Перспективы. предложенного сотрудничества были весьма обнадеживающими, особенно если учесть, что "вхождение" архива в провозглашенную стихийную рыночную экономику сразу же поставило его в критическое финансовое положение. Согласие было дано, и спустя несколько дней в кабинете директора появился не по годам молодо выглядевший итальянский профессор Андреуччи. Собственно говоря, очевидно, с этого момента и следует начинать отсчет событий, которые можно было бы назвать "Операция Паль-миро Тольятти, или Несколько дней триумфа и падения профессора Андреуччи".

Господин Андреуччи был деловит, энергичен, а после беглого знакомства с материалами по истории итальянской компартии, в том числе с архивным фондом Пальмиро Тольятти, впал в крайнее возбуждение. Для него как специалиста стала очевидна историческая ценность представленных документов. Переговоры об общей схеме будущей публикации проходили, как говорят в таких случаях, в духе взаимопонимания и конструктивности. Уже в конце их удовлетворенный профессор взял из стопки материалов один из документов и попросил разрешения опубликовать часть его текста в своей статье о впечатлениях от посещения Москвы. Здесь речь идет об итальянских военнопленных в России, пояснил Андреуччи содержание текста документа на итальянском языке.

Российская общественность к тому времени уже знала кое-что о прежде запретной теме, связанной с судьбами миллионов иностранных граждан, оказавшихся после Второй мировой войны в СССР в качестве военнопленных. Незадолго до этого многие с захватывающим интересом читали репортаж Э.М.Максимовой "Пять дней в Особом архиве"[375], в том числе о хранившемся в этом прежде тайном архиве фонде Главного управления по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР, содержавшем сведения практически на каждого военнопленного. Выяснение судеб миллионов иностранных граждан, оказавшихся в плену в СССР, к этому времени стало важным фактором межгосударственных отношений. Итальянцы в этом смысле не были исключением: из печати, телевидения и радио все знали, что готовится торжественный акт передачи Италии урн'с прахом двух тысяч итальянцев, умерших в СССР. Вот почему автору книги было понятно желание Андреуччи, и, нисколько не колеблясь, директор архива дал согласие на цитирование обнаруженного документа.

Это был ответ Тольятти, бывшего в 1943--1944 гг. руководителем зафаничного бюро ЦК компартии Италии в Москве, на предложение представителя компартии Италии при Исполкоме Коминтерна В.Бьянко "найти пути и средства для того, чтобы в соответствующей форме и с должным политическим тактом попытаться поставить проблему так, чтобы не допустить массовой гибели [итальянских] военнопленных, как это уже произошло", т.е. обратиться к Сталину[376]. 15 февраля -- 3 марта 1944 г. Тольятти написал Бьянко: "Я вовсе не жесток, как ты знаешь. Я столь же гуманен, как и ты, или насколько может быть гуманна дама из Красного Креста. Наша принципиальная позиция в отношении войск, вторгшихся в Советский Союз, была определена Сталиным, и мне нечего к этому добавить. На практике, однако, если большое число военнопленных погибнет вследствие существующих тяжелых условий, я абсолютно не вижу в этом повода для разговора. Совсем наоборот. И я объясню тебе почему. Нет никаких сомнений в том, что итальянский народ отравлен империалистической разбойничьей идеологией фашизма. Конечно, не в такой степени, как немецкий народ, не говоря уже о мелкой буржуазии и интеллигенции, -- в общем, он проник в народ. Тот факт, что для тысяч и тысяч семей развязанная Муссолини война, и прежде всего экспедиция в Россию, закончится трагедией и личным горем, является лучшим и наиболее эффективным из противоядий. Чем глубже укоренится в народе убеждение в том, что агрессия против других стран несет смерть и разрушение собственной стране и каждому отдельно взятому гражданину, тем лучше для будущего Италии. Массовые побоища при Догали и Адуе стали одним из наиболее мощных тормозов в развитии итальянского империализма и одним из самых сильных стимулов для развития социалистического движения. Мы должны добиться того, чтобы разгром итальянской армии в России сыграл сегодня ту же роль. В сущности, те, которые, как ты пишешь, говорят военнопленным: "Никто вас сюда не звал; значит, и нечего жаловаться", -- глубоко правы, хотя верно и то, что многие из пленных оказались здесь только потому, что были сюда посланы. Трудно, более того, невозможно провести грань внутри одного народа, кто несет ответственность за проведение той или иной политики, а кто нет, особенно если народ не ведет открытой борьбы против политики правящих классов. Повторяю: я вовсе не считаю, что военнопленные должны быть уничтожены, тем более что мы могли бы использовать их для достижения определенных результатов и другим способом; но в объективных трудностях, которые могут привести к смерти многих из них, я вижу не что иное, как конкретное выражение той справедливости, которая, как говорил старик Гегель, имманентно присуща истории"[377].

Рисунок 11

Фрагмент оригинала письма П.Тольятти к В.Бьянко

Откровенный цинизм в достижении политических целей, прозвучавший в письме Тольятти, не вызвал воодушевления даже у его адресата. "Не думай, что я сестра милосердия, -- писал Бьянко. -- Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что, сражаясь против Советского Союза, они совершили серьезное политическое преступление против советского народа, указавшего им путь выхода из войны против самих себя и того класса, к которому они в большинстве своем принадлежат. Но ставить крест на трудящихся массах стран фашистского блока -- ты лучше меня знаешь, что это значит, и, кроме того, я очень хорошо знаю, что ты так не думаешь. Но, к сожалению, я должен констатировать, что подобное мнение распространено, и довольно широко"[378].

3 февраля 1992 г. Андреуччи опубликовал отрывок письма Тольятти в журнале "Панорама"[379]. Легко представить реакцию итальянцев на эти размышления крупного политического деятеля, даже в случае, если бы они были приведены в том подлинном виде, в каком мы процитировали их выше. Однако текст, помещенный в "Панораме", оказался еще страшнее. В него было внесено около сорока поправок в сравнении с оригиналом. Одни из них, вроде замены "старика" Гегеля на "божественного" Гегеля, могли быть расценены как стилистические упражнения публикатора, другие же не оставляют сомнений в сознательном искажении, а значит, фальсификации текста. Суть этих искажений -- ужесточение мыслей Тольятти в отношении возможной гибели итальянских военнопленных в СССР как условия будущей победы коммунистов.

Политическая бомба взорвалась. Эффект ее воздействия был усилен еще и тем обстоятельством, что в публикации указывалось ложное место хранения оригинала письма -- архив "мрачно-пугающего" КГБ СССР. "Лучший", как называли в Италии Тольятти, теперь ассоциировался не только с коммунистами, но и со зловещим НКВД. В течение последующих двух дней отрывки из письма с еще большими искажениями опубликовали итальянские газеты "Темпо" и "Джорно". Буквально вал комментариев захлестнул прессу Италии. Письмо поместили практически все ведущие итальянские газеты, оно обсуждалось на телевидении, профессор Андреуччи и директор издательства "Понте алле Грацио" Камарлинги провели в Риме нашумевшую пресс-конференцию, Президент Италии Коссига объявил о намерении отправить в Москву трех специалистов для проведения особой экспертизы, поскольку сомнения в подлинности письма начали высказываться сразу же после первой публикации.

Уже фотокопии отрывка письма, помещенные в "Панораме" и "Темпо", обнаружили две графические версии письма Тольятти. Однако решающий момент в разоблачении подлога оказался связанным не с этим наблюдением. После того как волна от "взрыва" в Италии письма Тольятти докатилась до России, стало ясно, что необходимо предпринимать какие-то меры. Нам удалось оперативно передать в Италию еще одну ксерокопию автографа тольяттинского письма, которая тотчас с конкретным указанием места хранения была воспроизведена в газетах "Реппублика" и "Стампа". Подлог стал очевидным, и наступило "Ватерлоо" профессора Андреуччи. "Я должен побыть один. Хочу подумать, что говорить", -- заявил он журналистам и укрылся в одном из флорентийских пригородов[380]. "Почтим память скончавшегося историка", "Если бы существовал орден историков, следовало бы навсегда вычеркнуть имя Андреуччи из его списков", "Сомнительно, что когда-нибудь рядом с именем Андреуччи будет стоять: "уважаемый профессор"" -- такими заголовками и фразами сопровождали итальянские газеты разоблачение Андреуччи.