- Старичо-о-к.
Они думали, что я тоже "из ихних", т. е. из молодежи. Но я веду свою речь в таком тоне, который понятен толпе и не даст повода придраться и натравить толпу против меня, что могло случиться со студентом.
Я не в первый раз на Святом озере, но еще в первый раз слышал на нем политические речи... Видно, что это уже носится в воздухе. Толпа прислушивается с интересом и видимым вниманием.
Во Владимирском мы переночевали. Наутро там нечто вроде ярмарки. Мы с девочками и Андрюшей бродим между лотками. К Соне и Наташе то и дело подходят женщины и без церемонии щупают их косы, решая-привязанные они или нет.
- Нет, уж, миленькая,-говорит одна бойкая {154} молодица... - Дай-ка я посмотрю получше... Настоящая, слышь,- обращается она к другим, и стайка молодых женщин с удивлением окружает девочек, расспрашивая, чем они мажут волосы. У здешних женщин действительно волосы очень жидки, косицы бедные..."
Обратный путь мы сделали на Шелдеж и Корельское, а затем на Нижний Новгород, с которым у нас с сестрой были связаны наши первые детские воспоминания.
1905 ГОД. ПОГРОМНАЯ ВОЛНА.
КРЕСТЬЯНСКОЕ ДВИЖЕНИЕ
Из путешествия на Светлояр мы вернулись в Полтавскую губернию, в деревню Хатки Миргородского уезда. Здесь к этому времени на высоком берегу реки Псел был построен небольшой дом. В мезонине был кабинет отца, с далеким видом на сорочинские луга, покрытые купами деревьев. Ему здесь хорошо работалось, и он любил эти места, где потом почти в течение пятнадцати лет проводил летние месяцы.
"Манифест 6 августа (или так называемая "булыгинская конституция"), пишет отец в статье "Современные картинки",- застиг меня в одной деревне Полтавской губернии. С ближайшей почты принесли газеты, из которых мы узнали, что у нас будет-таки "Государственная дума" и что "лучшие люди по избранию всего населения" будут призваны к участию в управлении страной...
Я читал в истории, что в других странах при известии о "конституции" люди радостно поздравляли друг друга, и незнакомцы обнимались на улицах... У нас и в городах, сколько мне известно, после 6-го августа никто никого не поздравлял и никто ни с кем не {155} обнимался, а в деревнях и подавно. Не то мы не так порывисты, не то наша конституция не похожа на другие. Как бы то ни было,- и наш поселок, и окружающие села и деревни жили обычной жизнию, как будто ничего важного не произошло в России.
Протекла неделя, другая... Народ все так же уходил на работы и возвращался с них. Кончали жнитво, возили хлеб и с тревогой поглядывали на небо: как бы дождь не помешал уборке. А по вечерам, в лощине, где засела наша деревенька, тихо загорались в окнах огоньки и так же тихо, один за другим, угасали... Очень вероятно, что там, у этих огней, под этими соломенными крышами шли какие-нибудь разговоры о "выборах", и нет также сомнения, что они тотчас же сводились на единый и неизменный вопрос о "земле",- настоящий роковой вопрос сфинкса, говорящего нашему времени: "разреши или погибни" (Короленко В. Г. Современные картинки. - "Русское богатство", 1905, № 11-12, стр. 357.).
Манифест о булыгинской думе был дан под влиянием огромной нарастающей революционной волны.
"Во многих местах России крестьянство глухо волновалось, а в Саратовской губернии движение приняло формы той самой "грабижки", которая три года назад происходила в Харьковской и Полтавской губерниях... Нападали на помещичьи усадьбы, грабили, жгли, кое-где убивали. Правительство, видимо, терялось..." (Короленко В, Г. Земли, земли! - "Голос минувшего", 1922, № 2,. стр. 135.).
Указ 6 августа о булыгинской думе не внес успокоения.
"Это была жалкая полумера, - пишет отец, - представители призывались только с совещательным голосом. Они могли советовать, царь и министры могли не {156} слушать советов. Это была явная уловка погибающего строя, имевшего целью выиграть время и собраться с силами, чтобы подавить движение. Все слои русского общества отнеслись совершенно отрицательно к этому манифесту, и движение продолжало расти" (Короленко В. Г. Земли, земли! - "Голос минувшего". 1922, №2, стр. 135).
"Война только въявь показала непригодность существовавшего строя. До сих пор нас уверяли и мы (хотя и не все) верили, что при всех внутренних непорядках мы, по крайней мере, еще сильны и грозны во внешних сношениях с великими державами...
Оказалось, что и это был самообман...
Когда-нибудь будет рассказано обстоятельно и подробно, как шла борьба с этим мертвящим всю русскую жизнь приказным строем, а пока перед нами последнее действие этой борьбы - охватившие страну забастовки.
Они начались уже давно в разных отраслях нашей жизни. Бастовали одни из первых студенты, доказывая, что наука должна быть правдива, свободна от чиновничьего гнета, чтобы служить истине и народу. Бастовали учителя, бастовали рабочие на фабриках, не находя исхода своим нуждам, которые не признавались официальной Россией, бастовали мелкие служащие в разных учреждениях, бастовали земские врачи, требуя возможности лечить по указаниям науки, а не по указке чиновников... Мы можем также привести примеры забастовок крестьян, добивавшихся таким образом более справедливых условий труда, а теперь мы слышим даже о забастовках мелких чиновников, которые, стоя ближе к жизни общества и народа, чем их счастливые начальники, - тоже понимают общее неустройство и беспорядки в тех учреждениях, которые, наоборот должны наиболее поддерживать закон и порядок. {157} [...]И вот к прежним забастовкам присоединилась огромная, грозная забастовка железных дорог... Все движение в России прекратилось, поезда всюду стали, с ними остановились почты, во многих местах смолк телеграф, и каждый город, село, деревня очутились как бы отрезанными от всего мира...
[...]Смысл всей этой сети забастовок, охватившей со страшной силой все отрасли жизни, ясен. Страна отделялась от старого строя. На одной стороне оставалось чиновничество с своими силами - войском и полицией, на другой вся Россия.
И Россия говорила чиновничьему самовластию:
"Да, вы можете еще подавить наши требования, вы сумеете отвечать на все наши заявления выстрелами, арестами, тюрьмами, ссылками... Вы можете не слушать нашего голоса, гнать и арестовывать наших выборных...
Но штыками вы не вспашете наших необозримых полей, не пустите в ход сотни тысяч заводов, не вылечите миллионов больных, не выучите детей необходимым наукам, не восстановите железнодорожного движения на пространстве великой страны от одного моря до другого, от Балтики до Тихого океана...
Вы можете задержать и уничтожить что угодно, но создать ничего не можете без нас, без вольного труда всего народа".
И над всей страной водворился застой и тяжкая неподвижность. Таков внутренний смысл этого огромного явления. Забастовки бывали и в других странах, но такой всеобщей и огромной забастовки еще не видел мир. И это потому, что мир не видел также такого гнета над великим и уже значительно созревшим для свободы народом" (Короленко В. Г. Что у нас было и что должно быть.- "Полтавщина", 1905, 30 октября, 1 ноября.). {158} Манифест 17 октября был уступкой царя и актом победы революционных сил.
"...Многие губернаторы были до такой степени ошеломлены объявлением конституции, что не решились сразу опубликовать указ. Так было и в Полтаве. Опубликование манифеста запоздало дня на три..." (Короленко В. Г. Земли, земли! - "Голос минувшего", 1922, № 2, стр. 135.).
Эти дни тесно связали жизнь Короленко с жизнью Полтавы. Порой в вопросах политической практики он оставался совершенно одиноким, но и во времена реакции, и во времена революционного подъема не переставал руководствоваться чувством любви к человеку.
Эта любовь рождала его сильнейший гнев против условий, вызывающих страдание, гибель и вымирание людей, - были ли это погромные призывы черносотенной прессы, преследования иноверцев церковью, или смертная казнь, как орудие политической борьбы. Справедливость по отношению к человеку, к какой бы группе и классу он ни принадлежал, Короленко считал обязательной, и с этой точки зрения 1905 год, который он встретил в полном расцвете сил, и последние годы его жизни - 1917-1921 -проникнуты одними и теми же взглядами.
