Подчиняясь этому грубому прикосновению и громкому окрику, Никита стал пробираться к подоконнику. Но делал это как-то вяло, неуверенно, по-прежнему не отрывая расширенных глаз от стоявшего у входа страшного гостя, точно околдованный этим грозным зрелищем. И только когда неизвестный, видимо разглядев наконец то, что было ему нужно, шагнул вперёд и двинулся в их сторону, Никита пришёл в себя и, заметно оживившись, взобрался на подоконник.

Однако, выглянув наружу, он снова замешкался и с растерянным видом обернулся к товарищу.

– Здесь же высоко.

Егор, не говоря ни слова, пихнул его в спину, и Никита, потеряв равновесие и лишь беспомощно взмахнув руками, полетел вниз.

Егор тут же вскочил на его место и тоже приготовился прыгать. Но, прежде чем последовать за приятелем, мельком оглянулся назад.

Неизвестный был в нескольких метрах от него. Он шёл по узкому проходу между двумя рядами парт, и старые половицы жалобно скрипели под его тяжёлой поступью.

Егор, словно желая поиграть с огнём, подпустил его поближе, и лишь когда их разделяло только пару шагов и тот уже протянул к нему руку, он резко оттолкнулся от подоконника и нырнул в темноту.

Глава 8

Приземление оказалось довольно мягким: Егор упал на одну из клумб, разбитых перед школьным фасадом, смяв росшие на ней цветы и слегка взрыхлив чёрную сыроватую землю. Потеряв при падении равновесие и завалившись на бок, он немедленно вскочил на ноги и, несмотря на то что был немного оглушён и дезориентирован, собирался сразу же, не медля ни секунды, пуститься бежать. Но тут он заметил, что Никита лежит рядом, возле клумбы, даже не пытаясь встать и лишь тихо, прерывисто постанывая. Ещё не разобравшись в чём дело, Егор хлопнул его по плечу.

– Подымайся! Некогда разлёживаться. Надо валить отсюда!

Однако Никита не спешил следовать его призыву. Он лишь слегка пошевелился и, снова жалобно застонав, сдавленным, прерывающимся голосом проговорил:

– Я не могу встать… Я подвернул ногу… или сломал… Боль адская.

Егор раздражённо мотнул головой и выругался сквозь зубы:

– Мать твою!.. Только этого не хватало… Вот дерьмо!

– Да, дело дрянь, – мрачно согласился Никита. – Кажется, моя песенка спета.

Егор несколько мгновений молчал, словно пытаясь осмыслить случившееся и решить, что делать дальше. Потом быстро взглянул на раскрытое окно на втором этаже, из которого они только что выпрыгнули, и, увидев, что оно пусто, после короткой заминки подхватил приятеля под руку и попытался приподнять.

Но Никита, немного привстав, застонал пуще прежнего и, вновь растянувшись на земле, с угрюмым, безнадёжным выражением промолвил:

– Это бесполезно! Я не смогу идти… даже с твоей помощью… Мне крышка! Беги один, спасайся…

Сказав это, он уронил голову на грудь и весь как-то сник, обмяк, словно окончательно отказавшись от борьбы и смирившись с неизбежностью.

Но Егор, очевидно, держался на этот счёт иного мнения. Он приблизил своё возбуждённое, пышущее жаром лицо к бледному, уныло-безразличному лицу товарища и с усилием, едва сдерживая волнение, произнёс:

– Если ты думаешь, что я брошу тебя здесь одного и побегу спасать свою шкуру, то ты сильно ошибаешься и совсем меня не знаешь… хотя вроде бы должен… Или мы уйдём отсюда вместе, или останемся тут тоже вместе. Первый вариант мне нравится больше! Так что, будь уж так добр, поднимайся и иди, даже если будет очень больно. Я помогу тебе!

И, не обращая внимания на стоны, вскрики и жалобы Никиты, он резко поднял его с земли и, перекинув его руку себе через плечо, почти взвалив его на себя, двинулся прочь от школы.

– Ничего, ничего… всё нормально… – приговаривал он, вглядываясь в окружающую мутноватую, всё более прояснявшуюся и светлевшую мглу. – Уже утро… уже почти светло… Ты потерпи немного… Щас вот доберёмся до площади… А там, может, и люди уже есть – дворники, прохожие… Ведь должен же кто-то быть в самом центре города… Я думаю, он не решится напасть на нас при свете, на виду…

Никита молчал. Он не в силах был говорить. Кривясь от мучительной, ещё более усиливавшейся при движении боли, стараясь не наступать на дважды травмированную правую ногу, постепенно опухавшую и как будто тяжелевшую, и с усилием, не очень ловко подпрыгивая на левой, он стискивал зубы, пытаясь удержать рвавшиеся из груди стоны, и то и дело встряхивал головой, когда у него начинало темнеть в глазах и ему казалось, что он теряет сознание. И лишь время от времени из его побелевших, пересохших, точно от жажды, губ выскакивали беспорядочные, словно в полубеспамятстве произнесённые фразы:

– Бесполезно всё это… бессмысленно… Ни утро, ни люди его не остановят… ты же сам это знаешь… Бросил бы ты меня лучше… и линял отсюда, пока не поздно… А мне всё равно хана… Мне не спастись… не уйти от него… Брось меня… оставь…

Но Егор, будто не слыша этих сбивчивых, горячечных реплик, говорившихся Никитой точно в бреду, упрямо двигался вперёд, по длинному пустому тротуару, ведшему к площади, и изо всех сил – хотя их оставалось у него всё меньше – поддерживал беспомощного, едва передвигавшего ноги товарища. И, подбадривая не столько его, сколько себя самого, он сквозь сцепленные зубы, с насмешливо-злой улыбкой на бледном лице бормотал:

– Ничё, ничё… мы доберёмся… мы спасём свои задницы… Ещё немножко только поднапрячься… ещё чуть-чуть – и мы на месте… у цели… мы почти спасены…

Ценой неимоверных усилий и полного изнеможения, напрягая остатки воли и сил, практически полностью исчерпанных в течение прошедшей безумной ночи, друзья миновали наконец небольшой квартал, лежавший между школой и центральной городской площадью, и вышли на столь чаемое Егором открытое пространство, где, как ему почему-то казалось, уже ничто больше не должно было им угрожать, где должен был закончиться их долгий страшный путь.

Окончательно выбившись из сил, задыхающиеся и обливающиеся потом, они остановились в самой середине огромной пустынной площади, замкнутой с двух противоположных сторон длинными рядами четырёх– и пятиэтажных домов, а с третьей – большим белокаменным зданием городской администрации, напротив которого, возле проезжей части, рассекавшей площадь пополам, на чёрном мраморном постаменте возвышался памятник Ленину, обсаженный по бокам невысокими декоративными елями с пышной голубоватой хвоей.

Едва они остановились, Никита, не в силах больше стоять на ногах, оторвался от приятеля и, как подкошенный, упал на землю, покрытую прямоугольными бетонными плитами.

Егор, также совершенно обессиленный, но, к счастью, ещё державшийся, хотя и не очень крепко, на ногах, отёр пот со лба и огляделся кругом, надеясь увидеть хоть что-нибудь живое… Но не увидел. Просторная, озарённая тусклым утренним светом площадь была пуста, вокруг не было видно ни единой живой души.

– Проклятая суббота! – пробормотал он, кусая сухие, потрескавшиеся губы. – Никого! Ни одной морды. Как назло…

Никита, чуть приподнявшись на локте, с усталым безразличием смотрел вдаль и по временам немного вздрагивал, словно его начинал пробирать холод бетонных плит, на которых он лежал.

Егор же продолжал напряжённо вглядываться во все стороны в тщетных поисках ранних прохожих.

– Что за поганый городишко! – вполголоса ворчал он. – Будто вымерли все… Хоть чья-нибудь рожа показалась бы. Я сейчас был бы рад, наверно, даже бомжу…

– Бомж у него уже был, – внезапно подал голос Никита, по-прежнему безучастно глядя перед собой. – И продавщицы, и менты, и техничка… и, скорее всего, ещё кто-то, о ком мы не знаем… А теперь наша очередь… Вернее, моя! Ведь он мой старый знакомый… меня он высмотрел ещё много лет назад. И вот пришёл за мной… явился… А ты беги, – проговорил он после паузы, повысив голос и вскинув глаза на спутника. – Он не за тобой пришёл. Ты ему не нужен… Беги, пока ещё есть время… Меня всё равно уже не спасти. Мне конец! А ты ещё можешь спастись. Чего ради тебе губить себя? Уходи!