Когда я добрался до ее дома, мне было сказано, что Фереште занята и впустит меня, как только сможет. Я выпил чаю, съел несколько маленьких огурцов и полюбовался новой росписью, где знатная женщина угощает вином влюбленного придворного. День тянулся, шли часы, и я понял, что Фереште, скорее всего, обслуживает гостя. Что, если это мирза Салман? Мысль эта наполнила меня отвращением.

Когда меня наконец провели к ней, она даже не встала приветствовать меня. Ее большие глаза были полны усталости, а платье было измятым и несвежим.

— Что случилось?

— Мою дочь тошнило, — сказала она. — Я дала ей лекарство, и теперь она наконец уснула.

— Надеюсь, она скоро поправится.

— Спасибо.

— Я пришел поблагодарить тебя. Ты мне помогла во многом.

— Как бы я хотела, чтоб известие о мирзе Салмане пришло вовремя и спасло твою госпожу…

— И я бы этого хотел, — ответил я. — Странно, и все же мне кажется, что в глубине души Пери знала, что обречена.

— Почему?

— Она говорила со мной о смерти и загробном суде еще до того, как узнала об убийстве своего дяди.

— Увы! Какая беда! А была она так сильна, как рассказывают?

Я припомнил встречу Пери с Мохаммадом и Хайр аль-Нисабекум.

— Она была такой яркой, что ослепляла. Она была из тех, кто не уступает и не боится говорить. Она злила некоторых людей настолько, что им хотелось ее уничтожить.

— Потому что она была слишком прямой?

— И потому, что у нее было слишком много сторонников. А теперь Мохаммад-шах и его жена казнили ее мать и дядю, уничтожив черкесское влияние при дворе и освободив место для своих союзников. Хотя, по мне, они отрубили ветвь собственного дерева.

Внезапно я ощутил влагу на своих щеках и вытер их тканью, все еще лежавшей в моем поясе. Это был один из шелковых платков Пери, и при виде его мне стало еще тяжелее.

Фереште не сводила глаз с моего лица:

— Ты любил ее?

— Да, — сказал я. — Как воин любит отличного вождя или вельможа — справедливого шаха.

— Понимаю. Да будет эта печаль твоей последней!

— Благодарю тебя.

— Это тяжкая утрата. Что ты будешь делать теперь?

— Не знаю. Надо подождать и узнать, куда меня хотят назначить при дворе. Баламани сказал, что попробует мне помочь.

— Надеюсь, тебя не обделят. Между тем я узнала полезную вещь, — продолжала Фереште. — Мирза Салман только что женился.

— Неужели? — сказал я.

— Жену его зовут Насрин-хатун.

Я брезгливо фыркнул:

— Она следила за мной и обвинила в злом умысле, что едва не стоило мне жизни. Неужели они с мирзой Салманом все это время действовали вместе?

— Полагаю, что да.

— Они друг друга стоят.

— Никто, разумеется, не ждет, что мирза Салман будет ей верен.

Все знали, что знатный вельможа мог иметь несколько жен и столько женщин, сколько мог себе позволить. Почему Фереште решила об этом упомянуть?

— Ладно, говори. Что он сказал?

Она так же пристально смотрела на меня:

— Он сделал мне предложение.

— Стать женой?

— Содержанкой. Обещал покрывать все мои расходы, если я буду обслуживать только его, — и тогда я с тобой больше не увижусь.

Мою грудь сдавил гнев.

— Ему судьба что, одними розами дорогу усыпала? Высокий пост, устранение Пери, жена на нужном месте, а теперь еще и вся твоя красота? Боже милостивый! И почему он не позвал тебя замуж?

— Ты отлично знаешь, что знатные на проститутках не женятся.

— Он убил царевну и старается любой ценой погубить меня. Да как ты вообще можешь думать о нем?

— А у меня есть выбор?

— Ты говорила, что хочешь уйти от дела.

— Это единственный способ уйти, какой мне когда-либо предлагали.

Я больше не мог слышать о нем. Вскочив, бросился к дверям, сунул ноги в туфли, каменея от ярости.

— Чем его предложение отличается от проституции?

— А чем от нее отличается брак?

— Это нелепо!

Остановившись, я повернулся к ней со злым ответом на языке. Она подняла руку, словно защищаясь. Влажный блеск ее глаз остановил мою отповедь.

— Джавахир, я должна думать о своей дочери. Больше всего на свете мне хочется оставить свое занятие.

Я помедлил.

— Что ты сделала бы, появись у тебя деньги?

— Я занялась бы тем, что вернула бы себе уважение, выучившись делу, которым смогла бы иначе зарабатывать деньги. Когда моя дочь подрастет, я хочу выдать ее за доброго человека из хорошей семьи. На это не будет надежды, пока я не предстану миру с новым лицом.

Ее огромные прекрасные глаза были печальны. Я подумал вдруг, что никто не может спасти нас обоих от нашего рока. Но что, если мы волей благой судьбы сможем спасти тех, кто наследует нам? Только тогда можно будет считать, что мы смогли искупить наши поступки. Какое было бы счастье, сумей мы защитить наших младших от жизни, которую вынесли сами!

Я отшвырнул свои туфли и со вздохом уселся обратно:

— Фереште, прости меня за мою вспышку. Думаю, что есть способ помочь друг другу. Пери оставила мне мельницу, но мирза Салман не разрешит мне получить ее. Мне нужно что-то такое против него, что заставит его согласиться. Если я стану ее владельцем, обещаю: я помогу тебе. Мельница отлично работает, она всегда нужна людям. Доход с нее позволит тебе начать новую жизнь. Мне хотелось бы суметь отблагодарить тебя за всю твою помощь, и я знаю, что Пери хотела бы того же.

Все ее лицо вспыхнуло надеждой.

— Как благодарна я была бы, сумей я быть хозяйкой себе! Никогда бы не дотронулась больше ни до одного из этих…

Я едва сумел подавить кривую усмешку.

— Почему не попросить шаха о помощи с мельницей, когда тебя вызовут, чтоб дать новое назначение?

— Мохаммад отдал Халил-хану все имущество Пери в награду за ее убийство. Сомневаюсь, что он захочет исполнить одно из ее последних желаний.

Фереште долго размышляла. Я смотрел на ее лицо и поражался тому, какие сильные чувства кипят в ней сейчас, а я не могу на нем ничего угадать.

— Я знаю человека, у которого могут быть нужные тебе сведения.

— Кто это?

— Не могу сказать, — ответила она.

— Если мы работаем вместе, я должен знать, кто это.

— Не имеет значения. Предоставь это мне.

Спустя неделю Фереште прислала посыльного с просьбой тотчас же посетить ее. Под предлогом, что у меня срочные покупки на базаре, я посреди дня отпросился у Рашид-хана. Он отпустил меня, но по его липу я видел, что не потому, что он поверил мне, а из желания помочь. Эбтин-ага фыркнул мне вслед.

Когда меня впустили в комнату для гостей, Фереште встретила меня полностью покрытой; я не видел даже ее лица, скрытого белым шелковым пичехом.

— Можешь идти, — сказала она своей служанке, которая прикрыла дверь тихо, как тень.

— Фереште, ты ли это? — шутливо спросил я. — Никогда не видел тебя покрытой.

Она не ответила. Сердце мое похолодело, когда она медленно убрала пичех с лица. Ее правая глазница была цвета загнившего граната, а все под нею — черно-желтым. Нижняя губа распухла вдвое против обычного и треснула черной трещиной. Глаза блестели так, что это могли быть только слезы.

— Во имя Бога! — взревел я. — Кто это сделал? Я убью его!

Ее руки тряслись — наверняка от боли.

— Помнишь, как я впервые встретилась с Султанам?

Я не сразу вспомнил, что тогда посетитель избил ее так, что она пошла к высокородной матери и потребовала помощи.

— Ты снова позвала того ужасного человека?

— Да.

Она медленно сдвинула и край верхней одежды, открыв белую кожу плеча и верх груди, покрытые лиловыми пятнами.

— Фереште, кто совершил этот ужас? Скажи мне, и я потребую наказать это чудовище.

Она передернулась, когда рукав задел свежий рубец на предплечье.

— Сегодня мне уже намного легче, чем несколько дней назад. Боль — это не самое худшее. Хуже то, что он требует позволять ему делать, пока совокупляется со мной. Самое мерзкое я опушу. Я очень дорого заплатила за сведения, которых ты ждешь.