Однако отнюдь не огромный рост, могучее телосложение и довольно причудливый, явно не по погоде, наряд неизвестного прежде всего удивили и насторожили приятелей и заставили их всё внимательнее приглядываться к нему. Самым удивительным, необычным и внушающим смутную, ещё не вполне осознанную тревогу было совсем другое, а именно – то, что он делал.

Великан в долгополом чёрном одеянии стоял спиной к улице, а потому спутники поначалу не могли разобрать в точности, чем он занят. Они видели лишь, что он, широко расставив ноги, чуть согнув спину и раздвинув локти, то и дело мотает скрытой капюшоном головой, поводит плечами, слегка раскачивается из стороны в сторону и делает порой резкие, порывистые движения то одной, то другой рукой. На первый взгляд могло показаться, что рослый незнакомец находится в порядочном подпитии и, не в силах двинуться с места и даже просто крепко держаться на ногах, исполняет нелепый, довольно забавный для стороннего наблюдателя пьяный танец, обыкновенно заканчивающийся неизбежным, более или менее жёстким соприкосновением с земной поверхностью и глубоким, покойным сном на матери сырой земле, или, как в данном случае, тротуаре.

Но такой вывод можно было сделать лишь после первого, да к тому же брошенного издали, взгляда. Когда же путники приблизились к пешеходному переходу – к тому месту, где от странно одетого и не менее странно ведшего себя гиганта их отделяло лишь пространство проезжей части и тротуара, на котором он стоял, – и увидели его не со спины, а сбоку, их взорам представилась совершенно неожиданная и диковинная картина, заставившая их удивлённо распахнуть глаза и застыть на месте от изумления.

Оказалось, что долговязый тип в чёрном плаще, стоявший на одном месте и в то же время находившийся в непрестанном хаотичном движении, не одинок, как это представлялось спутникам издали. Рядом с ним был ещё один человек – с длинными, всклокоченными седыми волосами и бородой, с тёмным, одутловатым, морщинистым лицом, в грязной, изношенной, кое-где рваной одежде, по виду – бомж. Однако этот человек не стоял на своих ногах и, судя по его вялому, безжизненному виду, был без сознания. Его мощный высокорослый напарник крепко держал его в своих могучих объятиях, оторвав от земли и то и дело встряхивая, тормоша и мотая из стороны в сторону, словно большую тряпичную куклу. Бомж был обычного роста, может быть, немного ниже среднего, и нормального, пожалуй, даже довольно плотного телосложения, но в сравнении со своим колоссальным соседом вполне мог сойти за ребёнка (если бы его истинный возраст не выдавали грубая медно-красная, изборождённая глубокими морщинами физиономия и покрывавшая значительную её часть густая серовато-белесая растительность), за слабое, беспомощное дитя, с которым глупо и жестоко забавляется не очень умный либо не совсем трезвый взрослый, беспощадно тиская, трепля, вертя и так и эдак его обмякшее, податливое, очевидно, уже бесчувственное тело. Поэтому приятели поначалу и не смогли его разглядеть – он попросту терялся в объятиях чёрного исполина, точно слившись с ним в единое целое.

В первые мгновения, едва лишь увидев эту причудливую, казалось, сцепившуюся намертво пару и ещё не разобравшись как следует в происходящем, приятели, как будто успокаивая себя и не решаясь поверить во что-то слишком скверное, сочли, что явившееся их глазам любопытное зрелище – это, скорее всего, обычное, банальное выяснение отношений между повздорившими, чего-то не поделившими собутыльниками, в ходе которого один из них, неизмеримо более крупный и сильный, без труда одолел пожилого, мизерного по сравнению с ним соперника, причём, увлёкшись и немного не рассчитав своих сил, так измочалил и замордовал его при этом, что тот, по-видимому, находился уже при последнем издыхании, о чём красноречиво свидетельствовал его жалкий, весьма потрёпанный вид.

Но вот спустя минуту-другую, видимо, утомившись или же просто наскучив этой безобразной брутальной забавой, торжествующий победитель напоследок приподнял повыше находившееся в полной его власти, изрядно помятое им и бессильно повисшее на его руках неподвижное тело, несколько секунд подержал его в таком положении, а затем швырнул на землю, себе под ноги. Оно с неприятным глухим стуком шлёпнулось на тротуар и осталось лежать недвижимым, ни разу не шелохнувшись и не подавая ни малейших признаков жизни. Не рассмотрев как следует или глядя издали, можно было принять его за ворох старого грязного тряпья, выброшенного за ненадобностью кем-то из жильцов соседнего дома прямо на улицу, под ноги прохожим.

Но Никита и Егор, невольные свидетели этой странной, по-прежнему не совсем понятной им сцены, знали наверняка, что эта распростёртая на асфальте бесформенная куча ветхой рвани – живой человек. Или, может быть, уже не живой? Эта зловещая мысль, похоже, пришла им в голову почти одновременно, так как они вдруг обменялись выразительными, тревожными взглядами и, очевидно, поняли один одного без слов, прочитав на лицах друг друга то, что поразило и взволновало в этот момент их обоих.

Ещё несколько секунд длилось напряжённое молчание, после чего Никита, проглотив внезапно вставший в горле комок, чуть слышно вымолвил:

– Это чё за хрень?

Егор не ответил, неотрывно и хмуро глядя на противоположную сторону улицы и слегка покачивая чуть склонённой головой.

– Что он делает? – снова прошептал спустя мгновение Никита, недоумённо и опасливо вглядываясь в огромный тёмный силуэт незнакомца, отчётливо вырисовывавшийся в сиянии уличных фонарей и теперь, на довольно незначительном расстоянии, казавшийся ещё более внушительным и мощным.

– Ничего, – откликнулся Егор, осклабясь и сдвинув брови к переносице. – Он уже сделал! И ещё кое-что может сделать, если мы сейчас же не уберёмся отсюда подобру-поздорову, а продолжим торчать здесь, как придурки, на виду…

Однако им не суждено было уйти незамеченными. Егор ещё договаривал свою фразу, когда неизвестный, словно ощутив наконец прикованные к нему сосредоточенные взоры или же чутким ухом уловив в разлитой вокруг мёртвой тишине едва слышные, шепчущие голоса приятелей, внезапно приподнял голову и медленно повернул её в их сторону. Лица его при этом, как и прежде, не было видно – оно терялось в глубине широкого, опадавшего складками на плечи капюшона, – но друзья ни секунды не сомневались, что его глаза устремлены сейчас на них, что он прекрасно видит их, как и они его, в ярком, почти дневном свете, заливавшем перекрёсток, что он, вероятно, уже думает о них, случайных очевидцах его тёмных ночных дел…

– Всё! Опоздали! Он засёк нас… – скрипнул зубами Егор, сделав досадливый жест и невольно отступив на шаг назад.

Несколько мгновений они, неподвижно стоявшие на противоположных сторонах улицы, разделённые лишь пустой проезжей частью, смотрели друг на друга в упор: с одной стороны – широкоплечий двухметровый великан в длиннополом чёрном балахоне, тяжёлой громоздкой глыбой возвышавшийся над простёртым у его ног растерзанным, изломанным – очевидно, уже бездыханным – телом старого бродяги; с другой – взволнованные, растерянные, затаившие дыхание путники, всё более отчётливо осознававшие, что они нежданно-негаданно попали в какую-то крайне неприятную историю, которая ещё неизвестно чем для них закончится, и чувствовавшие, как в их замершие сердца понемногу проникает холодный, липкий страх…

Первым опомнился Егор. Он коротко выдохнул, отступил ещё на шаг и, почти не разжимая губ, проронил:

– Уходим.

Однако Никита не двинулся с места. Распахнув глаза и чуть приоткрыв рот, он, точно заворожённый, продолжал, не отрываясь, смотреть на незнакомца и никак не отреагировал на призыв товарища, будто не услышал его.

Тогда Егор тряхнул его за плечо и, повысив голос, прошипел:

– Чё встал-то? Заснул, что ли? Валим отсюда, пока не поздно!

И только после этого Никита медленно, точно с усилием, отвёл глаза от высившегося на противолежащем тротуаре чёрного человека, – также, по-видимому, не спускавшего с него взгляда, – и, нахмуренный и задумчивый, поплёлся следом за устремившимся вперёд спутником. Но, отойдя на несколько десятков метров, не выдержал и бросил через плечо испытующий, исполненный тревожного ожидания взгляд.