3 Эйнштейн, 4, 78.

Таким озарением мира светом и теплом была и интеллектуальная жизнь самого Эйнштейна. Но об этом речь пойдет в конце главы. Здесь отметим только, что озаряющий пути человечества эффект науки связан не с ее устойчивым содержанием, а с поворотами науки, каким был научный подвиг Ньютона в XVII столетии и подвиг Эйнштейна в XX столетии.

С этой точки зрения понятна фраза Эйнштейна об эмоциональном и моральном аффекте науки в дальнейшей беседе с Мэрфи: "Всеобщий интерес к научной теории вовлек в игру высшие сферы духовной деятельности, что не может не иметь огромного значения для морального исцеления человечества".

332

Наука способствует реализации моральных идеалов своими прикладными результатами и демонстрацией рациональной природы этих идеалов. В предисловии к книге Франка Эйнштейн пишет, что "научная констатация фактов и соотношений не может диктовать этические нормы". Дальше он продолжает: "Однако с помощью логического мышления и эмпирических знаний этические нормы можно сделать рациональными и непротиворечивыми". Такая рационалистическая трансформация связывает систему этических норм с исходными этическими идеалами, иначе говоря, реализует эти идеалы, конкретизирует их, делает их элементами преобразования жизни. В сознании человека бессмертными, остающимися в коллективном сознании человека, являются обращенные к другим людям, т.е. моральные, идеалы. В этом смысле бессмертный человек - это человек с этическим самосознанием, homo immortalis - это homo moralis. Но здесь сливается стремление к истине и стремление к этическому идеалу, в обоих случаях реальный вклад в фонд истины и в фонд этических норм, реальное повышение интеллектуального уровня человечества и его морального уровня сливаются в понятии труда. Homo immortalis - это трудящийся человек, homo faber или создающий, конструирующий, homo construens.

Они сливаются в понятии свободного, неотчужденного труда. Труда, который соответствует спинозовской causa libera - свободной причине, выявлению спонтанной природы человека.

В сущности, в таком выявлении - глубокий смысл финала "Фауста". Фауст выступает здесь в роли homo faber и homo construens весьма высокого ранга в смысле преобразования природы, труда, условий жизни людей. Он строит канал. И здесь наступает то мгновение, которое должно остановиться, потому что оно прекрасно.

Мы сейчас можем придать этой фразе: "Остановись, мгновенье, ты прекрасно!" смысл, который Гёте в полной мере и не вкладывал в него. Прекрасно мгновение, когда человек объективирует свои эмоции и мысли, когда последние приобретают в труде внеличное бытие. Но что значит здесь "остановись"?

Гёте имел в виду, что момент полного выявления человеческой личности we исчезает. Но для нас это сохранение момента, его превращение из эфемерного всплеска бытия в нечто длящееся обрастает большим числом самых различных ассоциаций. В том числе научных, физических, математических весьма ньютонианских (т.е. очень далеких от Гёте) и даже эйнштейнианских.

333

Труд как выявление личности, труд, объективирующий мысли, знания, волю и эмоции человека и делающий их бессмертными, - это вовсе не прерогатива элиты. Трансформация природы и трансформация человека - непрерывный процесс, в котором кристаллизуются микроскопические акты. Этот процесс связан со всеми проявлениями жизни. Поэтому для Жолио символами и свидетельствами связи поколений и вечности жизни были столь скромные аксессуары быта ушедших людей, как отполированные перила, выщербленные ступени и старинный оловянный подсвечник.

Динамический характер иммортализации человека исключает игнорирование отдельной личности, ее растворение в потоке коллективной жизни. Уже приводившиеся строки Шиллера: "Смерти боишься, мечтаешь о жизни бессмертной? В целом живи!..." не означают такого растворения. "В целом живи!", т.е. сохраняй индивидуальность, сохраняй ее в индивидуальном, нетождественном другим вкладе в "целое". Здесь мы подходим к проблеме сохранения индивидуального и неповторимого как компоненты бытия и к проблеме отчуждения личного при переходе к надличному, т.е. при выполнении совета Шиллера: "В целом живи!"

Здесь нет нужды разбирать проблему отчуждения в целом. Среди большого числа определений этого понятия одним из наиболее общих может служить определенно, исходящее из спинозовского causa libera - свободного выявления природы объекта без внешнего принудительного импульса. Если поведение индивидуального объекта ни в коей мере не является спонтанным и определяется лишь внешними импульсами, бытие объекта является отчужденным, некомплектным, иллюзорным.

В этой главе и в непосредственно предшествовавших ей уже говорилось, что парменидова концепция бытия ведет к негативной версии бессмертия, а противоположная, диалектическая копцепция (ее можно было бы для соблюдения исторической перспективы назвать гераклитовой) ведет к позитивной трактовке бессмертия, к понятию бессмертия подлинной жизни. Эйнштейн в своем творчестве демонстрировал именно эту версию бессмертия. Творчество Эйнштейна не было безличным чертежом, оно включа

334

ло много личного, оно обладало почерком, манерой, своим собственным эмоциональным подтекстом. Поэтому в памяти человечества сохранится не только содержание физических концепций Эйнштейна, но и его жизнь, особенности психики, ее эмоциональное содержание, эпизоды жизни, даже наружность. Бессмертие Эйнштейна - это не только бессмертие идей, это бессмертие человека.

Здесь мы должны вернуться к первой части книги, к основной характеристике жизни Эйнштейна. Жизни - в самом прямом, физиологическом, психофизическом смысле. Даже в геронтологическом: речь идет о старости Эйнштейна. В начале пашей эры Лонгин, автор трактата "О прекрасном", писал об "Одиссее", что в ней нет напряженности "Илиады"; вторая поэма Гомера, созданная им, по мнению Лонгина, в старости, похожа на заходящее солнце, которое уже не пылает, но сохраняет свою исполинскую величину. "Я имею в виду, - прибавляет Лонгин, - старость, по старость Гомера!"

Всё, что говорилось в этой книге (и будет сказано дальше, в особой главе) о поисках единой теории поля и вообще о принстонском периоде жизни Эйнштейна, показывает, что его старость, в отличие от гипотетической старости Гомера, означала не только исполинский объем и широту поднятых проблем, но колоссальное напряжение мысли. Старость Эйнштейна - это не угасание, а рост интеллектуальных сил.

Может быть, индивидуальная эволюция интеллектуальных сил Эйнштейна указывает на некоторое общее изменение характера старости у людей? Может быть, не исключено, в качестве общего правила, необратимое до самой смерти увеличение широты, напряженности и продуктивности мысли?

Такой прогноз и, более того, такая цель переустройства жизни людей являются, по-видимому, реальными в связи с социальной гармонией и с практическим воплощением поисков космической гармонии, с применением неклассической науки. Изменение характера труда при таком применении требует неограниченного возрастания глубины и радикальности научно-технических сдвигов, которые становятся главным содержанием труда. Трудовой, творческий и жизненный опыт - привилегия старости - становится в современном производстве не залогом сохранения старых методов, а залогом радикальной реконструкции.

Принцип бытия

Впрочем, когда речь эаходит об истинности героя, с которого и впрямь стоит брать пример, то интерес к индивидуальности, к имени, к облику и жесту представляется вам естественным и оправданным, ибо в самой современной иерархии, в самой налаженной организации мы усматриваем отнюдь не машину, собранную из мертвых и не представляющих интереса частей, но живое тело, где каждый член, каждый орган своим бытием и своей свободой участвует в таинстве, имя которому жизнь.

Герман Гессе

Бессмертие - это бессмертие бытия. Основа бессмертия идейных ценностей - отображение бессмертия пространственно-временного бытия, его бесконечности во времени. Поэтому концепция бессмертия иключает oпpeделенную трактовку понятий бытия, времени и пространства в их связи между собой. Основное философское значение идей Эйнштейна - относительности движения, неотделимости пространства и времени и дискретности поля, т.е. новой, неклассической атомистики, основное, что оправдывает уже известное нам замечание Нернста о философском смысле теории относительности, состоит в изменении концепции бытия в ее отношении к категориям пространства и времени. Проблема отнюдь не сводится к тому, что бытие оказывается уже пространственно-временным, а не только пространственным бытием, каким оно было в классической картине мира, допускавшей чисто трехмерную реальность, которую может отобразить мгновенная фотография. Время в этой картине добавлялось к трехмерному пространственному бытию как предикат. В неклассической науке время вместе с пространством служит атрибутом субстанции в том смысле, в котором понятие атрибута фигурировало в онтологии Спинозы. Но это, повторим, не исчерпывает неклассической концепции бытия. Несколько позже, при сопоставлении идей Эйнштейна с картезианскими идеями и с идеями классиче