплошь покрыты засохшими венками, они еще не приведены в порядок. Их утрамбуют, когда земля немного осядет.

—      Вон там он лежит! Видите новый камень?

—      Большое спасибо!

—      Не за что, сударь...

Сторож дотрагивается до шапки и удаляется. Нет, это не кладбищенский вор. Маленьким свежим тюльпанам, лежащим в снегу на могилах, не угрожает опасность.

Герберт Джонсон созерцает надгробие. Это простой камень. Скромно и красиво. «Теодор А м с т е д» — написано на камне. А внизу одно слово: «М и р».

—      Почему именно «М и р»? Почему ей пришло в голову именно это слово?

Могила убрана еловыми ветвями. Кончики их выглядывают из-под рыхлого снега. По ту сторону кладбищенской стены раздаются звонки трамваев, велосипедов, гудки машин.

А здесь пустынно, безлюдно.

Человек вдруг почувствовал холод, несмотря на пальто, галоши и теплую шапку. Какая тоска... Странное чувство — стоять у собственной могилы. Чувство отчаянного одиночества. «М и р» — написано на камне... «М и р»...