По словам Спригзи, эта банда регулярно избивала своих жертв, у кого-то была даже трещина в глазнице. Спригзи решил, что не может оставаться в стороне, и сообщил приходящему раввину. Раввин договорился о встрече с надзирателем, чтобы передать ему имена подозреваемых и рассказать об их деятельности. По-видимому, после встречи другой заключенный в часовне подслушал, как надзиратель просит раввина уточнить у Спригзи кое-какие подробности. Спригзи назвали стукачом, и против него развернулась кампания ненависти. Ради безопасности его перевели в другое крыло, но агрессоры даже назначили награду за его голову.
– Три грамма спайсов каждому, кто меня отметелит. Плюс два грамма премиальных, если я попаду в больницу, – как он выразился не без излишней прямоты.
Он дважды переезжал в другую тюрьму, его даже перевели в крыло для социально незащищенных заключенных, обычно отведенное для тех, кто совершал преступления на сексуальной почве. Но репутация стукача и жажда мщения преследовали его, словно запах тухлятины.
Спригзи избивали раз шесть, на лицо ему пришлось накладывать швы – хорошо хоть не сбылась буквально поговорка «за стукачом топор гуляет». Когда его ради его же защиты держали под замком весь день, ему в лючок в двери плескали мочой, фекалиями и кипятком. Когда он рассказывал мне об этом, я не мог не пожалеть его. Да, он отнял жизнь человека, но уже отдавал долг обществу и, похоже, стал жертвой собственного альтруизма. Хотя я невольно задумывался, как с эргономической точки зрения наполнить пластиковую бутылку каловыми массами, чтобы влить в упомянутый лючок, и каковы могут быть последствия ошибки. Думается, бывают такие места, где никаких моющих средств не хватит. Даже еду для Спригзи тюремщикам приходилось паковать собственноручно, поскольку один раз в ней нашли экскременты (думаю, их удалось неплохо замаскировать в картофельной запеканке с мясом). По результатам обследования я заключил, что у Спригзи расстройство адаптации, которое можно считать периодом острой депрессии или тревожности из-за тех или иных травматических обстоятельств. Кроме того, я решил, что у него специфическая фобия (стойкий избыточный страх перед каким-то предметом или ситуацией). В случае Спригзи это была фобия нападения. Это следует отличать от нежелания испытать боль, свойственного нормальному человеку (кроме извращенцев-мазохистов): Спригзи постоянно размышлял об этом на грани одержимости, и фобия сильно мешала его повседневному функционированию.
К тому времени, когда я обследовал Спригзи, он был окончательно издерган и замучен параноидными переживаниями – сущая развалина. Он почти не спал и не ел и пребывал в состоянии патологического ужаса. Напомню, я проводил однократное обследование по поручению суда, Спригзи не был под моей юрисдикцией. Я передал тюремной бригаде психиатрической помощи кое-какие рекомендации по поводу медикаментозного лечения. К счастью, они были готовы прислушаться к ним, не то что в случае Фламура. В остальном я был бессилен улучшить положение Спригзи или предложить ему защиту. Оставалось лишь надеяться, что мои показания на слушании его гражданского дела позволят как-то облегчить его участь.
Вопросы этики, справедливости, правосудия, баланса сил и злоупотребления властью одолевали меня так, что я представить себе не мог ничего подобного, пока не пришел работать в тюрьму. Неужели я стал частью системы, которая время от времени превышает свои полномочия? Или я все-таки себя накручиваю?
Работа за решеткой, безусловно, утолила мою разгоревшуюся жажду. Я каждую неделю осматривал огромное количество пациентов с новыми и разнообразными симптомами. Такой темп помогал сохранять интерес к работе, а управляться с документами было гораздо проще, чем в больнице, и это уже не пробуждало столько нездоровых фантазий о том, как я пробиваю лбом экран компьютера.
Другим приятным преимуществом был объем медико-юридической работы. Солиситоры и суды постоянно заказывали у меня судебные отчеты о заключенных, ожидавших суда в моей тюрьме. Мало того, что мне было интересно ставить диагнозы и лечить преступников: чем больше я набирался опыта свидетеля-эксперта, тем глубже изучал, почему люди совершают преступления. Что подталкивает их взять чужое. Причинять боль незнакомым людям и даже тем, кого они вроде бы любят. У меня давно было болезненное увлечение преступлениями, и я поймал себя на том, что запоем смотрю недавно вошедшие в моду документальные фильмы о настоящих преступлениях и серийных убийцах. Кроме того, я не пропускал случая почитать колонки в разных газетах и журналах, где говорилось о пересечении психических болезней и преступлений. Анализировать все то, что приводит к насилию, было для меня естественным шагом в развитии.
Когда в 2017 году я поступил на службу в тюрьму, где мне предстояло проработать два года, я брал один-два медико-юридических заказа в месяц. К концу этого срока объемы выросли втрое. А с ними пышным цветом расцвела моя уверенность в себе. Я жаждал испытать тот же кайф, что и тогда, когда впервые давал показания в Олд-Бейли по делу Ясмин, и меня тянуло к сложным, непонятным и жутким случаям, которых я раньше побаивался. Отец-шизофреник, обезглавивший собственного младенца. Мужчина с психозом, вызванным наркотиками, который вломился в чужой дом, помочился в спальне, а потом выбросился из окна. Серийный насильник, который утверждал, что у него посттравматическое стрессовое расстройство.
От природы я патологически нетерпелив, и мне хотелось как можно глубже погрузиться в такого рода работу. Самым прямым путем туда было продолжать постепенное восхождение к вершинам карьеры. Но для того, чтобы стать настоящим игроком на поле судебной психиатрии, нужны годы и даже десятилетия. Вместо этого я решил пойти более рискованным путем и сменить работу – пойти судебным психиатром в Национальную службу здравоохранения на два дня в неделю, чтобы освободить еще больше времени для медико-юридических отчетов. Это было опасно, поскольку, в отличие от работы в Национальной службе здравоохранения, стабильной и обеспеченной договором, медико-юридическая работа стихийна и непредсказуема. Если по какой-то причине ручеек заказов иссякнет, мой кошелек ждет истощение.
Я пытался обращаться за советом к опытным психиатрам, работающим в этой сфере, но наткнулся на глухую стену. Ни для кого не секрет, что специалисты относятся к своей работе довольно ревниво. В этой области сильна конкуренция, и мои соперники не желали, чтобы какой-то желторотый юнец с золотым зубом вторгся в нее и, чего доброго, сбил их расценки у солиситоров. С их точки зрения экспертов и так было многовато, особенно в Лондоне и окрестностях. Когда мне все-таки удавалось получить советы старших товарищей, которые не занимались работой свидетелей-экспертов, они были недвусмысленными. Медико-юридическая работа слишком непредсказуема. Ты, конечно, можешь заниматься ею параллельно основной занятости, но нельзя полагаться на нее как на источник дохода. Я поступил прямо противоположным образом. Я всей душой верил, что мои собеседники, с их точки зрения, дают мне самый что ни на есть полезный совет, просто видел все иначе. Каким бы бурным ни был рынок, я сумею его захватить, если потрачу на это время и силы (то есть брошу их на учебники, курсы и повышение квалификации). Мне всегда было очевидно, что в жизни вполне можно идти на серьезный риск, если как следует все рассчитать. Я пренебрег советами коллег и сделал ставку на себя.
Часть III. Суды
Глава двадцать первая. Липовые эксперты
И вот я убрал стабилизаторы и наконец ощутил себя готовым к тому, чтобы стать свидетелем-экспертом на фрилансе с почти полной занятостью. Теперь я не буду выкраивать свободное от основной работы время, чтобы взять дело-другое, – отныне я стану зарабатывать этим на хлеб. С моим опытом – два с половиной года консультантом в специализированной психиатрической клинике и еще два года в тюрьме, помимо более чем 10 лет работы и обучения после окончания медицинской школы, – можно было считать, что зубы я наточил. Вдобавок к своей эпизодической роли в суде под эгидой Национальной службы здравоохранения, я в самом начале 2019 года открыл собственную компанию с ограниченной ответственностью Sigma Delta Psychiatry Expertise. И даже напечатал себе визитных карточек – какие еще нужны доказательства, что у меня теперь было самое настоящее свое дело? Когда я набрался смелости и решил выдолбить себе эту нишу, это стало одним из лучших моих карьерных решений. Благодаря этому ко мне попали самые незаурядные, головоломные, душераздирающие и чудовищные случаи.
