Жители деревень радушно приняли его, других американцев и попутчиков-румын и - как и предупреждал Басараб - за последние пару месяцев привлекли к работе по подготовке к наступлению зимы. Одна из причин, по которой приготовленный им на ужин салат был таким вкусным, заключалась в знании, что надолго его не хватит. Не похоже было, что этой зимой из Калифорнии или Флориды поступят свежие продукты. Что, скорее, и было сутью обсуждаемого вопроса, когда он дошел до этого.
Черт. Как бы он ни пытался избежать этого, его мозг настаивал на том, чтобы вернуться к предложению Басараба.
Он вздохнул, потягивая пиво, карие глаза прищурились в свете свечей.
- Нравится нам это или нет, мой Стивен, - сказал теперь Басараб, - это необходимо обдумать. И это должно быть решено сейчас, пока все заинтересованные стороны все еще относительно хорошо обеспечены. В то время как мы можем договариваться добросовестно и дружелюбно, без естественной... узости перспективы, скажем так, которую голодающие люди привносят в такие дискуссии.
- Мирча, я не вижу никаких причин, по которым мне это должно нравиться. В конце концов, мне ни черта не понравилось все то, что произошло с тех пор, как эти ублюдки начали бросать в нас свои гребаные камни!
Басараб приподнял бровь, и Бучевски сам был немного удивлен зазубренной ноткой ненависти, которая огрубила его голос. Иногда эта ненависть застигала его врасплох. Когда воспоминание о Триш и девочках снова всплыло из глубин, оскалив клыки, чтобы напомнить ему о потере, боли и мучениях.
Разве это не чертовски примечательно, когда лучшее, о чем я могу думать, - это то, что люди, которых я любил больше всего на свете, вероятно, умерли, ничего не зная об этом? - подумал он.
- Оно мне тоже не понравилось, - сказал Басараб через мгновение. - В самом деле, разве не в этом суть? Так оно и было... трудно помнить, что мы не осмеливаемся вступить с ними в бой. По той же причине, однако, если голод и отчаяние подтолкнут других к действиям, которые привлекут внимание инопланетян к нашему району, тогда, в конце концов, наша гордость и скрытность будут напрасны.
Бучевски понимающе кивнул. Басараб с самого начала ясно дал понять, что избегать контактов с врагом, залегать на дно - лучший способ защитить гражданских лиц, за которых они несли ответственность, и он был прав. Они могли бы продемонстрировать свою способность наказывать отдельные патрули, причинять потери и боль шонгейри, но сам этот опыт совершенно ясно показал, что они не осмеливались открыто противостоять захватчикам и бросать им вызов. В конечном счете, независимо от того, какой ущерб им удалось нанести первыми, любой, кто мог уничтожить целые города кинетическими ударами, безусловно, мог уничтожить три изолированные деревни в горах Валахии.
Он и Басараб оба знали это, но это не меняло того факта, что естественным побуждением Басараба - как и у самого Бучевски - было стремление перейти в наступление. К поиску и уничтожению врага, а не к тому, чтобы прятаться от него.
Бучевски всегда признавал в себе эту тенденцию, и годы, которые он провел, впитывая философию и доктрину корпуса морской пехоты Соединенных Штатов, только усилили ее. И все же он подозревал, что стремление найти и сокрушить кого-либо или что-либо, угрожающее тем, кто находится под его защитой, в Басарабе может быть даже сильнее, чем в нем самом. Были времена, когда он почти физически ощущал жгучее желание другого человека начать войну с шонгейри, когда эти зеленые глаза были холодными и голодными, полными ненависти к насильникам его страны. Когда тот факт, что Басараб так ясно понимал, почему он не осмелился утолить этот голод, эту потребность нанести ответный удар, только сделал самообладание румына еще более впечатляющим.
И он был прав. Поддаться этому голоду было бы действительно плохой идеей.
Гонцы Басараба установили контакт с несколькими другими небольшими анклавами в центральной и южной Румынии - даже с парой в северной Болгарии, в ста пятидесяти милях к югу - и к настоящему времени эти анклавы стали так же озабочены защитой от других людей, как и от шонгейри. После первоначальных бомбардировок и беспорядочных боев первых нескольких недель захватчики, по-видимому, решили отступить с недружелюбной горной местности и довольствоваться занятием более открытых территорий. С крахом планетной сети связи трудно было быть уверенным в этом - или в том, что это представляло собой что-то иное, кроме чисто локальной ситуации, но это казалось разумным. Как указывал Бучевски "мозговой трест Трумэн и Шерман", переброска войск почти наверняка была бы ограничивающим фактором для любой межзвездной экспедиции, поэтому имело бы смысл не растягивать ее больше, чем необходимо, делая такие вещи, как подъем в горы ради бедных, труднодостижимых горных деревень.
По словам Василе Костантинеску, лидера другого анклава в шести или семи милях отсюда, на северо-восточной оконечности озера, шонгейри основали аванпост - черт возьми, для Бучевски это звучало как чертова передовая оперативная база! - недалеко от города Визиру в Брэилахуде.
Для Бучевски это была всего лишь точка в ста пятидесяти с лишним милях к востоку на все более изношенной румынской дорожной карте, но Басараб объяснил, что она находится на плоских плодородных сельхозугодиях к западу от Черного моря. Это, конечно, звучало как местность, которую было бы гораздо легче контролировать, чем пересеченные, поросшие лесом горные склоны, но, судя по всему, шонгейри вели себя на удивление пассивно.
У Константинеску была семья в той местности, и, согласно сообщениям, которые он получил от них, пришельцы решили ограничить свое присутствие районом не более шестидесяти или семидесяти миль в поперечнике, сосредоточенном вблизи их хорошо защищенной, сильно укрепленной базы. В пределах этого района они быстро реагировали (и, как показалось Бучевски, гораздо эффективнее, чем против него и Басараба во время их похода к озеру Видрару) на любое вооруженное сопротивление. Кроме того, они, казалось, были довольны тем, что позволили выжившим румынам вариться в собственном соку.
То, что они сидели там с благородным презрением к простым людям, окружавшим их, заставило Бучевски сжать зубы, но это была чисто эмоциональная - и, по его собственному мнению, удивительно глупая - реакция. Что бы ни думали его эмоции, его интеллект чертовски хорошо понимал, что чем дальше они будут держаться от его народа и чем более пассивными они будут, тем лучше.
Человеческие беженцы представляли собой совершенно иную угрозу, и Бучевски был рад, что до сих пор им не пришлось иметь с ними дело... Голод, незащищенность и болезни, вероятно, убили по меньшей мере половину мирных жителей, которые покинули свои дома после первых нападений, а те, кто остался, с приближением зимы впадали во все большее отчаяние. Некоторые из других анклавов уже были вынуждены сражаться, часто безжалостно, против себе подобных, чтобы сохранить ресурсы, которые понадобятся их собственным людям для выживания.
Во многих отношениях глубочайшую ярость Стивена Бучевски подпитывал тот факт, что действия инопланетян вынудили людей убивать друг друга во имя простого выживания. Вероятно, именно по этой причине он на самом деле не хотел слишком много думать о предложении Басараба.
Но он прав, - признал американец с мысленным вздохом. - И даже если бы это было не так, он босс.
- Хорошо, Мирча, - сказал он. - Ты прав. Мы действительно должны прийти к взаимопониманию с другими анклавами, по крайней мере, с местными, и это, вероятно, действительно означает делиться тем, что у нас есть, если часть других столкнется с голодной смертью. Так что, да, я понимаю, почему для нас имеет смысл делиться запасами друг с другом. И для нас имеет смысл согласиться помогать друг другу, если за ними придут мародеры или рейдеры. Я это понимаю. Признаю, что мне ненавистна мысль о том, чтобы планировать помогать другим людям убивать людей, когда вместо этого вокруг есть шонгейри, чтобы убивать их, но я не идиот, и это не значит, что мне не приходилось время от времени стрелять в другого человека за последние пару десятилетий. На самом деле, думаю, настоящая проблема в том, что какая-то часть меня ненавидит, когда кто-то узнает, что у нас припрятано в кладовых, потому что люди все еще остаются людьми. Если их дети начнут голодать, то любой родитель, стоящий хоть что-то, сделает все возможное, чтобы накормить их. Понимаю это, и я отдам любому ребенку последний кусок хлеба, который у меня есть. Но если какой-либо из этих других анклавов решит продать нас или бросить на растерзание волкам, чтобы спасти свои собственные задницы, направив в нашу сторону кого-то, кто придет за тем, что у них есть, или если они будут достаточно глупы, чтобы попытаться использовать ваше согласие просто для того, чтобы подобраться к нам достаточно близко, чтобы ударят нас самих - тогда я буду очень, очень несчастен, вы понимаете. И я им не понравлюсь, когда буду несчастлив. Черт возьми, я не люблю себя, когда я несчастен!
