Дверь в баню была приоткрыта — обычно её специально оставляли так на ночь, чтобы проветрить и подсушить помещение. Внутри была непроглядная темнота: в отличие от жилых бараков начальства, к бане и другим хозяйственным постройкам проводов протянуто не было, освещали всё керосинкой. Темнота очень смущала — заметить там движение было невозможно, а получить по голове не хотелось.
Вздохнув, следователь шагнул в потёмки. Сделал пару шагов, замер, прислушался. Было слышно лишь стук собственного сердца. Выдохнув, Клим прошёл к дальней от входа стене, принялся ждать, стараясь вглядываться в темноту, чтобы глаза привыкли и хоть что-то смогли различить.
Минут через десять дверь скрипнула. В помещение проползла фигура, двигаясь вдоль правой стены. Узнать её не составило труда — это был Сахаров.
— Т-товарищ… Товарищ Глебов? В-вы тут?
— Самуил Львович, доброй ночи. Идите смело, мы тут одни.
— Но где вы?
— У дальней стены. Тут есть скамья — присаживайтесь.
Пожилой еврей прошёл вдоль стены, шоркая ботинками и придерживаясь рукой за дощатую стену, грузно присел на скамью, вздохнул. По всему чувствовалось, что он очень переживает.
— Кажется, вы хотели поговорить?
— Да… Я просунул вам бумажку под дверь. Ну, чтоб никто не услышал…
— Да, всё правильно сделали… Так о чём вы хотели поговорить?
Самуил Львович в нерешительности ещё раз вздохнул, поёрзал на своём месте.
— Понимаете, товарищ Глебов… Клим… В общем, мне кажется, что Кебучев — не тот, за кого себя выдаёт.
— В смысле? Он не профессор? Или что вы имеете в виду?
— Даже не знаю, как и сказать…
Сахаров снова вздохнул. Пошелестел чем-то в карманах, почавкал — видимо, достал леденец. Ещё раз шумно выдохнул.
— В общем, вы же в курсе, что я, так сказать, контролирую всё это… по партийной линии. И одна из моих обязанностей — это приглядывать за подозрительными элементами. Ну, американец этот, Трилович, Кебучев — мало ли, кто из них какие взгляды имеет. Вдруг коэр или ещё что…
— Понимаю. Но двух уже нет. Да и вряд ли подданный Британии или американец будут тащиться в казахские степи, чтобы заниматься контрреволюционной пропагандой… Кебучев? Гавриил Платонович как-то связан с белым подпольем? С басмачами?
— Кебучев… Кебучев, судя по имеющейся у меня информации, может статься и вовсе не Кебучев никакой… В общем, я ещё месяца два назад отправил запрос в Ленинград. Так, для проформы, когда там точно у него день рождения, классовая принадлежность, образование. Сами понимаете, он из бывших — а потому вызывает подозрения одним своим существованием…
Глебов хмыкнул.
— Ну вот. Запрос, наконец, пришёл. И знаете, что? Гавриил Платонович Кебучев, тысяча восемьсот семьдесят восьмого года рождения, действительно был и числился в студентах Санкт-Петербургского университета, физике обучался. Вот только, согласно документам ВЧК, этот самый Гавриил Платонович в девятнадцатом году примкнул к своре Юденича — да так и сгинул для всех то ли под Петроградом, то ли где-то на пути в нынешнюю Эстонскую республику. По крайней мере, у чекистов нет никакой информации, чтобы Кебучев проходил фильтрационные лагеря как военнопленный или подвергался допросам в качестве заложника.
— Постойте! Но ведь Гавриил Платонович был вызван из Ленинграда, будучи профессором физического факультета Ленинградского госуниверситета. Как такое возможно? Не мог же он там работать, не имея при себе никаких документов?
— Да вот чёрт его знает! В том-то и дело, что отдел НКВД по Ленинградскому университету подтверждает личность Кебучева и как профессора, и как «лица дворянского происхождения», при этом прошедшего все проверки. Получается, что конкретно по университету к нему никаких вопросов, всё подтвердил ещё в двадцать третьем, даже доносов на него толком не поступало. Так, дура одна завалила экзамен и попыталась накатать, что он контра, но всё спустили на тормозах, потому что она под отчисление пошла в итоге… А вот по Ленинграду Кебучев исчез в девятнадцатом году. Получается, в лучшем случае, он где-то пропадал четыре года, вероятнее всего, в белых бандах. Либо и вовсе Кебучев девятнадцатого года и Кебучев двадцать третьего — это разные люди. Вот.
Клим глубоко задумался. С одной стороны, полученная информация подтверждала его собственные подозрения, что с профессором дело нечисто. С другой — вопросов становилось только больше.
— Самуил Львович, а ошибки быть не может? Вы как информацию запрашивали? Его ведь проверяли…
— В том-то и дело! Поэтому я запросил информацию независимо в ЛенГУ и в архиве по городу. Через партийную линию… И тут выясняется, что информация разная. Конечно, можно допустить, что просто не сопоставили архивы, что кто-то где-то что-то потерял или забыл внести в каталог, как это у нас часто бывает… Но очень уж много совпадений и вопросов, товарищ следователь. Я человек маленький, моё дело на контру доносы писать. А тут вот, что вскрылось… Только не знаю, как это Агнарову передать. Честно говоря, побаиваюсь я его, слишком уж он суровый. И близок к Ягоде…
— Ничего. За информацию спасибо, понял. Попробуйте об этом с Романом Латыгиным поговорить, он попроще Якова будет, не московский фрукт… И про меня ни слова. Будем копать независимо, с разных сторон.
Пожав в темноте руку своему собеседнику, Глебов встал и направился к выходу. Надо было о многом подумать, ещё и не выдать никому ночную встречу. Дела становились всё интереснее и интереснее.
***
Следующие несколько дней прошли в тишине и рутине. Латыгин и Агнаров по очереди наблюдали за Кебучевым — но, как и Глебов, остались ни с чем. Сам Клим решил пока не рассказывать всей информации своим коллегам, особенно сомневаясь в открытости и честности Якова Иосифовича. Заодно, сославшись на необходимость купить табака, он выбрался на полустанок и отправил свой собственный запрос, по линии следствия. В запросе он решил уточнить информацию про всех: Агнарова, Латыгина, Сахарова, Кебучева, Ефроима, Триловича, а также попробовать выяснить, являлся ли товарищ Бельский инициатором проекта или просто исполнителем по поручению Ягоды. Само собой, запрос снабдил смачным заголовком «СРОЧНО». Чутьё подсказывало, что тут у всех рыльце в пушку…
Ночью следователю не спалось — не покидало странное беспокойство, что он что-то упустил. В итоге то он просто не мог уснуть, то ворочался, то подушка казалась жёсткой, то простыня липла к телу. Наконец, Глебов сел на кровати, закурил «Герцеговину». Часы показывали половину второго ночи.
Крик прорезал ночную тишину. Кто-то буквально рвал глотку от страха — так кричат в ужасе, когда смерть пустыми глазницами заглядывает тебе в лицо. Подорвавшись, Клим схватил пистолет и побежал на улицу — показалось, что крик был откуда-то со стороны соседних бараков. В дверях он чуть не столкнулся с Агнаровым — тот в одних галифе с «Маузером» на перевес слетел с лестницы.
— Слышал? Где?
— Похоже, соседний.
— Бегом!
Мужчины выскочили на улицу — и замерли. От окна комнаты Сахарова медленно двигался молочно-белый слегка искрящийся шар. Двигалось это на высоте человеческого лица, плавно и как будто немного жужжало, как трансформатор электрического тока. Чертыхнувшись, Яков Иосифович выстрелил в объект — но пуля будто испарилась, выдав лишь сноп искр и небольшую желтоватую вспышку. Сам же шар ускорился — и поплыл по направлению к ограждению.
— За ним! Стреляй, сука, стреляй!
Мужчины побежали за шаром, на ходу ведя пальбу. Все выстрелы добирались до цели — но каждый раз эффект состоял лишь в том, что из шара вырывались искры, а пуля исчезала с неяркой желтоватой вспышкой, словно испаряясь.
Тем временем, из барака выскочил Латыгин — и, чертыхнувшись и перекрестившись, присоединился к коллегам, посылая вслед шару выстрелы из «нагана». В ответ шар ещё больше ускорился, двигаясь со скоростью хорошего бегуна.
— Чёрт, Клим, давай быстрее! Улетит же!
— Да я и так уже бегом! Ещё, сволочь, пустой, расстрелял всё!
