– О, дорогая! – прошептала она, улыбаясь и скрывая горячую, бегущую по щеке слезу.

– Мама, я, – начала Ольга, но не смогла договорить.

– Тш,все потом. Сначала отец.

Они вместе поднялись к тому самому лифту наверх, в полной тишине Александра Михайловна накинула на Ольгу плащ, вызвала лифт, поцеловала дочь в лоб и быстрым мелким шагом вернулась в гостиную. Шум открывающихся дверей и негромкий писк – сигнал оповестили Трубецкую о прибытии на место. Опустив голову и сильнее натянув капюшон, она быстро прошла по небесным коридорам к кабинету отца. Собравшись в один большой, твердый камень, Ольга постучалась и вошла, услышав разрешение.

В кабинете было темно и холодно, свет исходил только от кожаной лампы , стоящей на рабочем столе. Петр Алексеевич сидел в кресле, разыгрывая партию шахмат и отмечая каждый ход в своем блокноте.

– Итак, – словно гром в этой гробовой тишине разразились слова Трубецкого, – ты поговорила с сестрой по поводу наследства?

– Она не займет твое место, – отвечала Ольга, все еще стоя у самой двери кабинета.

– Почему? – не отрываясь от игры, грубым отцовским голосом спросил Петр Алексеевич.

– Зачем этот бессмысленный допрос, ты прекрасно знаешь ответ, – смело и твердо сказала Ольга, снимая капюшон и садясь в кресло напротив отца.

– Завтра твои сестры едут домой, – Трубецкой поднял голову и был теперь полностью в диалоге с дочерью, оставив без внимания недоигранную партию, – А ваших… с ними будет другой разговор.

– Посадите нас под домашний арест? – ухмыльнулась Ольга, – Я просила на день рождения лосьон от подростковых прыщей?

– Не хами мне!– закричал Петр Алексеевич, и крик его был сопровожден тяжелым ударом кулака по столу, так что фигурки подпрыгнули и перепутали свои места на доске, – Все намного серьезнее, чем вы там себе думаете, – немного помолчав,– Если еще осталось чем.

Приняв последнюю фразу отца как личное оскорбление, Ольга загорелась яростью. Она резко поднялась с кресла, задев коленями несчастный стол с несчастными запутавшимися фигурками, и зло выпалила:

– Я еду, когда посчитаю нужным.

– Ты никуда не уедешь из этого дома, – теряя голову, отвечал отец.

– Не желаю об этом больше говорить, – отрезала Ольга, собираясь уйти из кабинета.

– Ольга, стой! – возмущенно крикнул Петр Алексеевич, – Я с тобой еще не закончил.

– Мне все равно.

– Ольга! – выпрыгнул из кресла разъяренный отец, – Из-за тебя пострадала репутация всей семьи, из-за ваших капризов Евгения никогда не займет это кресло, из-за тебя чуть не умерла твоя сестра. Все еще все равно? Не думал, что воспитал дочь, неспособную брать ответственность за собственные решения.

– Отец, – тихо и мягко начала Трубецкая, – Я знаю, что виновата. И не избегаю ответственности, но не понимаю причин, по которым моя личная жизнь так интересует все Верховное Правительство.

– Вы нарушили закон, – разговор, пережив девятый вал, переходил теперь в более спокойное русло, и голос Петра Алексеевича становился все размереннее и ровнее.

– Какой? Почему он был принят?

– Так было необходимо, – уклончиво ответил Петр Алексеевич, так, как обычно отвечал на больших собраниях советов на нежелательные вопросы.

– Необходимо было поставить светофоры в городах, иначе бы люди гибли в бесконечных авариях. А это бред какой-то, – немедленно парировала Ольга, нащупав слабое место оппонента.

– Ты хочешь знать?

– Конечно, я хочу знать.

Петр Алексеевич подошел к стенному шкафу с книгами, выдвинул нижний ящик и вынул оттуда сундук очень старого образца, затем вернулся к столу, поставил его перед Ольгой и тяжело рухнул в свое кресло.

– Держи, – сказал Трубецкой и закурил трубку.

– Что это?

– Это дело номер 9665 Эрика Ким и Киры Эстер, – говорил Петр Алексеевич, делая глубокий вдох табака, – Ким – хранитель в пятом поколении. Эстер – сбежавшая дворянка, ставшая вампиром в двадцать один год. При них начали создаваться первые гибридные семьи. Тогда Верховному Правительству стало известно, что при смешении черной и белой крови рождается чудовище, способное воскрешать мертвых. Немедленно был принят закон о строжайшем запрете союза хранителей и вампиров. Любое нарушение этого закона каралось смертной казнью. Но этих семей становилось все больше. Правительство создало специальных Сейм, состоящий из 9, скажем, человек, – пять хранителей и четыре вампира, и наделил его правом делать с семьями все, что он захочет, лишь бы таких семей больше не существовало. Сейм построил Крепость, в которой пытал и убивал не подчиняющихся закону ребят. Кира и Эрик нашли остров, куда стали перевозить все гибридные семьи. Их операция по спасению себя и себе подобных провалилась. Через шесть месяцев их поймали, отвезли в Крепость.

Ольга внимательно слушала рассказ отца, стараясь ни одним мускулом на своем лице не выдать ужас, охвативший и сковавший ее сердце. Она взяла изображение сидящих в два ряда девяти фигур, перевернула его и прочитала надпись чернилами мелким почерком: «Владимир Трубецкой, Либрон Клеменс, Арнитан Эпс, Индраждит, Олов Нильсон, Фернандо Коко, Карлос Джорге, Анэт Де Поль, Юншэн Ван Ли». Черно- белый снимок кое- где выцвел от времени, так что лиц почти невозможно было разглядеть, но было отчётливо ясно, что смотрели они строго в камеру, и взгляд у них был тяжёлый, как молот, и суровый, как климат в русской тайге. На них висели темного цвета плащи, с какой-то нашивкой на левом плече, то ли вроде змеи, то ли тернового венка: Ольга так и не сумела разглядеть. В центре сидел жилистый старик с опустившимися мохнатыми бровями, нависающими над узкими сощуренными глазками. Коршунский взгляд подчеркивался выступающим вперёд длинным носом с горбинкой. Губы его сжались в хитрой улыбке, отчего съехали на правую половину лица. Впавшие рыхлые щеки уже провисали, обезображивая контур лица. Сидел он вальяжно, выпрямив спину и раскинув руки, и цвет его мантии отличался от остальных, но на черно-белом снимке нельзя было точно определить.

– Я могу забрать это? – тихо спросила Ольга, показывая на документы.

– Бери,– махнув рукой и сделав еще одну затяжку, разрешил Петр Алексеевич, – Читай. Эти бумаги переданы мне по наследству.

– Почему именно тебе?

Отец посмотрел на дочь своими большими мудрыми глазами, опустил их снова на сундук и со вздохом ответил:

– Главой Сейма был твой прапрадед. На фотографии ведь написано «Владимир Трубецкой».

Ольга оцепенела. Она едва вздрогнула, ожила, холодными руками подвинула сундук ближе к себе и ,прочистив горло, задала еще один вопрос:

– И что он делал?

– Все, чтобы найти эти семьи и потопить Киру и Эрика вместе с их Атлантидой, – вздохнул Трубецкой и продолжил, отведя взгляд от дочери в окно, – Он был одним из последних магом. Нашла старшая беда, все хранители с магическими способностями погибли примерно в течение 10 лет после его смерти.

– Как он умер? – дрожащим голосом произнесла Ольга, пряча фотографию назад.

– Возвращался из крепости, корабль разбился о скалы. Его тело так и не нашли. Подозревали, что это было подстроено, он был деспотичен и нажил много врагов за свою карьеру.

– Заслужил, – твердо сказала Ольга.

– Не будь так жестока, – покачал головой Петр Алексеевич.

– Я приду позже, – твердым громким голосом заявила Ольга, забрав сундук и подойдя к двери, – когда прочитаю.

Одной свободной рукой она накинула обратно на голову капюшон и, толкнув дверь, вышла из темного кабинета в светлый коридор. Стук захлопнувшейся двери никак не повлиял на замершее состояние Петра Алексеевича, его взгляд уперся куда-то в угол кабинета, рука застыла с дымящейся трубкой, он глубоко вздыхал и думал.

Трубецкая проходила по длинным коридорам Небесной Канцелярии, и ее мучали размышления такого разнородного характера, что голова ее гудела и болела одним разом сильнейшим образом. Она думала о прадеде, о деле номер 9665, о людях, которые ее окружают. И размышления ее представляются мне чрезвычайно любопытной пищей для любого мозга. Интересно, как же так выходит, что мы можем быть такими похожими и такими разными одновременно? Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Но при этом противоположности притягиваются. Говорит ли это, что человек – существо непостоянное, запутавшееся? Или, напротив, разумное и многогранное? Если мы выбираем людей, обладающих характером, подобным нашему, чтобы мы смотрели на мир под одним углом, то как рождаются непонимания и споры?