Домики их кажутся еще более деревенскими, чем дома крестьян. Они крыты соломой, что предписывается уставом общества, занимающегося продажей местных земельных участков.
Обитатели этих домиков не какие-нибудь дикари или вандалы, вторгшиеся в сельский пейзаж. Они считают своим долгом сохранять эти холмы в их первобытном состоянии. Здесь запрещается разводить сады и ставить заборы: пусть вереск, трава и песчанка растут как им заблагорассудится. Исконно-датский ландшафт в сочетании с хорошо разросшимися здесь австрийской горной сосной, немецкой пихтой и сибирским кедром должен остаться неприкосновенным. Защита природы осуществлялась тут в добровольном порядке еще задолго до создания общества защиты зеленых насаждений.
Но нетронутой природой и навеваемым ею миром могут наслаждаться только владельцы земельных участков. Холмы и горные сосны они охраняют для себя, и только для себя. Вот откуда берутся надписи: «Частное владение! Частное владение! Частное владение!» И еще: «Входа нет!» Или: «Вход воспрещается!» Даже по дорогам, что пролегают между холмами, могут ходить лишь владельцы участков.
Только одну-единственную, узкую, живописно извивающуюся, каменистую тропинку страстные ревнители природы предоставили в распоряжение случайных туристов и «воскресных гостей», налетающих сюда из столицы, то есть тех жалких людишек, которые встречаются с природой только раз в неделю и поэтому не доросли до ее понимания. Большие щиты возвещают, что холмы являются частной собственностью, и «землевладельцы только из любезности предоставляют туристам право пользования этой тропой». Однако сворачивать с нее в сторону воспрещается. «Следите за дорожными знаками! Путь к вершине холма!» И сквозь строй угрожающих и запретительных надписей посетитель выходит к так называемой «обзорной скамье». Благодаря любезности землевладельцев туристы получают возможность бесплатно полюбоваться миром с высоты птичьего полета.
Герберт Джонсон добрался до каменистой тропы туристов. По ней он возвращается на шоссе. Несколько обескураженный, он быстро шагает по мелкому гравию. Он уже больше не задерживается, не смотрит по сторонам, не старается наполнить легкие воздухом и не вслушивается в голоса природы. Грудь его стеснена каким-то необычайно гнетущим чувством.
Герберт Джонсон — человек порядка. Из тех, кто уважает законы. Во всяком случае, все нутро его требует их соблюдения, и он неизменно подчиняется этому требованию, куда бы ни забросили его обстоятельства.
Он осторожно шагает по тропинке, стараясь не наступить на вереск или песчанку.
Глава 27
Погода переменилась. Идет дождь, и у голубого дощатого забора блестят лужи. В печной трубе бушует ветер; гудят телефонные провода. Плохая погода для дачников.
Герберт Джонсон ходит взад и вперед по своим маленьким, низким комнатам. Как здесь мрачно, какие скучные коричневые обои... Нет на них ни цветов, ни узоров, на которые так занятно смотреть по утрам, лежа в постели. Это новые модные обои с китайскими прямоугольниками, купленные в кооперативе.
Посреди одной из комнат висит медная лампа. Даже в это время года на ее завитушках и на стеклянных висюльках сидят мухи. В комнате стоят продавленные кресла в чехлах и плюшевый диван. Стены увешаны фамильными фотографиями Йенсенов, снявшихся по случаю каких-либо торжеств. Вот увеличенный и ретушированный портрет покойной жены Йенсена; она безмятежно улыбается, будто вся жизнь ее была устлана розами. А вот и фотография самого Йенсена в солдатском мундире; она вставлена в рамку, выпиленную из дерева.
На овальном, столике — зеленая фарфоровая ваза с двумя каменными яблоками.
В маленькой кухне стоит примус, купленный самим Джонсоном, но Джонсона берет оторопь всякий раз, когда приходится зажигать его. Это опасный прибор. В технике мистер Джонсон явно не силен. Вряд ли он занимался техникой в Америке.
Утром и вечером Джонсон сам кипятит себе чай. Кроме того, у него есть жестяной ящик для хлеба и фаянсовая масленка. Сыр он держит в бумаге. Днем приходит Карен, она готовит ему обед. За особую плату. Она же убирает комнаты.
Тем не менее что ни день возникают новые трудности, которых Джонсон не предвидел. Неприспособленный он к жизни человек.
Что, например, делать с воротничками, когда они становятся несвежими? А рубашки? Ведь здесь некому приготовить ему чистую рубашку.
Когда он был ребенком, носки и белье давала ему мать. Потом, когда он окончил университет, это делала жена.
— Вот, я положила тебе на кровать рубашку. Надень ее, — говорила она.
За сорок шесть лет он привык к этим заботам. В школе и университете он не научился самостоятельности. И если бы даже и побывал в Америке, то не стал бы менее беспомощен в практической жизни, чем сейчас.
Да, ни разу еще он не почистил себе обуви, не постелил постели. Ни разу не зажарил себе яичницу. Мать следила, чтобы он брал с собой в школу чистый носовой платок. А жена, когда он уходил на службу, кричала ему вдогонку:
— Ты не забыл носовой платок?
Теперь все его платки грязны до черноты, ему даже самому противно смотреть на них. Но кто их постирает? Прачечных здесь нет. А если бы они и были, кто же снесет туда белье? Как это устроить? Никогда ему еще не приходилось решать таких сложных задач.
Джонсон зябнет. В железной печке завывает ветер. Кажется, что за печной заслонкой ревет олень. А дров и кокса нет. Где все это достать?
Дрова можно купить в лесу, на кубические метры, — говорит Йенс Йенсен. Но их нужно распилить и расколоть. Кто это сделает? У Йенса Йенсена во дворе громадные штабеля дров. Если бы Герберту Джонсону и удалось купить в лесу дрова и нанять человека, который согласился бы распилить и наколоть их, то где же их поместить? Ведь у него нет места для дров. Когда он обращается с такими вопросами к Йенсу Йенсену, тот неохотно отвечает, что ему-де это не известно, да и не его это дело.
Не слишком он любезен, Йенс Йенсен. Угрюм, мрачен и всегда чем-то озабочен.
В конце концов дрова можно купить в деревне — у лавочника. Или на лесопильном заводе. Йенсу Йенсену непонятна беспомощность Джонсона.
Но не так-то легко заниматься хозяйством человеку, который не привык к этому. Нелегко устраивать свою жизнь, если это всегда делали за тебя другие, если ты целых двенадцать лет ходил в школу, где учителя говорили тебе, что делать, что учить, что знать, что думать, если тебе никогда не представляли права выбора и если с тобой постоянно происходило только то, что было заранее намечено.
Школьное обучение не прекращается после сдачи выпускных экзаменов. Сейчас же начинаются новые испытания. Надо снова засесть за книгу, слушать, повторять. Словом, надо овладевать наукой, то есть уметь пересказывать чужие мысли. А когда последний экзамен, наконец, сдан, ты попадаешь в контору или же в министерство, где тоже твердо установлено, что тебе делать, говорить, писать.
Нелегко быть самостоятельным, когда сорок шесть лет подряд все решали за тебя другие.
Джонсон слишком долго был школьником. Почти всю свою жизнь. Ему прививали такие понятия, как долг, дисциплина, порядок и аккуратность. Он находился сначала под опекой родителей и учителей, потом жены и начальника отделения. Его воспитывали, учили, гнули и шлифовали так, как это было желательно другим. Вся его жизнь была не жизнью, а подготовкой к чему-то иному. Чуть ли не со дня рождения он знал, что самая важная задача в жизни — изыскание путей для получения пенсии, выдаваемой по достижении шестидесятипятилетнего возраста. Никогда ничего не делалось для настоящего. Все для будущего. Слишком долго Джонсон был школьником.
Теперь он знает, что utor, fruor и potior, а также vescor требуют творительного падежа и что после si, nisi, пе и пит предпочтительно употребление quis вместо aliquis. Есть у него кое-какие познания и по части синусов и косинусов прилежащих и противолежащих углов. Он знает великое множество всяких юридических параграфов и имеет представление о статистике. Но все эти знания он усвоил не из любознательности. Соотношения между синусами, битва при Павии в 1525 году и обычное право отнюдь не возбуждали в нем любопытства. И если он считал необходимым все это заучивать, то не из жажды знания, а потому что так было заведено и потому что иначе ничего не добьешься. Это был его долг, его домашнее задание и подготовка к тому, чтобы со временем получить пенсию.
