Красавица-модель Ася Барчик, играющая Прибрежную — альтер-эго Завгородней, тут же ущипнула меня за задницу, когда я попытался проскользнуть в щель между стеной и ее охренительным бюстом, но я отнес этот жест к ее вживанию в образ и протиснулся в арьергард съемочной группы. Переступая через бесконечные провода и спотыкаясь о рельсы, я направился к родному отделу.
У дверей его возмущенно размахивал руками Вася Клушин, игравший меня (о Боже, меня!). Чтобы не мешать съемкам, он возмущенно шипел прямо в ухо художницы по костюмам:
— Почему я должен носить эти отвратительные тряпки? Неужели драные джинсы и это подобие пиджака будут нормально смотреться на экране?
— Потому что твой прототип Кононов так и ходит! — невозмутимо парировала художница Люся. Она-то как никто другой имела возможность изучить мой туалет — после знакомства съемочной группы с прототипами, плавно перешедшего в такую пьянку, что съемки пришлось отложить на пару дней, Люся проснулась в моей берлоге…
Однако я счел нужным обидеться и демонстративно кашлянул. Чтобы меня узнать, киношникам понадобилось пару минут. Но никакого смущения не было и в помине — Люся цокнула языком и подмигнула, а Клушин с еще большим жаром забубнил:
— Ну что я говорил! Нормально одевается парень, а ты!..
— Да уж, заночевал у друга в Доме колхозника, не успел переодеться, — сказал я, чтобы что-то сказать, и зашел в настежь открытую дверь кабинета.
Никакого фурора своим прикидом я не произвел, поскольку кроме Спозаранника в кабинете никого не было. Он же посмотрел на меня недовольно и заявил:
— Когда женщина говорит, что ей нечего надеть, — это значит, что у нее нет ничего нового. А когда то же самое говорит мужчина — это значит, что у него нет ничего чистого. В курсе насчет Козлова?
Я кивнул.
— Начали! — заорал Худокормов в коридоре, и кто-то с грохотом закрыл дверь в наш кабинет.
Спозаранник втянул голову в плечи и сжал губы, чтобы не сказать чего-нибудь нецензурного. После паузы он продолжил:
— Раз в курсе — за дело! Репортеры сейчас забивают в ленту всю свежую информацию. Возьми у них все, что есть, и позвони Зудинцеву — он на месте преступления.
— Где? — по понятным причинам я старался говорить как можно меньше и короче.
— На мес-те прес-туп-ле-ни-я, — раздельно проговорил Глеб, глядя на меня, как на душевнобольного.
— Географически…— уточнил я.
— А… На Петровской набережной. У самой «Авроры».
— Во как…— трудно было представить, что Козлова завалили в самом центре города, средь бела дня, да еще в месте, где постоянно толкутся туристы и практически «дежурят» продавцы сувениров. Ну да ладно, по крайней мере свидетелей у Михалыча будет хоть отбавляй.
— Пошел…— сказал я и направился к дверям.
Попытка открыть их не увенчалась успехом — кто-то из киношников держал ее с той стороны. Видимо, в этот самый момент мимо дверей проезжала операторская тележка. Оставаться в опасной близости со Спозаранником мне не хотелось, и я изо всех сил дернул дверь на себя. Никакого эффекта!
— В другую сторону! — сказал Спозаранник. И в ответ на мой недоуменный взгляд, добавил: — Киношники перевесили. Им надо, чтобы она открывалась в коридор. Так что толкай.
Налицо был редкий случай, когда я разделял раздражение своего шефа и подумал, что пора уходить. Уходить из Агентства, совсем. И эта мысль так меня поразила, что я налетел на Обнорского, даже не заметив его хищной улыбки.
— Два по двести, мускатный орех, «Антиполицай», — сказал он, придержав меня за рукав и принюхавшись.
— У меня отгул, — с достоинством ответил я.
— Был, — злорадно усмехнулся Обнорский. — Пойдем-ка ко мне.
И он потянул меня через полосу препятствий, раскинутую киношниками в нашем коридоре.
В кабинете Обнорского нервно курил Илья Шилькин — главный режиссер питерского НТВ. В Агентстве его недолюбливали — он писал сценарий к этому окаянному телесериалу. И не то чтобы сценарий нам не понравился, просто ему пришлось переделывать все наши новеллы, и в нас играло оскорбленное авторское самолюбие. Обнорский, руководивший сценарными разработками, огрызался на наши язвительные замечания так: вы же сами писали из-под палки, левой ногой! Это же не только для сценария — для газеты в туалете не подходит!
Но несмотря на то, что это была чистая правда, всем было обидно. Особенно Агеевой, которая по-настоящему увлеклась этой писаниной и даже, тайком от Обнорского, писала новеллы и за других. Например, за меня.
Из корпоративной солидарности я едва кивнул Шилькину, чего он не заметил, поскольку был явно не в себе. Обнорский показал мне на стул, а сам растянулся на диванчике.
— А скажи мне, друг Илюша, — с сарказмом сказал он, продолжая какой-то разговор, — прав ли я был, когда говорил, что все телевизионщики конченные мудаки и что…
— Знаешь что, Обнорский…— вскинулся Илья.
— Спокойно, шучу я. — Обнорский сладко потянулся и подмигнул мне. — Слыхал, чего на НТВ стряслось?
— Скорее, видал, — кивнул я.
— Давай, Илья, рассказывай все сначала, только подробно.
Шилькин нервно почесал бородку и кашлянул.
— Ребята снимали обыкновенные видовые планы на «перебивки»…
— На пере… что? — не понял Обнорский.
— На «перебивки». Ну… чтобы перекрывать склейки… неважно. Денис, оператор, «поднаехал» и…
— Поближе, что ли, подъехал? Они из машины снимали?
— Да нет! — Илья сломал сигарету. — «Наехал» — то есть укрупнился, приблизил картинку, что ли…— Он подозрительно посмотрел на Обнорского. — Ты издеваешься?
— Ни-ни…
— Короче, фокус навел…— произнес Шилькин и остановился, явно ожидая вопроса Обнорского про Игоря Кио, например, но тот невозмутимо кивнул. — «Опель» стартует, а на набережной — труп.
— Козлова, — уточнил для меня Обнорский. — Надеюсь, съемочная группа бросилась оказывать первую помощь?
— Она бросилась в редакцию, — раздраженно сказал режиссер. — А туда послали другую группу, чтоб снимали, как милиция работает. Они и сообщили, что убитый — Козлов.
Обнорский снова многозначительно подмигнул мне. Я надеялся, что он не рассчитывает на то, что я что-либо понимаю, и тупо кивнул.
— До эфира было минут пятнадцать, — продолжал Шилькин, — поэтому материал понеслись монтировать — и бегом на пульт. А дальше…
— И что ты хочешь от меня? — перебил его шеф.
— В идеале — вернуть материал. А по минимуму — найти того, кто это сделал, потому что… Ну мы должны знать, кто из нас… Ты поможешь?
Обнорский смотрел на меня. Как-то задумчиво и нежно. Из чего я сделал вывод: добром это дело не кончится. И на всякий случай сказал, вставая:
— Андрей Викторович, пойду я. Мне еще к репортерам надо, и Зудинцев…
— Сидеть! — рявкнул шеф. — Слушай, Илья, а есть у вас такая должность, которая не требует никаких специальных навыков, но везде дает доступ?
***
Голова у меня болела не так чтобы очень сильно, зато настойчиво. К тому же меня заметно поташнивало. Думаю, это было вызвано двумя факторами — полной бессмыслицей, услышанной у Обнорского, и непривычно мягким ходом машины Шилькина — пафосной и напичканной всякими штучками вроде бортового компьютера и климат-контроля.
Ехали мы, естественно, на НТВ, где я должен был приступить к обязанностям администратора, о чем мне полчаса назад, радостно потирая руки, сообщил Обнорский.
— Буфет у вас там есть? — осведомился я.
— Есть, — неприязненно покосился на меня Илья. — Только «этого» там не подают, и вообще бухать на службе не советую. С этим у нас строго.
Я кивнул. Плевал я на вашу строгость.
Машина уткнулась в хвост длиннющей пробки на Фонтанке. Я достал сигарету и вопросительно взглянул на режиссера. Он махнул рукой и нажал на какую-то кнопочку, в результате чего из панели плавно выехала пепельница. Порядком, кстати, загаженная, что вызвало у меня неожиданную симпатию. Я решил навести мосты и дружески поинтересовался:
