Я не могу не вспомнить театральное агентство, где для рекламы используют такой лозунг: «Вы хотите самые лучшие места; у нас они есть.» Это неизменно заставляет меня безумно ревновать, так что, кажется, сорвался бы с места и побежал за этими местами, которые я хочу, а у них есть. Штука в том, что я должен заплатить за них. Пользуясь этой иллюстрацией, я могу сказать, что до некоторого возраста маленький мальчик или девочка все время провозглашает: «У меня есть лучшая мать» — хотя и не этими словами. Но приходит момент, когда ребенок способен заявить: «У меня есть лучшая мать — ты хочешь ее.» Это новое, мучительное достижение.

Чтобы ясно представить последовательность событий, мы, однако, должны вернуться еще назад. Было время и до того, как младенец, так сказать, провозглашал: «У меня лучшая мать.» В эти ранние времена факт обладания лучшей матерью разумелся сам собой. Не было места для рекламы. Мать, и все, что ее заменяло, принималась как данное. Затем идет: «У меня лучшая мать» — и это свидетельствует о проблесках понимания младенцем, что мать — не просто часть собственного Я, но что она приходит извне, а может не прийти, и что бывают другие матери. Теперь мать становится собственностью, за которую можно держаться, а можно выпустить. Все это приходит с развитием ребенка, с тем, что мы называем эмоциональным ростом. А потом возникает вторая часть лозунга: «И ты хочешь ее.» Но это еще не ревность, а вопрос защиты собственности. Ребенок цепко за нее держится. Если бы в театре так делали, мы бы не могли туда попасть. Затем, наконец, признается, что главное сокровище — мать может принадлежать и кому-то другому. Ребенок теперь — один из тех, которые хотят, но уже не тот, кто имеет. Владеет кто-то другой. И вот тогда-то ревность становится тем словом, которое следует использовать для описания изменений, происходящих с ребенком, при появлении нового младенца, как призрака прошлого Я, сосущего грудь или мирно спящего в колясочке.

Я повторю то, что сказал. Я упоминал раннее младенчество, когда то, что желательно, является частью собственного Я, или оно выглядит как возникающее из потребности младенца. Появления и исчезновения принимаются ребенком как должное. Потом вещь или любимое лицо становятся частью мира снаружи, становятся предметом обладания, который можно удержать или потерять. Любая угроза утраты собственности ведет к страданию и вызывает неистовые попытки удержать объект. С течением времени и дальнейшим развитием сам ребенок становится тем, кто угрожает, кто ненавидит все новое, которое оказывается способным заявить права на внимание матери, будь то новый младенец или книга, которую она читает. Можно сказать теперь, что ревность достигнута. Ребенок завидует новому малышу или книге и прикладывает все усилия, чтобы вернуть утраченные позиции, хотя бы только на время или в символической форме. Поэтому в начале ревности у детей часто можно видеть попытки возвращения в младенчество, хотя бы отчасти или ненадолго. Они могут даже захотеть вернуться к кормлению грудью. Но обычно они лишь мечтают, чтобы с ними обходились так же, как во времена, когда они были безраздельными собственниками, когда они были теми, кто имеет, и не знали никого, кто не имел, но хотел. Вы можете помнить по прошлой передаче ребенка, который снова стал мочиться, а сегодня вы слышали о девочке постарше, которой мама дала маленькую бутылочку; это символ, сказала она.

Если вы подумаете обо всем, что происходит с маленьким ребенком по мере того, как проходят дни и недели, то легко увидите, почему существует потребность в надежном окружении, а это именно то, что вы можете дать своему ребенку — лучше, чем кто-либо другой. Вы часто задумываетесь о чем-нибудь — хорошо это или плохо? Но гораздо интереснее смотреть на вещи в плане роста и развития ребенка.

* * *

Рассказанные нам истории убеждают, что ревность склонна проходить, и я хочу рассмотреть, как это происходит. Что происходит, зависит от развития, которое у ребенка никогда не останавливается. Я думаю, вам нравится узнавать, что именно с ребенком происходит, просто как нечто интересное. Когда что-то идет не так (как это и должно быть время от времени), вы оказываетесь в невыгодном положении, если действуете вслепую. Если же вы знаете, что происходит, то вас будет меньше беспокоить критика и случайные замечания посторонних.

Я хочу поговорить о трех путях, по которым продолжающееся развитие может сводить ревность на нет. Первый путь таков. Ревность — то, что мы наблюдаем, когда ребенок находится в состоянии острого конфликта. Это могло бы быть просто тревогой, если бы ребенок не знал, чем она вызвана. Ревнующий ребенок реально испытывает любовь и ненависть одновременно, и это ужасное чувство. Давайте поразмышляем о ребенке. Сначала, возможно, ему даже приятно наблюдать, как нянчат и кормят нового малыша. Но постепенно проясняется, что это не ты сам, а кто-то другой, и любовь матери вызывает крайний гнев — гнев на младенца, на мать, вообще на все. Некоторое время ребенок знает только гнев. Какая-то его часть получает выражение. Ребенок кричит; возможно, пинается, или дерется, или устраивает беспорядок. В воображении все испорчено, сломано, уничтожено. И, конечно, именно тот факт, что мир, младенец, мать как-то переживают это, приводит к дальнейшему развитию. Новый шаг в развитии — признание ребенком этого факта выживания. Это просто еще один путь, по которому маленький ребенок приходит к различению фантазии и реальности. В его воображении мир уничтожен гневом, как атомной бомбой, но выживает, и материнское отношение не меняется. Значит, в воображении можно безопасно разрушать и ненавидеть. И с таким обнадеживающим открытием ребенок способен удовлетвориться совсем немногими криками, пинками и ударами, которые окажутся, несомненно, уместными.

Через несколько недель ревность оказывается сведенной к чему-то иному, к переживанию продолжающейся любви — но любви, усложненной идеями разрушения. Для нас результатом является то, что мы видим ребенка, который иногда грустен. Грустно любить что-то или кого-то и воображать, как тому, что ты любишь, наносится вред.

Дальнейшее облегчение конфликта обусловлено тем, что в разрушительных фантазиях вещью, которой причиняют зло, может быть нечто, замещающее младенца или мать; это может быть кошка, собака или стул. Вместе с грустью приходит некоторая степень беспокойства о младенце или чем-то другом, что являлось объектом ревности. Но матери знают, что поначалу нельзя полагаться на заботу ребенка, потому что она слишком легко может обратиться в ревнивое нападение, и если нет никого рядом, случится неприятность.

Я хочу сказать, что активизируется жизнь в образах, и она уменьшает нужду ребенка в прямом действии. Это дает время и возможность для того, чтобы заложить начала чувства ответственности.

Второй путь, которым, как я думаю, ревность приходит к концу, ведет через растущую способность ребенка к впитыванию опыта удовлетворений и превращению его в часть своего Я. У ребенка усиливается накопление хороших воспоминаний, памяти о том, как за ним хорошо ухаживают; о приятных ощущениях; о том, как его купают; о крике или улыбке; о том, как хорошо находить вещи там, где они должны быть, даже лучше, чем когда они обнаруживаются там случайно. И, конечно, выстраивание воспоминаний об удовлетворении, следующем за оргиями возбуждения, особенно при еде.

Все эти представления могут быть суммированы и названы образом матери или матери и отца. Существует причина, по которой ревность у ребенка часто вообще не проявляется — потому что у него всего было достаточно, во всяком случае, достаточно, чтобы можно было поделиться.

Третий путь — нечто более сложное. Он имеет отношение к способности ребенка проживать переживания других. Мы, англичане, называем это «влезть в чужие ботинки». Но выражение звучит забавно, если другое лицо — младенец, которого кормят грудью, купают или он спит, лежа в кроватке. Однако становятся ли маленькие дети способны к этому? Некоторым требуется долгое время, даже годы, прежде чем они позволят себе не только встать на точку зрения другого, но и реально получить удовольствие от дополнительной порции жизни, проживаемой другим лицом. Легко увидеть, как дети — не только девочки, но и мальчики — идентифицируют себя с матерью. Они позволяют матери быть матерью и играют, как будто находятся на ее месте, воображая себя помещенными внутрь ее положения. Вот фрагмент обсуждения, который это иллюстрирует.