Впрочем, ему показалось, что когда он вдувал ей паровоз, между ними проскочила какая-то искра... не в буквальном, разумеется, смысле. Антон всегда находил очень волнующим выдыхать дым в рот другому человеку. Получалось похоже на дистанционный поцелуй - впрочем, не очень долгий. Считалось, что охлажденный дым действует сильнее - но Антон подозревал, что главное, как и во многих травяных делах, был сам ритуал.
Они спустились в метро и мимо неподвижного милиционера пошли к эскалатору.
- Хороший город Москва, - сказал Антон, - идешь обкуренный и всем хоть бы хны. Вот если бы шел пьяный - точно бы привязались.
Алена ничего не ответила, и Антон сглотнул про себя неприятную мысль о том, что через несколько лет все может измениться... впрочем, он утешил себя тем, что в России наркотики всегда останутся привилегией особо продвинутых. Массы будут по-прежнему пить свою водку.
Алена молчала, и ее молчание начало тяготить Антона. В пустом полночном вагоне он спросил ее:
- А ты хорошо знала эту Милу?
- Мы с ней были ближайшие подруги... с детского сада еще. Почти всю жизнь, получается.
- Ты же говорила, что вы давно не общаетесь?
- Всего год, - ответила Алена.
- А чего поругались?
- Из-за мужика, - голос ее дрогнул, и Антон почувствовал, что она вот-вот заплачет.
- Ладно тебе, - сказал он, обнимая ее за плечи.
Он не любил в себе состояние эротического возбуждения. Тупое, одномерное желание, казалось, принижало его. За то он и любил траву, что, в отличие от алкоголя, она не возбуждала сексуального вожделения, а словно рассредоточивала его... эротизм не был сконцентрирован в женской пизде, а был словно разлит по всему миру. Антон помнил, как в один из первых раз, когда курил гашиш, он целый вечер гладил обивку кресла, получая нечеловеческое удовольствие от тактильных ощущений... мысль о сексе казалась в таком состоянии просто смешной.
Однако ночь, проведенная с Лерой, словно изменила его. Самое странное было то, что он никогда не любил девушек лериного типа - полных большегрудых блондинок, предпочитал как раз миниатюрных брюнеток вроде Алены. К тому же Лера была старше, наверное, лет на десять и слишком активна в постели - на его вкус. Но как бы то ни было, он поймал себя на том, что сидит, обнимая за плечи готовую заплакать Алену, а перед его глазами проносятся отрывочные воспоминания о позапрошлой ночи.
Они вышли в "Выхино", бесконечно долго шли между киосков, потом свернули куда-то вбок и через десять минут вошли в темный двор. Все это время они двигались абсолютно молча, обнявшись, словно превратившись в единый четырехножный механизм. Как иногда бывало под травой, движение почти полностью захватило Антона. "Хорошая шмаль у Горского, - подумал он, - два косяка - а как вставило!"
Алена открыла дверь подъезда. Как само собой разумеющееся, они вошли внутрь и, уже расцепившись, поднялись по лестнице на второй этаж. Свет в прихожей горел и, словно оправдываясь, Алена сказала:
- Не люблю приходить в темноту.
Она снимала маленькую квартирку с небольшой комнатой и кухней. Вся мебель состояла из раздвижной тахты, большого шкафа и стоящего на табуретке телевизора с видеомагнитофоном. Антон живо представил себе, как по вечерам Алена одна смотрит какой-нибудь тупой американский фильм, пытаясь с помощью травы сделать его более интересным.
- Хочешь чаю? - спросила она.
Антон кивнул. Они прошли на кухню. С каждой минутой он все сильнее чувствовал, что надо что-то сделать... попрощаться и уйти, обнять и поцеловать, сказать что-нибудь, в конце концов.
- Отличная у Горского трава, - сказал он.
- Это васькина, - сказала Алена, - хочешь, я тебе тоже отсыплю?
- Конечно, у меня как раз кончилась...
Алена открыла верхний ящик буфета и вынула оттуда металлическую баночку из-под специй.
- Есть куда насыпать?
Антон покачал головой. Алена оглянулась, потом взяла с подоконника лежавшую там рекламную газету, оторвала первый лист и, насыпав на него горку травы, свернула конвертиком и протянула Антону.
- Спасибо, - сказал он.
Вышел в прихожую, сунул пакет во внутренний карман, но вместо того, чтобы вернуться на кухню, зашел в ванную. Вымыл руки, смочил лицо водой и подумал: "Надо либо уходить, либо трахнуть ее немедленно". Теперь он твердо понял: Лера была наваждением, и избавиться от него можно было только передав его другому человеку. Пускай завтра вечером Алена ищет с кем бы ей переспать, а он вернется в свой привычный, безопасный мир, где от других людей не надо ничего - кроме разве что веществ или денег, которые, в конце концов, нужны только для того, чтобы эти вещества покупать.
Когда он вошел в кухню, Алена стояла к нему спиной. Он обнял ее и заглянул ей через плечо. В руках она держала неумело нарисованную картинку, где семь башен высились под синим, уже расплывающимся от слез, небом.
Антон не стал раскладывать диван, и они занимались любовью прямо на полу. Поначалу он пытался целовать ее, слизывая слезы со щек, говорить какие-то ласковые слова, быть нежным и соответствовать моменту, но чем дальше, тем больше им овладевал какой-то амок, словно в васину траву насыпали стимуляторов. Остервенело он совершал поступательные движения, а Алена всхлипывала под ним, не то от удовольствия, не то от продолжающийся истерики. Казалось, что все это может длиться без конца: Антон никак не мог кончить и уже сбил себе все колени на жестком полу. Он попробовал положить девушку на диван, но тот был слишком узок, чтобы продолжать. Держа Алену на руках, он замер, оглядывая комнату. В конце концов он опустил ее обратно на пол, матерясь, раздвинул тахту и, решив обойтись без простыни, положил Алену на живот.
- Так не хочу, - сказала она, приподнимаясь на четвереньки и, когда он вошел в нее, снова зарыдала, словно ждала этого. Глядя на ее выпирающие ребра, Антон живо воскресил в памяти полную спину Леры, и это воспоминание словно прибавило ему сил. Закрыв глаза, он задвигался все быстрее и быстрее, чувствуя, что его член превращается в деталь какого-то сложного механизма. Каждый толчок исторгал из алениных глаз новые потоки. С последним содроганием Антон рухнул на нее, аленины руки подломились и она упала лицом на влажное пятно собственных слез.
