Наряду с проникновением кочевников в оседло-земледельческие общины происходил и обратный процесс подселения славян на салтовские поселения. Следы постоянного проживания славянского населения, принадлежащего к роменской археологической культуре, отмечены на салтовском комплексе у с. Сухая Гамольша, а также Дмитриевском, Донецком и Новотроицком городищах, имевших полиэтничное население[10]. О наличии смешанного славяно-алано-болгарского населения в лесостепном Подонье позволяет судить и археологический материал, происходящий из погребений VIII–X вв. на Среднем Дону, в бассейне Хопра и Северского Донца[11].

Таким образом, во второй половине VII–IX вв. в результате масштабной земледельческой колонизации алано-болгарским и славянским населением лесостепных районов Днепровско-Донского междуречья происходит формирование славяно-тюрко-аланской контактной зоны на северо-западных рубежах Хазарии.

Ослабление Хазарского каганата в первой половине X в., сопровождавшееся восстаниями подчиненных народов и ростом военной активности канглов (печенегов), по всей вероятности, явилось основной причиной упадка роменско-борщевской и салтово-маяцкой этнокультурных общностей и привело к значительному оттоку оседлого населения из лесостепных районов Днепровско-Донского междуречья в верховья Северского Донца и Дона, а также в Среднее Поволжье[12]. Вместе с тем о сохранении достаточно многочисленного алано-болгарского (салтовского) населения в лесостепном Подонцовье и в постхазарскую эпоху свидетельствует сообщение Ипатьевской летописи о «поимании» дружинами русских князей «ясских градов» во время похода сына Владимира Мономаха – Ярослава против половцев в 1116 г.[13]

Усиление древнерусского государства к концу X столетия вновь активизировало процессы хозяйственного освоения славянским земледельческим населением пограничных со Степью территорий, а расселение в XI–XII вв. ряда племен тюркоязычных кочевников в качестве военных федератов на южных границах Руси интенсифицировало процессы межэтнического взаимодействия.

Началом данному процессу послужило возведение киевским князем Владимиром Святославичем оборонительных линий на Десне, Остере, Трубеже, Суле и Стугне[14], появление которых в значительной степени способствовало возобновлению славянской земледельческой колонизации лесостепных районов Среднего Поднепровья[15].

Следует отметить, что население пограничных со Степью регионов Южной Руси уже на начальном этапе хозяйственного освоения данных территорий состояло из различных этнических групп как славянского, так и тюрко-аланского происхождения. Однако в результате кыпчакской (половецкой) экспансии в причерноморские степи, приведшей к массовой миграции печенежско-гузских племен в западном (Венгрия), юго-западном (Византийская империя, Болгария) и северном (Южная Русь) направлениях[16], происходит значительное увеличение численности тюркоязычного этнического элемента в районах южнорусского лесостепного пограничья. На протяжении XIXII вв. появляется несколько обширных территориальных анклавов с полиэтничным населением, несшим военную службу по охране густозаселенных земледельческих областей Киевского, Черниговского, Переяславского и Галицко-Волынского княжеств. К таким анклавам следует отнести районы киевского Поросья, черниговского Посеймья и Подонцовья, переяславского Посулья и галицко-волынского Побужья[17].

В летописных источниках тюркоязычное население указанных регионов известно под обобщающим названием «своих поганых» или «черных клобуков», включавших в себя родоплеменные объединения печенегов (канглов) и торков (гузов), вынужденных покинуть прежние кочевья под натиском новой волны номадов и расселиться на землях лесостепного порубежья южнорусских княжеств с условием несения пограничной службы. Характерно, что укрепленные стационарные населенные пункты «черных клобуков» зачастую располагались среди поселенческих комплексов славянского земледельческого населения, что естественным образом способствовало активизации этнокультурных и хозяйственно-экономических контактов. В частности, локализация древнерусских погребальных комплексов в непосредственной близости от кочевнических некрополей (а иногда и на общих могильниках) в Поросье, а также материальная культура населения районов лесостепного пограничья Чернигово-Северской земли и переяславского Посулья свидетельствует о теснейших контактах славянского населения с союзными кочевниками[18].

На протяжении длительного времени оценка русско-половецких контактов в отечественной исторической науке базировалась исключительно на сообщениях летописей и других древнерусских нарративных источников, дававших крайне субъективный образ степняков в контексте продолжительных военных конфликтов южнорусских княжеств с племенными объединениями половцев западной части Дешт-и-Кыпчака, а также библейской традиции изображения кочевых племен Востока как «безбожных» потомков Агари и Измаила[19]. Вместе с тем отношения полиэтничного населения пограничных со Степью регионов Южной Руси с половецкими родовыми общинами имели значительную вариативность, не позволяющую оценивать русско-половецкое взаимодействие исключительно с позиций военного противостояния.

В период, предшествующий монгольскому нашествию (конец XII – первая треть XIII в.), военная угроза со стороны западнокыпчакских племенных объединений для земледельческого населения районов южнорусского лесостепного пограничья становится незначительной. С конца XII столетия летописи не фиксируют сколько-нибудь значительных набегов со стороны днепровских и донских половцев на земли Южной Руси, за исключением участия отрядов наемных кочевников в междоусобных войнах русских князей[20]. К этому же времени относятся и сохранившиеся в источниках сообщения о совместных (русско-половецких) военных мероприятиях, направленных против экспансии в Северное Причерноморье третьих стран (Румского султаната, Монгольской империи)[21]. Прямым следствием снижения уровня военной конфронтации становится интенсификация экономических, политических и этнокультурных контактов южнорусских княжеств с половецкими племенными союзами, кочевавшими в степной зоне Днепровско-Донского и Днестровско-Днепровского водоразделов. Данный процесс сопровождался активным хозяйственным освоением лесостепных районов русско-половецкого пограничья как славянскими земледельческими общинами, так и отдельными группами западно-кыпчакских кочевников-скотоводов[22].

В результате монгольского нашествия и последовавшим за этим становлением административно-территориальной структуры Золотоордынского государства ряд регионов южнорусского лесостепного пограничья входят в состав ордынских улусов, продолжая оставаться зоной совместного хозяйственного использования как кочевым, так и оседлым населением.

В последнее время тема изучения специфики исторического развития отдельных пограничных регионов средневековой Руси привлекает все большее внимание российских и белорусских исследователей[23]. Вместе с тем отсутствие к настоящему времени работ, посвященных комплексному изучению истории регионов южнорусского лесостепного пограничья в ордынскую эпоху, обуславливает актуальность представляемого исследования.