Их положение было очень странно и могло быть объяснено, конечно, лишь неожиданностью и быстротой отступления. Волна, медленно и упорно наступавшая сначала на Карпаты,- отхлынула обратно гораздо быстрее, чем двигалась вперед, механически круша, ломая, захватывая с собой многое, что встречалось на пути.

Таким образом в Полтаве очутились семь граждан города Яворова, близкого к Львову. Русские власти взяли их, как "лучших граждан" своего города, в залог и обеспечение лойяльного поведения обывателей. А затем, отступая, вероятно, не успели совершить нужных формальностей для их освобождения, и они были двинуты в Россию этапом...

...В великой войне XX века обычай заложничества практикуется широко всеми сторонами... В Полтаве оказались "заложники", как бы ручавшиеся за лойяльное поведение жителей австрийского города, в то время находившегося уже в руках австрийцев. Пятеро из них были русские украинцы. Они были знакомы с русской и украинской литературой, в свое время, вероятно, принимали участие в избрании делегатов на празднество Котляревского в Полтаве, и знали, между прочим, о том, что русский писатель Короленко живет в Полтаве. Положение их было очень трудное. Их захватило течение так быстро, что они не успели даже попрощаться с родными и захватить достаточно денег и нужных вещей. Понятно, что их взгляды обратились ко мне. Я узнал, что {282} они здесь и хотели бы со мной повидаться. Я, конечно, пошел навстречу этому естественному желанию.

Для этого прежде всего я отправился к полтавскому полицмейстеру. Полицмейстер, г[осподин] Иванов, отнесся к моему намерению довольно просто и обещал устроить это свидание. Но в тот же день, при утреннем докладе он упомянул губернатору о моем желании. Губернатор взглянул на это дело уже не так просто и заявил, что свидание с заложниками может разрешить только он лично. Пришлось, значит, отправиться на прием к г[осподи]ну губернатору Багговуту.

Господин Багговут принадлежит к числу губернаторов старого закала, и одно время, при министре вн[утренних] дел г[осподи]не Хвостове, когда появились настойчивые слухи об обновлении состава губернаторов,- имя г[осподи]на Багговута было приведено в числе тех одиннадцати, которые должны были войти в первую серию удаляемых... Оказалось, однако, что "обновление" было лишь одним из тех эфемерных намерений, которые порхают в воздухе и улетают с новой переменой ветра. Все дело ограничилось тем, что г[осподин] Багговут был переведен в Курск, в феодальные владения г[оспод] Марковых и братии, где, очевидно, он и пришелся совсем ко двору.

Итак, я отправился к господину Багговуту, которому прежде всего объяснил цель своего посещения. Его превосходительство спросил:

- Откуда вы их знаете?

- Я их не знаю, но они, очевидно, меня знают, как писателя, вдобавок, живущего в Полтаве, и обратились ко мне в надежде на некоторое участие. Вот почему я прошу разрешить мне свидание с заложниками из Галиции содержащимися при полицейском управлении.

- Зачем вам это? {283} Мне показалось, что взгляд его превосходительства с значительным выражением остановился на мне.

Я объяснил. Население Галиции, как известно, принадлежит к близкому нам украинскому племени, хотя и разделено подданством другому государству. По соображениям военно-политического свойства они содержатся под арестом. Но мне, как одному из членов соплеменного им общества, хотелось бы хоть чем-нибудь помочь им лично. Суровый жребий войны занес их сюда, и мне хотелось бы, когда они вернутся на родину, чтобы они не могли сказать, что здесь их участь была отягчена свыше меры равнодушием и холодностью со стороны соплеменников.

Его превосходительство слушал без возражений и потом сказал:

- Но ведь вы знаете, что свидание должно происходить в присутствии полицейских властей?

Может быть, мне это почудилось (но... это было так естественно), что взгляд его превосходительства остановился на мне как будто излишне внимательно и пытливо.

Я ответил, что мне это известно и что у меня с ними никаких особых интимностей не будет. Проницательный взгляд потух и последовал... решительный отказ.

- Не могу. Они арестанты.

- Я потому и прошу разрешения, что они арестанты. Будь они на свободе,я не стал бы вас беспокоить.

- Я ничего о них не знаю. Может быть, они преступники, шпионы.

Я встал.

- Ваше превосходительство. Я пришел к вам просить свидания не со шпионами, а с заложниками. Если бы они были шпионы, то вам известно, что их содержали бы не при полицейском управлении. На мою устную просьбу я встречаю категорический и не вполне мне {284} понятный отказ. Сегодня же я буду иметь честь подать вам формальное письменное прошение и попрошу письменного же ответа, каков бы он ни был.

Мы вежливо расстались. Является очень вероятным, что г[осподин] губернатор в тот же день срочно запросил у своего начальства директив относительно заложников, а сам между тем отправился в полицейское управление и посетил заложников в их арестантской камере. Когда-нибудь, вероятно, появится много мемуаров о нашем времени и у нас и у "них". Возможно, что в числе этих мемуаров будет фигурировать и беседа этих австрийских украинцев с русским губернатором "старого закала". И я думаю, что она не будет лишена своеобразной колоритности и интереса.

В тот же день, вечером, на мою квартиру явился полицейский чиновник и вежливо сообщил, что его превосходительство разрешает мне свидание с заложниками без письменной просьбы с моей стороны.

А еще через несколько дней они получили возможность поселиться на частной квартире, и после этого мы виделись с ними беспрепятственно у меня на дому" (ОРБЛ, Kop./II, папка № 7, ед. хр. 34.).

Осенью 1916 года отец приступил после долгого перерыва к работе над "Историей моего современника", стараясь совместить ее с текущей публицистической работой.

"Я работаю и мечтаю все о "Современнике". Но на совести еще лежат две-три неотложные публицистич[еские] темы,- писал он в письме К. И. Ляховичу от 1 ноября 1916 года, - одна украинская, другая о безобразных формах борьбы с немецким засильем. Моя статья "О Мариампольской "измене" выходит скоро в двух изданиях сразу...

Когда отделаюсь от этих тем, {285} висящих над совестью, - с наслаждением примусь за "Соврем[енника]" (ОРБЛ, Кор./II, папка № 16, ед. хр. 941.). "Думаю о нем с удовольствием и даже жадностью,- сообщал он в письме к В. Н. Григорьеву от 30 октября 1916 года.-А то пожалуй и не успеешь кончить то, что я считаю своим главным делом..."

В предреволюционное время заметным общественным событием, вызвавшим оживленное обсуждение в литературных кругах, было появление нового органа печати - газеты "Русская воля".

"Живя в провинции,- пишет отец в статье "Старые традиции и новый орган",- вдали от источника всяких слухов о том, что происходит за кулисами столичной жизни, я знал о "новом органе" лишь то, что появлялось в газетах...

Происходила в столице какая-то многозначительная суматоха, точно некая новая антреприза готовит первое представление невиданной пьесы, и публика нетерпеливо ждала открытия занавеса" (Ко p о л е н к о В. Г. Старые традиции и новый орган.-"Русские записки", 1916, № 8, стр. 249.).

15 июля 1916 года в Петербурге происходило совещание представителей крупных банков под председательством А. Д. Протопопова по вопросу о создании органа печати, задача которого "правильно освещать экономические вопросы и защищать промышленные круги от несправедливых нареканий". Далее в заметке, представляющей отчет об этом собрании, говорится, между прочим: "По утверждению А. Д. Протопопова, он заручился согласием (на участие в создаваемом органе) М. Горького, Леонида Андреева и Владимира Короленко". Это сообщение вынудило отца напечатать решительное опровержение слуха и затем ввиду {286} продолжавшихся толков печати еще яснее подчеркнуть свое отношение к новому органу.

"...Я считал до сих пор, что даже не очень большого внимания к моей долгой общественно-литературной работе достаточно, чтобы заставить по меньшей мере усомниться в возможности моего участия в органе, о котором шла речь на собрании "гг. представителей крупных банков". Причина, кажется, не требует даже особых разъяснений. Новая газета издается на средства гг. торговцев, промышленников и банкиров, которые, конечно, не напрасно решаются тратиться на эту дорогую затею. Газета обязана рассматривать вопросы общественной справедливости в зависимости от взглядов щедрых издателей. А я привык работать лишь в независимых органах и не вижу ни малейших оснований изменять этой своей привычке..."