Что действительно имело значение, так это то, что Бэббит исчез в том же ужасном огненном шаре, который унес семнадцатилетнего мальчика - мальчика, превратившегося в мужчину, которым мог бы гордиться любой родитель, - по имени Деннис Фреймарк.
Деннис поехал на внедорожнике в город, чтобы обменять часть их драгоценных консервов на лекарства. Медицинский центр Бэббита продолжал обслуживать город и его толпу беженцев, но мэр Освальд и городской совет собрали запасы полудюжины аптек Бэббита под замком и вооруженной охраной. Они, вероятно, в любом случае позволили бы Деннису взять хотя бы часть того, в чем он нуждался, но никогда не помешает внести взамен что-нибудь в городские продовольственные запасы.
Только обмена никогда не было. И фронт взрыва и огонь вырвались наружу из разрушенного города, прожигая сухие осенние листья, и не осталось никого, кто мог бы с этим бороться. У него было достаточно предупреждения, чтобы позвать Дженис и детей, захватить спортивное охотничье ружье Джейка "Ли-Энфилд", пару коробок патронов и всю еду, которую они могли унести, и добраться до озера до того, как пламя охватило окрестности, пожирая все на своем пути. Он укрылся в озерной воде - ледяной даже в разгар лета, не говоря уже об осени, - по шею в воде, держа Жаклин в своих объятиях и чувствуя, как она дрожит, - пока огонь ревел вокруг них. А когда пламя погасло, фермы уже не было.
Поэтому они пришли сюда. Почти в двадцати милях к западу от Бэббита, к тому, что когда-то было почти таким же маленьким городком Аврора. Вся горстка выживших Бэббита оказалась здесь, в лагере беженцев, который раскинулся на спортивной площадке средней школы в западной части города, недалеко от озера. Был еще один на футбольном и бейсбольном полях между Форест-роуд и Третьей авеню, на другом конце города, но там было очень мало удобств ни для того, ни для другого. Средняя школа уже давно заполнила все классы беженцами; внутри не было места для опоздавших, как бы отчаянно они ни нуждались, и поэтому они прятались в любом укрытии, какое только могли соорудить, пока измученное городское правительство безнадежно пыталось найти для них убежище получше.
Отсюда он чувствовал запах перегруженных переносных туалетов - и общественных выгребных ям. Воду приходилось доставлять из озера, используя несколько старых городских водовозок, запряженных бесценной горсткой лошадей, которые выжили и были приставлены к работе, когда исчезли запасы бензина и дизельного топлива. Еды и без того было мало, и с каждым днем ее становилось все меньше, несмотря на обязательное нормирование, которое ограничивало потребление взрослыми не более тысячи четырехсот калорий в день, а медикаментов не существовало. Выжившие врачи и медсестры работали по восемнадцать часов в смену в местной больнице, в миле к юго-востоку от того места, где он, присев на корточки, поддерживал огонь, но они были завалены слишком большим количеством пациентов, у которых было слишком мало еды, крова и тепла, и ситуация становилась только хуже. Зима приближалась быстро, новых поставок топлива не предвиделось, электричества не было, ни у кого из беженцев не было ничего, хотя бы отдаленно напоминающего одежду, необходимую для того, чтобы пережить холода и снег, а жилья катастрофически не хватало. При самых благоприятных обстоятельствах у них было бы слишком мало припасов, слишком мало крыш, не говоря уже о том, с чем они столкнулись на самом деле.
Власти изо всех сил пытались найти место для нового притока беженцев, но город уже был переполнен - по самым низким оценкам Фреймарка, население города должно было вырасти по меньшей мере втрое - и большинство из них были, по крайней мере, такими же недоедающими, замерзшими и промокшими, как его собственная семья. И вот он сидел здесь на корточках, сжигая сорванные ветки, молясь, чтобы кто-нибудь нашел для них крышу, гадая, откуда возьмется следующая порция топлива, в то время как Джеки кашляла позади него в объятиях своей матери, и он ничего - совсем ничего - не мог сделать.
Он поднял глаза, когда кто-то свалил рядом с ним еще одну скудную охапку веток.
- Городская полиция только что притащила платформу с поваленными деревьями, - сказал Эйликс Джексон, присаживаясь на корточки и кладя рядом с собой топор, который он спас из сарая сгоревшей фермы. Он выглядел по меньшей мере на десять лет старше своих пятнадцати. - Я был там с топором. - Он изобразил пародию на улыбку. - Дали мне первому за то, что помог срезать это. - Он пожал плечами. - Предполагается, что через полчаса или около того сюда отправится тачка с грузом.
- Хорошо, Эйликс. - Он протянул руку, сжал плечо мальчика. - Хорошо.
Он вложил все оставшееся в нем одобрение в эти три слова, и, видит Бог, Эйликс это заслужил. В тот ужасный день его родители и сестра вместе с Деннисом поехали в Бэббит. Фреймарки были всем, что у него осталось, и Льюис Фреймарк обнял его одной рукой и крепко прижал к себе, глаза его горели, когда он думал о Деннисе. Думал о его широких плечах, его вьющихся волосах, глазах его матери. О том, как его сын - его сын - всегда улыбался своей маме, шутил над своим младшим братом, своими сестрами. И Фреймарк еще больше гордился своим мальчиком, когда однажды дождливой осенней ночью он тихо остановился у закрытой двери спальни и услышал, как Деннис - Деннис, вечно улыбающийся, всегда оптимистичный - плачет от тихого отчаяния, когда он думал, что никто другой не может услышать.
Деннис, которого щенки забрали у него и у Дженис. Его смерть разорвала сердце его отца пополам и разбила вдребезги сердце его матери. Всего лишь еще одна смерть среди миллиардов, но единственная смерть, которая проникла прямо в них и вырвала их души. Так что да, Фреймарк понимал Эйликса. Понял его боль, силу, которая каким-то образом поддерживала его, и он обнял сына своих погибших друзей, сына, который нуждался в отце так, как никогда раньше, потому что он никогда больше не обнимет своего собственного.
И теперь они теряли Жаклин. Джеки, малышка, смеющаяся эльфийка, которая превратилась в призрака с серьезными глазами, когда мрачная реальность пробилась сквозь все щиты, которые ее родители - и Деннис - пытались воздвигнуть ради нее против этой реальности. Ради бога, ей было всего семь! Всего семь. Еще через три месяца ей исполнилось бы восемь, но у нее не было трех месяцев. Возможно, ни у кого не было столько времени, если правдой были слухи о биологическом оружии щенков, но для Джеки это не имело значения.
Он не был врачом, но ему и не нужно было им быть. Это была пневмония. Он мог слышать это во влажном кашле, затрудненном дыхании - чувствовать это в бешеной температуре, видеть это в ознобе. В том, как она просто... угасала дальше. И без лекарства, пытаясь достать которое, умер Деннис, а в Авроре его просто не было, они ничего не могли с этим поделать. Ничего, кроме того, что они держали ее в тепле, насколько могли, пытались каким-то образом ввести в нее жидкость... и обнимали ее. Обнимали ее. Чтобы быть рядом с ней, когда этот последний, драгоценный уголек, мерцая, навсегда уйдет во тьму. Умудриться как-нибудь улыбнуться ей, когда она проснется и позовет "мамочку" или, что самое душераздирающее из всего, "папу". Сказать ей, что все будет в порядке, и уговорить ее отдохнуть, разрываясь между ужасом, что она может ускользнуть, так и не проснувшись снова... и молиться о том, чтобы она это сделала, потому что отец, который любил ее больше самой жизни, знал, что это был единственный покой, который она когда-либо обретет снова.
И он ничего - ровным счетом ничего - не мог сделать ни для нее, ни для Стиви, ни для Камилы, ни для Франчески. Не в конце концов. Он был их отцом. Это была его работа - спасти их, и он не мог этого сделать, и умереть самому было бы легко по сравнению с этим.
Его дочь снова кашлянула, и он оглянулся через плечо.
Дженис сидела на перевернутом пластиковом ящике, наклонившись вперед, пытаясь укрыть крошечное, завернутое в одеяло тельце в своих руках. Дженис - его сила и опора, которая всегда была рядом с ним и детьми, чье лицо стало худым и изможденным, а в глазах больше не было надежды, которую она обещала своим детям. Дженис, чья щека покоилась на макушке этой маленькой головки, пока она шептала слова колыбельной так тихо, что он не мог расслышать их сквозь шум мокрого снега, вздохи ледяного ветра и рыдания его собственного сердца.
