- Да, - тихо сказал он наконец. - я знаю.

- Но ты не можешь сказать мне, - с горечью сказал Кенходэн. Музыка раздирала его, он кружился в этом странном вихре потерь и замешательства, но даже когда он думал об этом, то понял, что тоже кое-что приобрел. Он был потрясен и опустошен, но трещины внутри него казались менее зияющими, как будто впервые его душа действительно принадлежала ему. Как будто даже в своей амнезии он начал наконец обретать себя.

- Нет, - сказал Венсит, и в его голосе прозвучало предупреждение. - Я могу рассказать тебе, что это была за песня, если хочешь. Я могу сказать тебе это... но не то, почему ты играл ее.

Кенходэн попытался ясно разглядеть волшебника, но его зрение каким-то образом затуманилось. Все, что он мог разглядеть, - это сияние глаз Венсита, сверкающих в ночи, и он слышал, как призраки трепещут в голосе старика. Страх коснулся его - внезапный страх, который попытался отступить, снова отступить в безопасность незнания, - но единственное, чего он не мог вынести, - это еще большего неведения.

- Скажи мне, - прохрипел он.

Венсит склонил голову, как будто все годы его утомительного существования давили на него. Но когда он снова поднял лицо, на нем было с трудом обретенное спокойствие.

- То, что ты только что сыграл, - сказал он с осторожной официальностью, - это древняя пьеса. Люди называют ее "Падение Хакроманти".

Кенходэн уставился на него, его мысли путались. Это имя... Это имя что-то значило...Он схватился за арфу, его голова пульсировала так, словно вот-вот лопнет, а затем он, пошатываясь, поднялся на ноги, когда другое присутствие наполнило его. Он возвышался над волшебником, свирепо глядя на него сверху вниз, и его лицо было искажено горем, потерей и ужасной, ужасной мукой.

- Ты не предупредил меня, волшебник! - слова вырвались из него, произнесенные кем-то другим голосом, полным расплавленной ярости и бесконечной скорби. - Ты не предупреждал меня об этом!

А потом он рухнул в темноту, даже без сновидений.

* * *

В Торфо не было дождя, и мерцающие башни возвышались в ветреной темноте, которая была не по сезону сухой, их знамена хлопали, как невидимые руки. Звездный свет сиял над головой, лунный свет лился с небес, и землей правила ночь, но ночь часто приходила неспокойной в крепость колдуньи Вулфры.

Это была такая ночь, потому что золотоволосая женщина зашевелилась в своей затемненной комнате и села, прижимая руки к глазам. Она сидела так несколько секунд, затем медленно опустила руки, ее пальцы дрогнули в странном жесте, и свечи в комнате зажглись как одна. Баронесса Вулфра даже не моргнула от внезапного света, уставившись вдаль своих мыслей, и ее голова качнулась, как будто в поисках, хотя глаза были закрыты.

Она встала, повернувшись всем телом, и ее губы сжались, когда она попыталась изолировать то, что потревожило ее сон. Ее поворот замедлился, и она остановилась лицом к северу. Ее руки медленно сжались по бокам, и мрачное выражение пересекло ее строгие, волевые черты.

Она облачилась в голубой халат, светлые волосы каскадом рассыпались по шелку, и ее щелкнувшие пальцы вызвали серебристо-голубое сияние, которое скользнуло по ее плечу, как какое-то экзотическое домашнее животное, когда она быстро вышла за дверь. Его тусклый свет осветил темную лестничную площадку, когда босые ноги привели ее к плите из черного дерева без ручки, и ее глаза потускнели, когда она произнесла слово и начертила символ. Ее шар света вспыхнул, дверь со вздохом открылась, и она прошла сквозь него, как босоногий призрак.

Комната за ней занимала половину верхней части башни. Три стены были завалены свитками и книгами, а на рабочих столах лежали наполовину развернутые свитки или пачки заметок, написанные ее сильной, изящной рукой. В одном углу располагалась мастерская алхимика с мензурками и жидкостями в бутылках, а большая пентаграмма, начертанная серебром и порошком умбры, заполняла центр пола. В каждом углу стояла свеча из иссиня-черного воска высотой в человеческий рост, толщиной с ее собственное бедро и каким-то неуловимым образом деформированная. Под оконной щелью стоял письменный стол, покрытый чем-то слишком бледным для кожи и украшенный странными символами кроваво-ржаво-красного цвета. На золотом подносе лежал нож с широким лезвием, его лезвие было испещрено засохшими пятнами, которые шептали об ужасе, а на черном треножнике в центре стола стоял монокристалл, размером с человеческую голову и прозрачный, как кварц, но грубой формы и неполированный.

Вулфра опустилась в кресло и обдумала возможные варианты. Ее варианты варьировались от неприятных до опасных, и ее мозг отмечал их один за другим, пока она пыталась избежать худшего из них.

Но выхода не было, и, наконец, она глубоко вздохнула и встала, прижимая руки к гладкому хрусталю. Ее брови сошлись вместе, когда она произнесла еще одно слово, и в комнате стало очень тихо. Неопределимый холод пронесся мимо нее, но она проигнорировала его.

Огни кружились внутри кристалла, как обреченные светлячки. Они зависли, затем разлетелись на части, уносясь друг от друга в потоках пламени. Они разбивались о границы камня, наполняя комнату сиянием, которое вспыхивало и гасло, и она вглядывалась в грамерхейн сквозь яркость, когда мелькали крошечные сцены. Они двигались почти слишком быстро, чтобы их можно было уловить, но Вулфра хорошо привыкла к прорицанию, и она искала единственную цель, упрямо цепляясь за свою цель, пока сцена за сценой растворялись в мерцающих брызгах света.

Свет внезапно померк, и Вулфра уставилась на крошечные изображения людей и лошадей среди деревьев, с которых капала вода. Мужчины беззвучно переговаривались в каменистой глубине, и вода капала в их костер клубами пара. Головы лошадей уныло поникли, а люди были одеты в черную кожу, но их было всего восемь.

Губы Вулфры сжались, когда она пристально изучала их лица. Она опознала Роспера, но не было никаких признаков Черниона. Неужели охотников постигла беда? Или они по какой-то причине разделились на группы?

Она нахмурилась и пробормотала имя Черниона, чтобы ввести шаблон, который она установила на убийцу неделями ранее. На этот раз игра света была более краткой, когда кристалл стрелкой двинулся вниз по ссылке, и Вулфра улыбнулся, когда изображения сформировались еще раз. Догадается ли Чернион? Не то чтобы это имело значение; связь могла убивать так же хорошо, как и шпионить.

Изображение, изученное над гостиницей на имперской главной дороге. В конюшне стояли пять усталых лошадей, и Вулфра снова улыбнулась, когда ее взгляд переместился в затемненную комнату. Чернион спал чутко, нахмурив кустистые брови. Так что ее наемные убийцы просто разделились, чтобы перекрыть более чем один след. Хорошо. Очень хорошо.

Чернион беспокойно пошевелился, и Вулфра отключила связь и сидела, лаская бледную человеческую кожу, покрывающую ее стол, пока она думала. Она страстно желала увидеть Венсита, но это было бы и бесполезно, и опасно. Дикий волшебник был настороже; попытка противостоять его чарам мало что дала бы ей и могла бы рассказать ему слишком много о ее собственных мыслях. Она была сильно потрясена, когда Венсит вырвал безумный ветер у Тардона и обратил его против него, и у нее не было никакого желания испытать то же самое с заклинанием, связанным с ее собственным разумом!

Она покачала головой. Она узнала все, что могла, самостоятельно, но этого было слишком мало, чтобы понять, что ее разбудило, и у нее закончились оправдания.

И все же было опасно связываться с ее союзником. Каждое усилие истощало ее, и приближалось время, когда она не могла позволить себе эту слабость. Однако хуже, чем утечка, был страх, с которым она не могла справиться, как бы сильно ни старалась его скрыть. Она ненавидела признаваться в этом даже самой себе, но не было смысла притворяться, что это не так, и она встряхнулась, прогоняя свои порожденные страхом рационализации одним усилием воли. Она не была Харличем, чтобы поддаваться безрассудству!