Затем с присущей ей грациозностью и легкостью Трубецкая приобняла двух молодых людей, пришедших с ее кавалером.
– У тебя получилось довольно похоже, – экспертно осмотрев залу, заключил строгий шатен.
– Знакомьтесь, – радостно проворковала Евгения, подводя братьев ближе к девочкам, – Это мои сестры Ольга и Юлия, а это Дэниэл, – она указала на высокого брата с военной выправкой,– и Альберт, – и взгляд ее пал на худощавого зеленоглазого чародея.
В знак приветствия оба Дейли поцеловали руку каждой из сестер, а каждая из сестер совершила изящное па.
– Представляете, – внезапно заголосил Джек, – мой брат, – и он ткнул в грудь молодого человека с военным прошлым, – говорит, что книга, которую я отдал в печать, имеет двойную нравственную подоплеку.
Дэниэл нахмурил брови и сурово обосновал свою позицию:
– Мы живем во времена, – начал он, и звук его бархатного баритона прокатился по залу, – когда нравственность имеет очень размытые границы, она стала особенно удобна, как диван в гостиной или дворецкий: надо – он здесь, не надо – его нет. С распространением всемирной интернет-паутины словосочетание "информационная блокада" потеряла всякий смысл. У каждого появилась возможность знать все обо всем и говорить всем обо всем. Тут же пресловутая демократия обозначила свободу слова, а беспомощная нравственность побитым котенком свернулась в клубок и только тихо мяукнула. Теперь настало время, за которое сражались красногвардейцы – кухарка может править государством. Каждый может говорить, что хочет, носить, что хочет, читать, что хочет, если хочет, делать, что ему заблагорассудится. Полная свобода, едва ограниченная гражданским и уголовным процессуальным кодексами. Но как всем нам известно, законы написаны так, чтобы их можно было трактовать и выставлять в самом неожиданном свете. Вряд ли какой-то писатель сказал бы: "Сейчас мы переживаем прекрасные времена", но я бы сказал, что то, чего человечество добилось на сегодня, совсем не то, за что оно на протяжении ста лет сражалось. Чудовищное слово демократия позволило внести разлад не только в социальный и политический строй, но и в саму и без того рвущуюся на части душу человека. Теперь ответственность за происходящее не берет ни народ, ни правительство – демократия избавила всех от ответственности. Теперь я могу оскорбить тебя, потому что по закону я могу говорить, что хочу. По этой же статье ты не сможешь сказать ничего мне – свобода слова прежде всего. В погоне за тем, чтобы узаконить свои естественные права потерялся смысл их узаконивания. Ни политический строй, ни свобода слова, ни уголовный кодекс не способны вложить в людей человечность. Нравственность – не прививка и не болезнь. Это выбор. Делать такой выбор сейчас никто не хочет – боится потерять свою индивидуальность и свободу. От любых идеологий, конфессий, учений отпрыгивают, как от лягушек в летний день. Авторитет старших потерял свою былую силу. Конечно, старшие это заслужили по большей части, но и не пользоваться накопленным веками опытом – сомнительно. "Я" – хорошая буква, но надо помнить, что каждая "Я", когда – либо жившая на планете – важна.
– Как всегда прав, – похлопав брата по плечу, пробасил Джек.
Ольга была очарованна и обескуражена речью незнакомого ей человека, и постаралась скрыть свое внимание к нему. Она стояла идеально выточенной мраморной статуей – закрытая круглая грудь едва заметно поднималась, шелка, стеснившие тонкую талию, сделали ее еще более совершенной, на обнаженные плечи ниспадали завитые крупными прядями темные густые волосы. Тело её было женственно, но глаза стали совсем мужественными – в них были и строгость, и неотступность, и сила, и смелость, гордость, но точнее сказать, непомерная гордыня. И хотя она была прекрасна сложена, умна и старалась быть учтивой и милой в общении, эти глаза отражали что-то в ее душе, что заставляло остальных, особенно мужчин, сторониться ее.
Сама Ольга не ждала ничего хорошего от бального вечера, она только смотрела на часы, надеясь, что скоро все закончится, но это было до того момента, как в залу вошёл Джек с братьями. Военный привлек ее внимание, и показался ей (как все мы думаем о своих избранниках) ни на кого, кто встречался ей ранее, не похожим. Он заинтриговал ее тем, что, кажется, не обратил на нее должного внимания, а посмотрел спокойно и сдержанно всего секунду, как будто этого времени хватило ему, чтобы прочитать её сущность и понять. Ольге вдруг захотелось покинуть бал поскорее и отправиться домой, но, поймав себя на какой-то странной, неожиданной слабости, решила остаться и доказать себе, что это ничего не значит. А между тем Дэниэл восхищал ее все больше своими манерами, умением молчать так, что мурашки по бегут по коже. Было в его душе что-то, чего в себе Ольга никак не могла возродить – в его глазах читалась любовь ко всему живому, безусловное принятие жизни такой, какая она есть. И хотя у него были существенные причины возгордиться, ни тени гордыни на нем не лежало.
– Ольга, – вдруг спохватилась Евгения, схватив сестру за руку, бросив беглый взгляд на залу, будто бы она что-то потеряла и очень надеялась сию секунду найти, – я хотела просить тебя спеть. Оркестр согласился исполнить любую из песен, которые ты пела на экзамене. Я показала дирижеру видео и отдала партитуры.
Ольга пугливо отстранилась от сестры и со смущением, смешанным со страхом, смотрела на пять пар глаз, требующих ее положительного ответа сейчас же.
– Я думаю, это неуместно, – начала отнекиваться Ольга.
Ей было, безусловно, приятно и тепло на душе от того, что сестра просила ее петь, значит, она восторгалась ее талантом, но большое количество остальных слушателей отнюдь не тешило ее самооценку.
– Очень даже уместно, мы просим тебя спеть, – зарядили все в один голос. Все, кроме Дэниэла.
Ольга вопросительно посмотрела на невозмутимое и безмолвное лицо военного.
– Дэн, может, на твою просьбу Ольга ответит согласием? – подтолкнув брата за локоть, спросил Джек.
– Это было бы очень неудобно, – ровно и спокойно отвечал Дэниэл, – просить ее спеть, восхваляя ее голос, так как я никогда не слышал его. Вдруг мне не понравится? Выйдет, в конце концов, что я лгун.
– Раз так, – возмутилась Ольга, – я непременно спою.
Она поднялась к оркестру, сказала пару слов дирижеру, тот кратко кивнул головой, дал какой-то знак скрипачам, взмахнул руками, музыка полилась и Ольга запела.
Она пела. И если этих двух слов было бы достаточно, чтобы передать все великое множество красок ее голоса и буйство чувств, взбудораженных в душе уже от первых двух тактов, я мог бы считать себя превосходным писателем. Ее голос был нежен и силен одновременно, вибрато выходило прелестно, каждое крещендо заставляло сердце слушателя уходить в пятки. Все оставили свои разговоры, забыли о танцах, просто остановились, застыли, замерли и вслушивались, стараясь слиться с каждой протянутой нотой, с каждым посланным им звуком.
Песня кончилась – дирижер снял последнюю ноту, подошел к Ольге, и они вместе поклонились. Зал щедро одарил их аплодисментами.
– Прекрасно! – похвалил Джек вернувшуюся Ольгу, – Что скажешь, Дэн?
Дэниэл оставался спокойным и молчаливым. В его спокойствии удивительным образом сочетались отстраненность и вовлеченность, а в его молчании скрывалось восхищение и любование красотой мира.
Джек немного скосил глаза, как бы намекая своему брату, Жене и Юле оставить наедине Дэниэла и Ольгу. Они послушно покинули пару, выдумав какой-то нелепый предлог.
– Вальс, – задумчиво протянула Ольга, когда, шурша подошвами туфель, скрылась с глаз их родня,– Я люблю вальс.
Не теряя ни минуты, Дейли жестом пригласил ее на тур.
Она подняла руку и положила ее на плечо Дэна, отведя взгляд в сторону. Он крепко обнял ее, положив одну свою руку между ее лопаток, а второй аккуратно держа хрупкую руку своей пары.
– Мне понравился твой голос, – сказал он так близко от нее уха, что мурашки побежали по ее шее.
