— Наверное, никто. Подозреваю, что свои приказы о казнях он отдавал исполнителям по одному.

— Нам надо встретиться с Султанам. Надеюсь, материнское сердце угадывает больше.

Когда мы шли садами, полил тяжелый ледяной дождь, стегавший, словно плеть. Лицо Пери казалось покрытым слезами. Она вытерла покрасневшие глаза, и лишь тогда я понял, что она никак не может запрудить реки своей скорби.

Когда мы вошли в покои Султанам, Пери велела евнуху провести нас к госпоже. Он ответил, что спросит, принимает ли она.

— Это срочно, — сказала Пери. — Мы не уйдем, пока не увидим ее.

— Как пожелаете.

Вскоре нас пригласили. Сошвырнув с ног мокрую обувь перед дверями Султанам, Пери вошла. Я аккуратно составил ее черные, тисненные золотом туфли и оставил рядом свои.

Султанам сидела на подушке, облаченная в черные траурные одежды. Глаза ее покраснели, великолепные седые кудри беспорядочно разбросаны по плечам. Пери поздоровалась с Султанам со всем уважением, полагающимся «первой жене моего почитаемого отца». После ответного приветствия Султанам Пери опустилась на подушку рядом с нею и начала говорить очень тихо и серьезно.

— Знай, что я смирю себя как угодно, лишь бы заручиться твоей помощью, — сказала она. — Пятеро царевичей мертвы, среди них мой брат, второй под домашним арестом, судьба остальных неизвестна. Твой сын решил уничтожить всю династию?

Глаза Султанам наполнили слезы, а рот искривился — она признавала поражение.

— Хотела бы я знать, что у него на душе, — ответила она. — Этим утром, когда услышала про царевичей, я пошла к нему. Я бросилась перед ним на колени, рвала волосы и умоляла пощадить моего сына Мохаммада Ходабанде и пятерых его детей. Исмаил ответил, что мятеж повсюду и что я должна дать ему возможность вырывать злодеев с корнями.

Две женщины обменялись взглядами.

— Я глубоко сочувствую твоей утрате, — добавила Султанам.

— А я твоей. Все ли наследники под угрозой?

— Не все, — ответила Султанам. — После того как я поклялась, что умру от горя, Исмаил обещал пощадить Мохаммада и его детей, пока они вне Казвина. Тогда я послала гонца к Мохаммаду и его старшему сыну Султану Хассанмирзе, предупреждая, что любого незнакомца они должны воспринимать как возможного убийцу.

— Но Мохаммад непригоден для трона, — возразила Пери. — С чего Исмаилу преследовать человека, уже ослепшего?

Султанам вздохнула.

— Ты и не представляешь, как меняются дети, — ответила она. — Они начинают жизнь, присоединенные к твоему телу, а вырастают в совершенных чужаков.

Никто ничего не сказал. А что было говорить, если даже мать шаха не могла найти объяснение его поведению?

— Досточтимая госпожа, — сказал я, — могу я спросить, рискуют ли сестры шаха также пасть жертвами его гнева?

Султанам взглянула на Пери.

— Я не думаю, что он способен повредить женщинам, — сказала она. — Прежде всего потому, что даже самая мудрая из них не может занять его трон.

— Не будем говорить об этом, — прервала Пери, как всегда безразличная к своей собственной безопасности. — Что с другими царевичами?

— Не знаю, — беспомощно отвечала Султанам.

— Но Ибрагим под домашним арестом. Он цвет нашей династии, вы же знаете. Со всем смирением спрашиваю вас: можете ли вы упросить своего сына спасти его?

— Нет.

— Почему «нет»?

— Я уже вырвала уступку у своего сына. Остальное в руках Господа.

Казалось, Пери думает, что Султанам не понимает ее слов.

— Вы видите, что остальным моим братьям и сестрам угрожает смерть?

— Я буду молиться за их безопасность.

— Этого мало.

Султанам оставалась неподвижной и бесстрастной.

— Я сделала все, что могла.

Пери выглядела так, словно в мозгу у нее лопнул сосуд и выбросил всю кровь ей в лицо.

— Мне понадобится более серьезная помощь. Вы царица всех женщин, несущая ответ за здоровье всей династии.

— Длань этого шаха сильнее материнской.

— Мать-царица должна сделать больше, чем только защищать свои интересы, — настаивала Пери. — Подумайте, что сказал бы мой отец, если б узнал, что вы обрекли других его детей могиле!

Султанам была уязвлена:

— Прекрасные слова от женщины, которая отстаивает лишь себя!

— Забудем пока обо мне. Встаньте и исполните свой долг!

— Похоже, ты считаешь, что женщина может все, но это не так. Не забывай: и ты женщина. Невзирая на все твои уловки, женщине трона не получить.

— Кому какое дело, болтается ли что у меня между ногами? — возвысила голос Пери, яростно напрягшись. Она резко встала, прошла к дверям и схватила свои черные туфли. — По крайней мере, я была бы лучшим шахом, чем убийца.

— Но ты не царевич и не его мать — какая от тебя польза? Лучше бы выбрала более подходящую роль, чем та, которой ты никогда не получишь.

Пери споткнулась, будто ее ударили.

Повернувшись, она швырнула туфлю в Султанам так молниеносно, что та не успела даже прикрыться. У меня перехватило дыхание, когда черная кожаная туфля скользнула по волосам Султанам, ударилась в стену и оставила на ней мокрое пятно.

Пери уже исчезла в коридоре, оставив меня ярости Султанам.

— Тысяча извинений за мою госпожу, — торопливо сказал я. — Тяжесть горя помутила ее рассудок. Пожалуйста, простите ее.

Скулы Султанам багровели от гнева.

— Она никогда не научится владеть собой. Ей придется расстаться с головой, если она будет продолжать это.

— Умоляю о прощении, — мертвея, выговорил я. — Могу я устранить оскорбительную обувь с ваших глаз?

Султанам сделала отвращающий жест. Я подобрал туфлю и спросил, могу ли последовать за царевной. Получив разрешение, я метнулся из покоев Султанам. Пери обула лишь правую ногу и так шагала домой через мокрые сады. Земля кое-где уже замерзла, обнаженная нога посинела, но Пери, казалось, не замечала холода. Я протянул ей туфлю, и она надела ее, будто ничего не случилось.

— Что она сказала?

— Что у вас дурные манеры.

— Лучше быть невежей, чем трусом.

Пери была права. Обязанностью Султанам было защитить всех детей и внуков своего мужа, даже тех, что не были плодом ее чресел.

— Мы должны известить вождей кызылбашей, если кто-то из них в городе, и спросить, вступятся ли они за Ибрагима, — сказала Пери. — Надо также разослать самых быстрых гонцов к тем царевичам, что еще живы, и к их охране, рассказать им, что случилось, и призвать их скрыться. Спасем, кого сможем.

Дома она принялась действовать.

— Азар-хатун! — свирепо крикнула она, и главная прислужница вбежала в комнату. Ее проворный шаг был среди тех качеств, которые Пери любила в слугах. — Бумаги, свежих чернил, два калама, вторую доску для письма и горячий кофе, именно в таком порядке, — сказала она. — Бегом!

Азар-хатун с готовностью исчезла, и до нас донеслись ее тихие, но твердые приказания другим слугам.

— Повелительница, мы должны быть осторожными в письмах на случай, если они попадут во враждебные руки. Попробуем написать о царевичах так, словно наша цель — сообщить, что те, кто лишился шахской милости, неминуемо плохо кончат. Так мы не будем выглядеть противостоящими его воле, если письма перехватят.

— Очень разумно, — согласилась она. — Мы будем писать вместе, а потом я подпишу все послания. Мы должны суметь известить столько членов моей семьи, сколько сможем.

Азар внесла серебряный поднос с кофе, и мы выпили его, чтоб укрепить свою стойкость. Я установил доску на бедрах, разгладил лист бумаги и погрузил тростниковое перо в чернила, слегка обтерев о край во избежание клякс. Написав первое письмо как можно быстрее, я отдал его на подпись Пери, затем набросал второе. К полуночи я сложил первые несколько писем к ее братьям в холщовый мешок, отдал его самому надежному гонцу и велел немедля раздать своим людям для доставки.

Всю эту долгую ночь мы писали письма ее родным, прерываясь только на засахаренные фрукты или очередную чашку кофе. Азар следила за тем, чтоб масляные светильники ярко горели, а растопленный воск был наготове, — Пери вдавливала в него свою печать, как только чернила на письме высыхали. Когда у нас уставали руки от писания, Азар усердно растирала их. Она разминала мои кисти, а я, откинувшись на подушку, любовался крошечной родинкой у ее губ. Я чувствовал себя смертельно уставшим и одиноким. Думал я и о том, не пустит ли Азар-хатун меня в свою постель, но ее безразличие говорило, что ей это не нужно.