— Наш брак не удался, — сказала я ему.

— Нет розы без шипов, Шарлотта, — ответил он.

— Я должна пройти курс жизни вне дома.

— Вне дома?

— Научиться жить самостоятельно, обходиться без удобств. Поездить, побывать в пустыне, в Альпах…

— Но здесь нет пустынь.

— Знаю.

— И Альп тоже нет.

— Знаю.

— У нас даже редко идет снег.

— Сол, — сказала я, — неужели ты не понимаешь? Я же никогда нигде не была. Всю жизнь живу в доме, в котором родилась. И мать моя родилась здесь. Мои дети ходят в ту же школу, куда ходила я, и у Селинды даже та же самая учительница. Когда я была ее ученицей, она только начинала преподавать, отчаянно трусила и была хорошенькая, как куколка, а теперь это высохшая старая дева, и она отправляет Селинду с уроков только за то, что девочка не носит бюстгальтеров.

— Конечно, — сказал Сол. — Все возвращается на круги своя. Разве я не говорил тебе об этом? И ты, и я тоже возвращаемся на круги своя, Шарлотта. Из года в год. Меняемся лишь в мелочах. Со временем все утрясется.

— Игра не стоит свеч.

— Не стоит?

— Слишком дорогая цена.

Он взял мои руки в свои. Лицо его было спокойно, лицо проповедника. Он, наверное, не понимал, как сильно сжал мои руки.

— Подожди немного, — сказал он. — Это пройдет. У каждого из нас… Подожди немного. Подожди…

И я ждала. Чего? Мне казалось, я еще не от всего освободилась. Кое-что у меня пока оставалось.

Джиггз напомнил мне о родительском собрании, увидел запись об этом в детском календаре. Ему уже исполнилось семь лет, трудолюбивый мальчик, хороший организатор, руководитель по призванию.

— Собрание в восемь вечера. И надень, пожалуйста, свое красное платье, — попросил он.

— У меня уже нет этого платья, и я не хочу посещать никаких собраний.

— Но ведь, это так интересно, там будут раздавать печенье. Наш класс приготовил вам прохладительные напитки.

— Всю жизнь я провела на кларионских родительских собраниях. Какой в этом смысл?

— Не знаю, но какой-то смысл, наверное, есть, — сказал Джиггз. Он снова внимательно посмотрел на календарь. — Тринадцатого день рождения Магомета. Пятого был Всемирный день молитвы. Мама, тебе понравился Всемирный день молитвы?

— Извини, детка, я даже не знала, что был такой день.

— Надо было посмотреть заранее.

— Но, по-моему, самый лучший день — чистый квадратик в календаре. Это все, что мне нужно.

— В таком случае, — сказал Джиггз (он поправил очки и провел пальцем по календарю) — в марте у тебя будет три прекрасных, дня.

— Три? Всего, три дня?!

Я посмотрела сзади на его шею, гибкую, атласную. Неторопливо представила себе, его мать. Она приедет в Кларион на междугородном автобусе, в ярком, безвкусном, дешевом, платье из блестящей вискозы. Я бы могла встретить ее на остановке. Взяла бы с собой Джиггза. Отдала бы ей его наконец после стольких лет разлуки.

В то утро Лайнус и мисс Фезер участвовали в благотворительном базаре; я оставалась дома одна. Отправила детей в школу, в последний раз убрала дом, избавилась от всего, что накопилось за ночь: скомканных носков, смятых черновиков с домашними заданиями, кукольного домика размером не больше кусочка сахара, заполненного крохотной мебелью (я не посмотрела какой именно мебелью, боялась, а вдруг там запрятан еще один один кукольный домик).

Потом я выкупалась, надела чистую юбку блузку. В зеркале я увидела какую-то знакомую мне женщину с впалыми щеками. Глаза, словно присыпанные сажей, на щеках красные пятна, можно подумать, что у меня лихорадка. Но жара не было. Мне было очень холодно и тяжко.

Пес будто чуял, что я ухожу, ходил за мной по пятам, скулил, тыкался носом в мои колени. Он раздражал меня. Я отперла дверь в студию и втолкнула его туда.

— Прощай, Эрнест.

Я подняла голову и увидела зеленоватый свет, проникавший в студию через окна, — такого света не было больше нигде. Да, мне не дано было чувствовать себя счастливой, когда ко мне приходило счастье. Я захлопнула дверь и еще раз обошла дом, дотрагиваясь до захватанных дверных косяков, вслушиваясь в отсутствующие голоса, вдыхая запах клея и старых книг. Похоже, я так и не смогу совершить то, что задумала.

Но раз дело начато, отступления нет.

Одна надежда — вдруг мне что-нибудь помешает. На веранде я потопталась возле телефона: может, позвонят, что у Джиггза начался насморк и его отправляют с уроков домой? В кухне бесконечно медленно заваривала чашку растворимого кофе. Рассеянно насыпала в миску кукурузные хлопья из большой коробки. И вдруг из нее что-то выпало, какой-то белый бумажный пакетик с обыкновенным детским сюрпризом. Я вынула пакетик из миски и распечатала его. Внутри был штампованный жестяной значок с изображением бегущего мне навстречу человечка с огромными ногами. А под ним слова, как раз для меня: СМЕЛО ВПЕРЕД.

Глава 15

В поисках банка, открытого в пятницу вечером, мы ехали медленно. Оставили позади Перт, миновали один городок, потом еще один. Городишки эти были нанизаны один за другим, как бусы в ожерелье, между ними не было пустого пространства, их соединяли киоски с мороженым, лавчонки с сувенирами из ракушек, кино для автомобилистов на открытом воздухе. Стемнело, и на киноэкране были отчетливо видны лица актеров. А вместо лиц Джейка и Минди я видела лишь золотистую линию, обрамлявшую профиль каждого из них, высвечиваемый порой разноцветными огнями мелькавших мимо неоновых вывесок. Минди наклонилась вперед и, закусив губу, пристально вглядывалась в каждое здание. Джейк съехал на сиденье вниз, словно был болен или избит, и почти не смотрел в окно.

— Может, в этом штате в пятницу вечером все банки закрыты, — сказали Минди.

Джейк молчал.

— Джейк?

Он пошевельнулся.

— Ничего подобного.

— Откуда ты знаешь? Так можно ехать целую ночь, пока не угодишь в океан. Может, лучше остановимся и разменяем чек в каком-нибудь магазине?

— Ну, знаешь, в магазине это сделать гораздо труднее. Волокиты не оберешься, — сказал Джейк. — К тому же им потом будет легко опознать нас.

— Но я устала! У меня свело шею.

Джейк повернул голову, вглядываясь в похожее на банк конторское здание.

— Когда я не поем в шесть часов, мне делается плохо, — сказала Минди. — А сейчас уже почти семь.

— Ну, успокойся, Минди, — рассеянно бросил Джейк.

— Ты же знаешь, что у меня низкий сахар в крови.

— Правда? Так, может, дать тебе сахару?

— Да нет, не хочу.

— Это не проблема, Минди, сахар у меня при себе. — Он стал рыться в карманах куртки, случайно задел меня локтем. — Вот посмотри. В пакетиках, из кафе. — Пакетики были замусоленные, измятые. Он вытащил из карманов две пригоршни. — Видишь, я всегда к твоим услугам.

— Джейк Симмс, — сказала Минди. — Ты в своем уме? Мне не твой сахар нужен, ты что, издеваешься надо мной?

Он опустил руки. Посмотрел на меня:

— Ты кто-нибудь понимаешь?

— Хм…

— У нее низкий сахар в крови, но она не хочет есть сахар.

— Думаю, ей лучше знать, что ей надо.

Он покачал толовой, глядя на пакетики.

— Я тебя просто не понимаю, Минди. Противоречишь сама себе. Какого черта ты цепляешься за меня, если я не могу тебе угодить?

— Это я-то цепляюсь за тебя? — рассердилась Минди. — Ну давай, давай, пили, жалуйся. Вали все на меня. Но только вспомни, что ты говорил мне в прошлом году Четвертого июля. Вспомни-ка.

Он искоса взглянул на меня из-под коротких, словно обрубленных, ресниц.

— Что вы ей говорили? — спросила я.

Он поджал губы и запихнул сахар обратно в карман.

— Говорил, ему ни с кем, кроме меня, не бывает так хорошо и спокойно, — сказала Минди. — Говорил, он сам не знает почему, но это так. В тот день мы устроили загородный пикник. Он тогда проиграл на автородео. И я сказала, черт с ними, с этими гонками. «Для меня, — сказала я, — ты всегда — останешься таким, каким я впервые увидела тебя за рулем: ловким, красивым, в белой джинсовой куртке, которая потом разодралась в клочья во время гонок под Вашингтоном». Вот тогда он и сказал мне эти слова. Спросил, не выйду ли я за него замуж.