Донесся слабый звук, похожий на овечье блеяние.

Мне показалось, кричали: «Помогите!» Шаха ли это голос?

— Хассанбек, это вы? — позвал мирза Салман.

— Д-д-две-е-ерь! Помогите!..

Мирза Салман кивнул «четырехплечему», шахскому стражнику, и тот обрушил железную булаву на створку, загудевшую от удара. Дерево начало щепиться и трескаться. Когда дверь наконец подалась, стражник сунул руку в дыру и отодвинул засов. Разбитая дверь отворилась, мирза Салман и Хаким Табризи бросились внутрь. Два тела скорчились под покрывалом.

— Свет вселенной, вы слышите меня? — позвал Хаким Табризи.

Когда ответа не прозвучало, он бережно сдвинул покрывало с лица шаха. Глаза его были закрыты, рот чуть приоткрыт. Лекарь нагнулся над ним и приложил ухо к груди:

— Сердце еще бьется, но очень слабо.

Мое собственное сердце упало, как валун в реку. Неужели яд не сработал?

Мирза Салман храбро стянул покрывало с той стороны кровати, где лежал Хассан. Он не посмел сделать то же с шахом, который мог быть одет не совсем должным образом. Хассан, облаченный в желтую паджама[7], лежал на боку.

— Во имя Бога, что случилось? — Мирза Салман тормошил Хассана, который не мог шевельнуться.

— Не могу д-д-двинуться… ноги… — просипел Хассан. Смуглая кожа на его красивых скулах выглядела сейчас тусклой и дряблой.

Рассказ о случившемся занял изрядное время — Хассан едва мог говорить. Он объяснил, что ночью шах проглотил несколько шариков опиума, обильно поел и несколько раз лакомился халвой. Когда они вернулись, шах потребовал свои пилюли. Коробочка была полна, однако печати там не было. Хассан посоветовал шаху воздержаться, но тот настаивал, и Хассан принял лекарство первым, дабы увериться, что все в порядке. Ничего плохого не произошло, и шах принял три пилюли, а потом они пошли в постель. Хассан не мог проснуться, пока не услышал стука в дверь.

— Какая нелепая история! — заметил мирза Салман. — Кто, кроме вас, мог еще его отравить?

— 3-з-зачем? Я бы с-с-слетел из поднебесья быстрее падающей звезды… Делайте со мной что хотите, но это правда…

Мирза Салман обошел кровать так, чтобы Хассан не мог его видеть. Вытащив маленький кинжал, он ткнул острием в бедро Хассана. Закапала кровь, испачкавшая его желтую паджама. Хассан не пошевелился.

— Он говорит правду, — объявил лекарь.

— А что с шахом? — спросил мирза Салман.

— Все, что мы можем сделать, — это молиться за его выздоровление, — сказал лекарь.

Безмолвно я выругал лекаря Халаки, пообещавшего составить неодолимый яд.

— Ему удобно? — спросил мирза Салман.

— Он сейчас ничего не чувствует, — ответил Хаким Табризи.

— Давайте проверим пилюли. Где они?

— П-подушки… — прошептал Хассан.

Мирза Салман принес шкатулку и открыл ее:

— Четырех нет, как вы и сказали. Теперь мне нужно животное.

Слуга был отправлен на улицу и быстро вернулся с тощим котом — желтоглазым, в длинной серой свалявшейся шерсти. Кот громко урчал и был голоден. Во имя Господа! Если он сожрет пилюлю, то непременно подохнет — и тогда все поймут, что здесь отрава. Я отер лоб, взмокший, хотя тут было холодно.

Люди высыпали пилюли на пол и стали подталкивать к ним кота. Кот обнюхал и отошел прочь. Даже упрашиваемый, он отказывался есть.

Пока все были заняты котом, я следил за шахом, надеясь, что он не откроет глаз и не заговорит. Во имя Всевышнего! Я чувствовал, что вся моя жизнь висит на волоске.

Хаким Табризи все еще держал пальцы на пульсе шаха, но через несколько мгновений воскликнул:

— Да смилуется над нами Бог! Пульс исчезает!

Слабое дыхание шаха стало прерывистым, словно он пытался втянуть воздух — и не мог. Эти хриплые звуки было ужасно слышать.

Лекарь похлопал шаха по щекам, но тот не почувствовал. Амир-хан и Пир Мохаммад ворвались в комнату, чтоб взглянуть самим. Я оставался снаружи. Мой ранг не позволял мне туда входить.

— Увы! — неожиданно вскрикнул лекарь. — Я больше не слышу его дыхания!

Мирза Салман наклонился ухом к носу шаха, затем к губам и снова к носу, пытаясь уловить движение воздуха.

— Увы нам, великое горе! — вскричал и он.

Амир-хан, терявший очень много как дядя шаха с материнской стороны, нагнулся над ним, затем выпрямился с мрачным лицом:

— Клянусь Всевышним: жизнь покинула его!

Пир Мохаммад забормотал стихи Корана.

— Кто этот злодей? — прорычал Амир-хан. — Задушу своими руками!

Мои колени под халатом свело.

— Нам надо отыскать его как можно быстрее, — ответил Пир Мохаммад, явно меньше опечаленный: многие из остаджлу были все еще в тюрьме.

— Погодите. Хаким Табризи, какова причина смерти? — спросил мирза Салман.

Лекарь замялся:

— Мне придется осмотреть тело и составить отчет…

— Это яд?

— Пока не знаю.

Лекарь и вождь кызылбашей посмотрели на труп шаха, потом друг на друга, не зная, что делать. Только мирза Салман оставался сух и деловит, как всегда.

— Мы не должны позволить известию о смерти шаха выйти за пределы дворца, — сказал он. — Помните, как город погрузился в беззаконие после смерти шаха Тахмаспа? Я обеспечу полное закрытие Али-Капу, чтоб новости не просочились на Выгул. Потом срочно собираем верховных амиров и обсуждаем, как провести страну через бедствие.

— А как быть с убийцей? — спросил Амир-хан-мосвеллу.

— Если он есть. Хаким Табризи, известите нас, если обнаружите яд в теле шаха.

— Непременно.

Они оставили Хакима и Хассана с мертвым шахом. Хассан все еще не шевелился. Пир Мохаммад и Амир-хан отбыли известить вельмож. Когда мирза Салман вышел из спальни шаха, я изобразил горе:

— Что за несчастье, мир будет потрясен!.. Да смилуется над нами Бог!

— Иншалла, — отозвался он.

— Как бы мне хотелось избавить мою повелительницу от этой ужасной вести!

Мирза Салман придвинулся ко мне.

— Конечно, любви между ними не было!.. — шепнул он.

Я с трудом подавил свое изумление при этих опасных словах.

— Родичи могут ссориться и все равно любить друг друга, — сурово сказал я.

Нам повредило бы, распусти он сплетню о том, что Пери была врагом своего брата.

— Но не эти двое. В любом случае, пожалуйста, непременно скажи ей, что я готов ей служить чем угодно. Верность мою она знает: я не подведу ее, даже если все скажут, что тут заметна рука царевны.

— Непременно сообщу.

Я мчался через площадь к дому Пери, и на сердце у меня было гораздо легче, чем было весь этот год. Впервые с того дня, когда Исмаил стал шахом, справедливость наконец восторжествовала во дворце.

Когда я вошел, то сказал слугам, что у меня срочное известие. Она сидела на подушках в своей особой комнате с Азар и Марьям, которая растирала ей руки. Отброшенное в сторону письмо подсказало мне, что от нескончаемого писания у нее стало сводить пальцы.

— Моя повелительница, я сожалею, что приношу вам скорбное известие, настолько печальное, что лучше пусть мой язык окаменеет, чем произнесет его.

— Но ты должен его поведать.

— Свет вселенной не появился нынче утром из своей опочивальни. Заподозрив болезнь или злой умысел, вельможи взломали двери и обнаружили его испускающим последний вздох. Один из лекарей предположил, что он употребил слишком много опиума.

Я решил, что лучше запустить правдоподобный слух о кончине Исмаила как можно скорее. Надо будет поручить Азар-хатун распространить его как можно шире.

Пери испустила ужасный вопль и повалилась лицом вперед, а девушки тут же склонились к ней, утешая. В крике я почуял не скорбь, а яростное облегчение, подобное моему. Прислужницы начали причитать вместе с ней. «Сейчас, — удовлетворенно подумал я, — все могут вопить от радости».

— Ворота на Выгул шахских скакунов будут заперты, пока вельможи не решат, что делать, — добавил я.

— Понимаю. Оставь меня с моим горем.

Я вернулся в свое жилье, улегся на тюфяк и закрыл глаза. Мое тело вздрагивало так, словно я только что вернулся с поля победоносной битвы.