Из-за недостатка информации я немного помешалась на происхождении и именах. Когда мне было четыре года, у нас появилась кошка, симпатичная малютка черепахового окраса. Мне разрешили дать ей имя. Я назвала ее Джейн. Она примиряла меня с действительностью, хотя впоследствии я поняла, что это «кошачье» имя столь же мало ей подходило, как мое «человечье» – мне. (Разве кошек зовут Джейн?) На протяжении многих лет я мечтала, чтобы у меня была фамилия Смит. Она казалась мне замечательной, прекрасной фамилией, которую никто никогда не произнесет и не напишет неправильно. И никто никогда не будет спрашивать, откуда я родом.
«Анна Каренина» попалась мне лет в двенадцать или тринадцать. Кажется, я купила ее в благотворительном магазине в середине 1980-х. Это было старое издание из серии Penguin Classic. На обложке была картина, которая часто используется как «портрет» Анны Карениной, – «Неизвестная» Ивана Крамского (1883). Мне очень понравился портрет, но книжку я купила из-за названия. Каренина. Фамилия одновременно простая и такая, какую не сразу решишься произнести. Я знала, что иногда ее произносят как «Carry Nina», но правильно – «Кар-рэй-ни-на», с ударением на «рэй». Я просто влюбилась в ее фамилию. А потом – в ее лицо. Не успела я увидеть эту поразительную женщину, ее бархатное пальто, алебастровую кожу, отороченный мехом берет и налет таинственности, как мое прыщеватое, пухлое, неуверенное в себе подростковое «я» подумало: «Это то самое „я“, которое я искала. Точно не немецкое, не голландское и не южноафриканское. Но почему бы не русское?» Этой мимолетной мысли было суждено изменить все течение моей жизни.
Кем была модель Крамского, неизвестно, и, чтобы защитить покрасневшие щеки моего двенадцатилетнего «я», мы не будем останавливаться на том факте, что она, скорее всего, была проституткой. В 1873 году художник написал портрет Толстого, когда тот только начинал работать над романом. Хотя Крамской никогда не утверждал, что писал портрет Анны Карениной, вполне возможно, что роман к тому моменту он прочел и, работая над портретом, представлял именно ее. Но мы не можем быть уверенными, что это она. Тем не менее показательно, что увидеть Анну Каренину в этом портрете хотели многие. Мы хотим, чтобы Незнакомка была настоящей. Особенно те из нас, кто хочет ею быть.
Это желание сложно назвать достойным – к тому же оно в любом случае обречено на провал. Прочитав роман первый раз, я некоторое время сходила с ума по густым ресницам Анны Карениной. Толстой обожал мелкие детали женского лица. Он пишет, что серые глаза Анны казались темными от густых ресниц. Вдохновившись образом этой завораживающей красоты, я стала пользоваться щипчиками для завивки ресниц, чтобы достичь похожего эффекта. Если вы никогда не видели щипчики для завивки ресниц, то они похожи на миниатюрный средневековый пыточный инструмент и требуют хороших навыков и большого внимания. Как-то за этим занятием я отвлеклась и чихнула. В результате я выдрала себе все ресницы с одной стороны и долго смотрела на мир с прищуром на один глаз. Ресницы восстановились через год. Гораздо позже я выяснила, что в одном из ранних черновиков Толстой одарил Анну пушком над верхней губой. С этим мне было бы проще – и совсем не так больно, как при случайном удалении ресниц. У Лизы в «Войне и мире» тоже были усики. А у Толстого явно был фетиш.
Желание отождествить себя с Анной Карениной как героиней, поверить в ее «реальность», поверить, что она – это мы, понятно. Именно в этом один из секретов притягательности романа. На первый взгляд «Анна Каренина» кажется нравоучительным повествованием об обреченном, прекрасном, но запретном романе. На самом деле эта книга о самоидентификации, цельности и смысле жизни. Кто мы и зачем мы здесь – ключевые вопросы романа. Именно эти вопросы мучили Толстого и, вскоре после издания «Анны Карениной», заставили его отречься от своего шедевра и замкнуться в себе. Отчасти это ощущение кризиса и стало причиной моей глубокой привязанности к роману на протяжении всей жизни. Он представляет собой потрясающее размышление о том, кто мы и что мы здесь делаем. Но в нем нет ответов на какие-либо вопросы. Это может свести с ума кого угодно. По сути дела, это чуть не довело Толстого до самоубийства.
При этом «Анну Каренину» легко читать и не превращаясь в снедаемого самоистязанием религиозного маньяка. Потому что это отличная история. Анна Аркадьевна Каренина – жена Алексея Александровича Каренина, высокопоставленного чиновника. Ей от 25 до 30 лет. Муж старше ее на два десятилетия. Ей скучно, она разочарована в жизни. Она увлекается привлекательным молодым офицером по фамилии Вронский, который не то чтобы неприятный человек, но особо ничем не примечателен, кроме своей внешности. Их роман страстен и нежен, но в конечном счете Анна перестает получать от него удовольствие, поскольку чувствует себя виноватой – не столько из-за своего надоевшего мужа, Каренина, сколько из-за материнской любви к сыну Сереже. Решившись наконец на развод и рискуя тем самым лишиться сына, Анна теряет самообладание и исчезает под колесами поезда. Печаль.
Параллельно с историей Анны развивается история Левина, принципиального молодого интеллектуала, который своим характером чем-то напоминает – какой сюрприз! – нашего уважаемого автора. (Ко времени написания «Анны Карениной» Толстой издал роман «Война и мир», который пользовался большим успехом и принес ему известность.) Левин – друг брата Анны, Стивы. Но между ними есть и другая связь: свояченица Стивы Кити пользуется вниманием и Левина, и Вронского (до того как он влюбляется в Анну). Развивающиеся постепенно отношения Левина с Кити, с их умеренностью и умиротворенностью с одной стороны и (потенциально) скукой и предсказуемостью с другой, служат явным контрапунктом к роману Вронского и Анны с его тревожностью и обманом доверия, обратная сторона которых – воодушевление и риск. На эту параллель между двумя парами редко обращают внимание, хотя она имеет ключевое значение для понимания того, что говорит нам Толстой о счастье. Если бы Анна не соблазнила Вронского (или наоборот), Кити, скорее всего, не удалось бы создать отношения с Левиным. Счастье одного часто зависит от несчастья другого. А то, что мы считаем несчастьем, может в конечном счете привести нас к счастью. (Кити не должна была оказаться в серьезных отношениях с Вронским. Ничего хорошего из этого бы не вышло.)
На первый взгляд, «Анна Каренина» – роман об отношениях и, что еще важнее, об опасностях неверности. Но Толстой противоречит собственному замыслу, влюбившись в Анну Каренину и показывая вроде бы «несчастливую» жизнь менее однозначно, чем, наверное, собирался. Конечно, морализаторская линия в книге присутствует. И сама Анна Каренина жестоко наказана. Но в том, как Толстой о ней пишет, сложно не заметить его сочувствие к ней. Главный урок романа заключается в том, что нужно найти себя, чтобы прожить настоящую жизнь. Анна понимает, что ее жизнь с Вронским была бы настоящей, но она невозможна, в результате чего у нее остается единственный выход – покончить с собой. Если мы хотим вычитать в книге что-то революционное, то это определенно можно сделать. Смерть Анны можно трактовать не как ее «неправильность», а как высказывание об общественной морали того времени. «Смотрите, что вы с ней сделали; а ведь все, в чем она виновна, – это любовь и попытка быть самой собой». Если в романе и делается какой-то вывод, то он явно неоднозначный. Жизнь Левина кажется «правильной». Но именно Анна по-настоящему жива, хотя и обречена на наказание.
Неудивительно, что «Анну Каренину» часто называют лучшим романом всех времен и народов – потому что книга ставит эти сложнейшие вопросы, не предлагая простых ответов. Так считал и Уильям Фолкнер, и Достоевский. Набоков, невероятно придирчивый человек, не склонный терпеть неразумных[3] (в этом он превосходит даже Достоевского, что непросто), говорит о «безупречной магии» стиля. Да и сам Толстой считал, что «Анна Каренина» как роман лучше «Войны и мира». Вообще-то он даже не считал «Войну и мир» романом, относясь к ней как к серии рассказов. «Анна Каренина» же была именно романом, причем – поначалу – автор считал ее хорошим романом. Мне интересно, что думала о Толстом его жена Софья, когда он говорил, что 2200-страничная «Война и мир» – «не роман». Она несколько раз переписывала это произведение. Подозреваю, что она использовала для его описания какие-то свои слова – наверняка уменьшительно-ласкательные.
