По ее нахмуренным бровям я видел, что больше она ни на какие уступки не пойдет.

— Согласен.

— Ну а теперь ты согласен стать исполняющим обязанности моего визиря?

— Принимаю эту величайшую в моей жизни честь, — ответил я. Сердце мое взлетало, как у воина, готового умереть за предводителя. — Я клянусь вечно окружать изумруд вашего доверия золотом моей верности.

— Это лучше любого брака, о котором доводилось слышать! — сказала она, и в голосе ее звучала дразнящая нотка. — Но я полагаю, что это такая фигура речи.

— Конечно же.

— В таком случае я согласна.

Глаза Пери, чуть повлажневшие, отыскали мои. Я чувствовал себя так, словно заключал договор, связывающий нас навеки.

Пери позвала Азар-хатун и приказала ей что-то принести. Та вернулась со свертком, обернутым шелком, и вручила его мне. Внутри был кинжал в черных кожаных ножнах. Грозную сталь клинка покрывали защитные слова Корана, насеченные в золоте рукой мастера.

— Да сохранит он тебя от беды, — сказала Пери, и голос ее был нежен, как никогда прежде.

Там же я и пристегнул оружие к своему поясу:

— Я буду носить его всегда.

На следующий день мы узнали, что Исмаил без особого шума женился на двух женщинах. Одна из них — остаджлу, что означало прощение всему племени и возвращение многих его мужей в круг приближенных, кроме тех, кто казнен или заключен в тюрьму. Вторая была полной неожиданностью: дочь хана Шамхал-черкеса, Куденет-черкес, выросшая вдалеке от двора.

Пери была в ярости. Она вызвала дядю, и он пришел, когда стемнело, словно вор. Пери велела мне сесть в уголок одной из ее внутренних комнат и скрытно наблюдать за встречей, чтоб я мог запомнить в точности его слова и убедиться, что он говорит правду. Я подозревал, что она собирается его как следует отчитать, но избавит от унижения вытерпеть это при слуге.

Когда Шамхал вошел в малую комнату, он словно занял ее целиком — его мускулистые ручищи и грудь задевали стены.

— Салам, дочь сестры моей! — гулко произнес он, усаживаясь на подушку напротив. — Рад видеть, что ты прекрасна, как луна. Что за срочность?

— Тебе уже лучше, дорогой дядя? — сладко поинтересовалась Пери.

— Лучше?

— Ну ты же болел, помнишь?

Он помедлил.

— Ах да, конечно! Я теперь здоров.

— Приятно слышать. Я так давно тебя не видела из-за твоего недомогания… А теперь узнала, что твоя дочь стала одной из новых жен шаха! Какая честь!

Шамхал пристально взглянул на нее:

— Нуда.

— Я слышала, шах пригласил тебя приходить к нему каждый день.

— Кто тебе сказал?

Пери улыбнулась, довольная точностью сведений:

— Короче, шах решил, что тебя лучше обласкать, а меня тем временем наказать. Но почему? Разве мы не одной крови?

— Одной.

— Что же тогда?

— Думаю, это судьба.

— Дядя, — жестко сказала Пери, — шах не женится на дочери человека и не привязывает его к линии царской крови навечно, если только человек не оказал ему большую услугу или не пообещал ее оказать.

Наступило долгое молчание. Шамхал выглядел багровым и взмокшим рядом со своей ледяной племянницей. В маленькой комнатке ей легко было пересчитать все капли пота, выступившие на его лбу у края тюрбана.

— Кто-то навредил мне в глазах шаха. Видя твой недавний успех, я не могу не поинтересоваться, ценой ли ему все мои трудности?

Шамхал расхохотался:

— Конечно нет! Тебе удается самой создавать себе трудности.

— Какие же?

— А ты не поняла, что нынешний шах не позволяет заносчивого поведения? С мятежом ты, может, и права, но повела себя как дура.

Пери была уязвлена, а я втайне порадовался. Дяде можно было говорить с нею так, как мне было нельзя.

— И как ты рассчитываешь теперь его завоевать?

— Не знаю, — горестно ответила она. — Вот сейчас ответь мне на мой вопрос: что ты сделал для Исмаила?

— Решил с Хайдаром, помнишь?

— Другие тоже помогали одолеть его, но теперь умалились.

— Я делаю то, что он просит.

Пери наклонилась к нему всем своим стройным телом:

— Ты говорил обо мне с ним?

— Нет.

— Почему нет?

— Слишком опасно.

— Все это время ты думаешь только о своем собственном успехе!

— Разумеется, нет, — ответил Шамхал, устраивая ноги поудобнее под полами халата. — Не забывай, что я представляю тысячи черкесов. Если ко мне благосклонны при дворе, всему нашему народу лучше. Мы не можем этого упускать.

Пери ответила понимающим взглядом:

— А ты сам станешь очень богат.

— И это тоже. Помни: черкесы стали силой при дворе только тридцать лет назад. Мы пока не получали ни земель, ни золота, которыми шах дарил кызылбашей. Черкесам нужен человек, продвигающий их интересы.

Он был по-своему прав, но презрение в глазах Пери невозможно было скрыть.

— Ты не понимаешь намерения шаха? Он предложил тебе союз, чтоб ослабить мою власть.

— Верно.

— Я-то думала, ты мой соратник.

— Я твой соратник навек, — искренне отвечал Шамхал. — Ты дитя моей любимой сестры, и нет во всем Иране женщины, подобной тебе. Но твое желание править — не единственное, что имеет значение.

Пери отодвинулась, оскорбленная обвинением, что ищет власти лишь для себя.

— Разве ты не замечаешь, что при дворе ничего не делается?

— Замечаю. Исмаил не знает, как надо править. Он отдает приказ, а потом отменяет его. Он не представляет, кому доверять. Поэтому его правление — бедствие.

— Тогда как ты рассчитываешь помочь?

— Я знаю, что ты могла бы сделать эту работу лучше, и вступлюсь за тебя, когда шах приучится доверять мне, но ни одно заступничество не подействует, пока ты не сменишь поведение. Исмаил ни в чем не чувствует себя обязанным тебе. Ему подозрительна твоя власть. Если ты не склонишься перед ним, ты ничего не добьешься.

— Но он же невежда!

— Ты поняла? Твое дело сейчас — вернуть его расположение. — Он говорил покровительственно, словно с ребенком.

Как быстро они обменялись властью! Сперва приказы отдавала она, а теперь это был он, и все потому, что светился отраженным светом нового шаха.

Пери молчала так долго, что стало ясно: она признаёт свою неудачу. В глазах ее засветилось отчаяние. Пусть даже ее дядя и был прав, мне было тяжело видеть, как она страдает. Изо всех сил я подавлял порыв вмешаться в их разговор.

— Дядя, мой отец облагодетельствовал тебя, когда я вступилась за тебя. Сейчас ты должен помочь мне, как я помогла тебе.

— Я это сделаю, — сказал он, — но не сейчас. Наш шах чувствует себя неуверенно. Поэтому я навещаю его каждый день и делаю все, о чем он просит. И потому же я предложил ему моих лучших черкесских воинов в личную стражу.

— Почему ты не защитил меня на совете? — Спина Пери вжалась в край сиденья, словно она старалась опереться на него.

— Потому что он был словно готовый порох — не стоило его поджигать.

Шамхал потянулся к ее руке и сжал ее в своих медвежьих лапах.

— Я помогу тебе, как только смогу, — пообещал он. — Верь мне.

Все говорили Пери именно это, но кому она могла верить на самом деле?

— Дочь сестры моей, я рискнул прийти повидать тебя. Узнай об этом Исмаил — возражал бы, хоть мы и родня. Поэтому я не собираюсь приходить снова, пока это не будет совершенно необходимо. Глупо сейчас лить масло в огонь его гнева.

Пери, казалось, пала духом. Ее высокая тонкая фигура выглядела хрупкой рядом с его массивным костяком.

— Значит, и ты меня бросаешь?

— Нет, не бросаю, — сказал он. — Спокойно выжидаю, пока у нас не появится случай нанести удар.

— Иншалла, — тихо сказала она, но когда подняла глаза, ища утешения, то он отвел взгляд.

Мы обсудили совет Шамхала, и Пери наконец признала необходимость восстановить отношения с шахом Исмаилом. Вместе с нею мы набросали письмо, где она просила прощения за любую оплошность и умоляла о встрече, чтоб явить свое раскаяние. Это был тонкий документ, полный цветистых речей и глубокого повиновения. Когда Пери записывала его начисто своим прекрасным почерком, она то и дело кривилась. Но он возымел действие: спустя несколько дней шах пригласил нас на встречу.