И если бы дружным усилием независимой печати, лиц из общества, подобных мировому судье Лукьяновичу, священникам, приезжавшим к губернатору, и, наконец, самим потерпевшим удалось вывести самонадеянного чиновника из-за окопов "служебной гарантии", если бы состоялся суд и приговор, который бы сказал свое внушительное "Quos ego!" (Я вас! (латинск.).) не одному Филонову, но и его многочисленным подражателям, то это было бы законным выходом из трагического положения, первой еще фактической победой новых начал на местах, одним словом, это создавало бы в деле "карательных экспедиций" то, что называют "прецедентом". Вот для чего я решился заменить безличные корреспонденции своим "открытым письмом", начинавшим планомерную кампанию. Как бы ни были слабы шансы успеха, возможный все-таки результат был тем дороже, что он был бы достигнут на почве борьбы вполне закономерной, к которой призывалось также и само население.

[...] Мое письмо было воспроизведено, частью целиком, частью в значительных выдержках, на страницах многих столичных и провинциальных газет. Затем переводы и выдержки появились в заграничной прессе. Я получал из-за границы письма с просьбой о сообщении дальнейших судеб этого дела. Население, в свою очередь, шло навстречу усилиям печати, и мне предлагали сотни свидетельских показаний на случай суда Две женщины, потерпевшие тяжкие оскорбления, {179} соглашались даже рассказать о своем несчастье, если действительно состоится суд над Филоновым или надо мною.

[...] Типичная картина усмирений была поставлена, точно под стеклянным колпаком, на виду у русской и заграничной печати. Оставалось довести ее до конца, освещая весь ход этого дела и каждый шаг правосудия...

[...] В это время в нашем крае находился генерал-адъютант Пантелеев, посланный для "водворения порядка" в губерниях Юго-западного края. 12-го января появилось мое письмо, а уже 14-го, по телеграмме этого генерал-адъютанта, газета, которая разоблачила ныне доказанные факты из деятельности чиновника, была приостановлена. Все видели в этом "административном воздействии" обычный и единственный ответ администрации на оглашения печати и на ее призывы к правосудию...

Суд хранил таинственное молчание...

[...] Таким образом, на поверхности полтавской жизни оставалась старая картина: вопиющий произвол чиновника... Одностороннее вмешательство суда, направленное только на обывателей, уже потерпевших свыше меры... Административное закрытие газеты... Бессилие призывов к правосудию и нестерпимое зрелище безнаказанности вопиющих насилий.

При этих условиях стремление независимой печати, взывавшей к правосудию и надеявшейся на него, могло, разумеется, казаться совершенной наивностью... И в глубине смятенной жизни, полной темноты и бесправия, уже назревало новое вмешательство, которому суждено было сразу устранить и гласную тяжбу, начатую независимой печатью, и таинственные движения робкого правосудия, если они действительно были..." (Короленко В. Г. Собрание сочинений. В 10 т. Т. 9. M., Гослитиздат, 1955, стр. 451-456.). {180} 18 января, вернувшись из другой подобной же экспедиции, Филонов был убит в Полтаве. Убийца скрылся.

"Сложное и запутанное положение, создавшееся из привычных насилий, из их поощрения, из широкой гласности, из начинавшихся колебаний в среде администрации, из слабых признаков пробуждения правосудия, из "наивных" призывов независимой печати, - разрешилось трагически просто... "Наивная" тяжба снималась с арены. Перед нами вместо противника, который должен был защищаться и которому мы приготовились отвечать новыми, еще более вопиющими фактами, - лежал труп внезапно убитого человека. Администрации представился удобный случай сделать из него в своих официозах мученика долга, а из писателя Короленко - "морального подстрекателя к убийству..." (Короленко В. Г. Собрание сочинений. В 10 т. Т. 9. M., Гослитиздат, 1955, стр. 457.).

В день похорон Филонова местная полуофициозная газета "Полтавский вестник" поместила от имени покойного "посмертное письмо писателю Короленко". Письмо это, уже и тогда внушавшее большие сомнения в своей подлинности,-подложность его обнаружилась на предварительном следствии,открыло обширную и ожесточенную газетную кампанию.

"За "Полтавским вестником" отозвался "Киевлянин". За ним "Русская правда" (издатель - бывший земский деятель г. Квитка!), "Черниговские губернские ведомости", какая-то орловская газетка, поместившая "некролог писателя Короленко", написанный врачом Петровым, "Харьковские губернские ведомости", "Новое время"... Целый ряд явно и тайно черносотенных издании в десятках тысяч экземпляров на разные лады комментировали и извращали факты...

Наконец, даже высокоофициозный орган председателя совета министров П. А. Столыпина счел достойным {181} своей официозной роли, не дожидаясь постановления суда, украсить свои столбцы безоглядным утверждением, будто "травля Филонова, произведенная г. Короленко, имела прямой целью убийство данного лица"" ("Россия". Цитирую из "Русск[их] ведомостей]" 16 сент[ября] 1906 г., № 228. Прим. В. Г. Короленко.).

В газете "Полтавщина", а затем в "Русском богатстве" (1906, январь) Короленко ответил на эту клевету кратким заявлением. Глубоко сожалея о том, что начатая им гласная тяжба с бесчеловечными по форме и размерам административными репрессиями прервана вмешательством, которого он не мог ни предвидеть, ни тем более желать, Короленко выражал надежду, что и теперь ничто не помешает полтавской администрации потребовать у него на суде доказательств правдивости всего им сказанного.

Вскоре стало известно, что против писателя Короленко и редактора "Полтавщины" Д. О. Ярошевича возбуждается преследование в связи с нарушением ими временных правил о печати:

"12 марта 1907 года в Государственной думе, во время обсуждения законопроекта о военно-полевых судах, депутат от Волынской губернии г. Шульгин выразил пожелание, чтобы, казням подвергались "не те несчастные сумасшедшие маниаки, которых посылают на убийство другие лица, а те, которые их послали, интеллектуальные убийцы, подстрекатели, умственные силы революции, которые пишут и говорят перед нами открыто... Если будут попадать такие люди, как известные у нас писатели-убийцы... Голос. Крушеван? . Деп. Шульгин. Нет, не Крушеван, а гуманный и действительно талантливый писатель В. Короленко, убийца Филонова! Голос. Довольно! Вон! {182} Председатель. Прошу не касаться личностей, а говорить о вопросе. Шульгин. Слушаюсь".

Этот эпизод я заимствую буквально из стенографического отчета... В то время, когда г. Шульгин стоял на трибуне Государственной думы и перед собранием депутатов беззаботно кидал обвинения, всю тяжесть которых, очевидно, не способен понять умом или почувствовать совестью,-телеграммы уже сообщили, что дело писателя Короленко и редактора Ярошевича направлено к прекращению, так как факты, ими изложенные, подтвердились..." (К о p о л е н ко В. Г. Собрание сочинений. В 10 т. Т. 9. M., Гослитиздат, 1955, стр. 466-467.).

БОРЬБА ЗА СВОБОДУ ПЕЧАТИ.

ВОПРОС О СМЕРТНОЙ КАЗНИ В ПЕРВОЙ ДУМЕ

"Вслед за манифестом 17 октября, на почве свободы союзов, возникли союзы журналистов, книгоиздателей, книгопечатников и (еще ранее) - рабочих печатного дела. Таким образом, все работники печатного станка оказались объединенными для защиты свободы печатного слова...

Правительство гр[афа] Витте сначала как бы примирилось с существующим фактом, и печать вправе была ожидать, что временный закон о печати станет в уровень с этими ясными требованиями и новых начал управления, и самой жизни. Но уже 24 ноября появились временные правила о печати, в которых сказались совершенно ясно старые взгляды администрации.

Союз в защиту свободы печати, рассмотрев эти правила, нашел, что: {183}

1. Административным властям предоставлено право, по собственному их усмотрению, налагать арест на отдельные номера изданий (отд. VIII, ст. 9).

2. Под страхом тяжких кар печати воспрещено касаться самых насущных вопросов, именно в настоящее время требующих оглашения и всестороннего освещения: стачки рабочих, прекращение работ на железных дорогах, телеграфе, телефоне и др., прекращение занятий служащих в правит[ельственных] учреждениях, прекращение занятий в учебных заведениях (отд. VIII, ст. 4, 5 и др.).