– И почему ты так думаешь? – наконец, спросил отец, садясь и беря в руки кусок белого хлеба.
– Я Петьке Петрову в нос не только за женщин в кадетке дала, – созналась Маша, слегка стыдливо опуская взгляд на ложку. – Он ещё сказал на уроке по космонавтике, что мы в космос больше не полетим.
Маша ещё не поднимала глаз, когда отец тяжело вздохнул. Она тут же посмотрела на него слегка исподлобья.
– Ешь. – Отец кивнул на тарелку. – Остынет.
Маша угрюмо глянула на кашу и свежие овощи, на которых ещё блестела проточная вода, и весь её вид говорил об однозначном непринятии пищи до тех пор, пока ответ не будет дан – да такой, чтобы обязательно удовлетворил любопытство и очевидно задетую гордость.
Родитель медлил. Желудок подвывал, и принципы всё же капитулировали перед желанием полакомиться вкусным за трудный день поездки из города в село. Маша кашу зачерпнула, но всё равно буравила отца взглядом – ответ ей был нужен.
Это понимал и родитель.
– Летали, летаем и будем летать, – начал отец, кидая взгляд в окно, за которым совсем всё стало черным-черно. – Это та стихия, которая была открыта нами.
– Разве? – усомнилась Маша. – А как же Луна? Ведь на ней высадились не мы.
– Высадились космонавтами первыми, быть может, и не мы, но первыми на ней были наши аппараты. – Родитель улыбнулся и повернул голову к дочери. – И едва ли все достижения космонавтики следует мерить только по высадке на Луне.
Во фразе определённо был смысл и логика, оттого образ Петьки Петрова слегка поблёк. Маша посмотрела на рисунок своей кружки: из ракеты тянулся трос, который удерживал вышедшего в космос космонавта.
Отец продолжал:
– Тогда это был общий прорыв для всей державы, нечто невообразимое. – Сухие губы тронула улыбка. – Держава, лежащая в руинах, отправила спустя чуть больше пятнадцати лет человека в космос.
– Гагарин?
– Гагарин, – подтвердил родитель, и Маша кивнула, ощущая как холодок забегал по коже.
Несколько минут они посидели в тишине, орудуя ложками и уменьшая вкусный ужин. В животе вскоре приятно потяжелело, а вот образ Петрова стал вновь проясняться, как и звучали в голове его злые слова. Но на этот раз Маша в заснеженной кадетской форменке в воображении противостояла ему не одна, рядом была фигура отца, а настоящий на кухне начал перечислять:
– Леонов, Терешкова, Титов, Комаров, Феокистов, Егоров… Савицкая, Кондакова, Беляев… Космонавты.
Образы обозначенных возникали в воображении людьми в скафандрах, каждый из которых вставал позади Маши. Петька растерялся, но и сзади него высились тени, подкрепляемые из новостных сводок и вычитанного втихую из сетей мобильного телефона. Они тянулись по полу и говорили дикторами иностранного телевидения, а также словами обычных граждан. И злые речи звучали всё чаще на родном языке.
– Учёные.
Маша вынырнула из воображения и глянула на отца – родитель поскрёб пальцами подбородок в задумчивости, затем дополнил:
– Не только Циолковский и Королёв, но и Тихонравов, Богомолов, Глушко, многие другие. А исследования Кондратюка, – вновь лёгкая ухмылка, – и легли в основу американской лунной программы по высадке.
– Ух ты.
Тени позади Петьки в воображении рассыпались на меленькие частички. За спиной Маши же новые оформились обликами учёных-исследователей космической науки.
– Также и животные. Куда ж без них. Белка и Стрелка, Звёздочка, Лайка, Чернушка…
Барбос под столом заливисто гавкнул, словно его хозяин забыл упомянуть.
– Да, Барбос и ты в будущем, – будто понимая пса, пошёл у того на поводу отец.
Маша заглянула вниз и удивилась – она и не заметила, как пёс перебрался с прихожей во вторую лежанку, обустроенную на кухне. Барбос повернул к ней морду и, приоткрыв пасть, высунул вбок язык, как если бы пробежал несколько десятков метров и теперь сражался с отдышкой. По паркету несколько секунд раздавался стук хвоста, затем тот стих. Маша, решив, что Барбос пришёл тогда, когда она мыла руки, вернулась вниманием к родителю и прислушалась к себе. В воображении становилось тесно. У ног её теперь появился и Барбос в таком же лётном костюме как у космонавтов, только с изменённым скафандром.
– Учёные, рабочие заводов, конструкторы, исследователи, лётчики, испытатели – это была мечта, над которой работала вся страна, и едва ли стоит умолять их заслуг.
Несмотря на слова, тени позади Петрова оформились в виде аппарата. Он громыхал, фырчал и его посадка сопровождалась комментариями на чужом языке.
– Но американцы сейчас высадились на Марсе. – Маша покачала головой в попытке так сбить с курса чужой аппарат. – Недавно. Неужели мы там не бывали?
– Бывали пролётом, – с улыбкой парировал отец. – Бывали и на поверхности. Наши программы по освоению Луны, Венеры и Марса собирали на них первые данные.
На воображаемом поле в воображаемом сражении сошлись образы Маши и Петьки и их защитников: люди, животные, спутники и будто даже целые планеты. И пока не было там победителя, только хаос, какой царил и в мыслях самой Марии.
– А что сейчас? – задала она главный вопрос.
Отец вздохнул.
– А сейчас произошло достаточно.
– И мы отстали? – словами Петрова осторожно спросила Маша.
Сражение застыло, как если бы остановилось время и все предметы пространства. Всё замерло в предвкушении, как задержала дыхание слегка Маша. Отец же, доев кашу, отставил тарелку в сторону и взял кружку чая. Дочь не торопила его, лишь наблюдала, как из пиалы сбоку он взял снизу печенье, словно оно было вкуснее прочих наверху, затем обмакнул его в чай и проговорил страшное:
– Отчасти.
Мысли в голове упали в больший хаос и уныние. Там одни начали теснить и загонять других, и блёкли те, у кого Маша просила защиты. Стирались в пыль.
Она вернулась к каше, уже без особого интереса доедая съестное и ощущая, как образы Петрова становились выше, грознее, ужаснее. Только Барбос в скафандре выскочил перед ними и начал лаять, скалясь и рыча. Когда отец заговорил, дочь слушала почти без интереса.
– Тогда настал развал страны. Народы пошли каждый по своему пути, который избрали сами. Приходилось решать задачи. Такие, от которых зависело существование и будущее – справляться с голодом, разрухой, завалами экономики.
Маша знала об этом немного – на уроках истории они проходили ещё Древность, но кое-что она помнила из сводок Интернета, который также подсказал и даты того, о чём говорил отец.
– Но столько времени прошло, – слабо возразила Маша.
– Разрушить всегда проще, чем построить, – низким голосом проговорил отец. – Но проекты прошлого живут до сих пор как наследие, и самое главное из них то, что мы имеем. Базу, основу…
– Космодром! – вдруг посветлела Маша. – Место, откуда будет дан старт!
Кустистые брови вскинулись. Маша так и раздулась от гордости, наблюдая за удивлением отца. Покалеченные в воображении образы стали крепнуть, выситься и вновь становиться позади Марии и Барбоса, а Петька был вынужден отступить, как и его шипящие тени. Родитель хмыкнул, доел печенье и, сделав глоток, на выдохе сказал:
– Но космос – это не место для соревнований.
Окрепнувшее войско в сознании снова застыло.
– Как это? – растерялась Маша.
Отец приободряюще улыбнулся.
– Космос – это общая мечта, где нет первых и проигравших, только если это не смерть. Это пугающее неизведанное и далёкое, в изучении которого нужно прилагать общие усилия и не тратиться на бесполезные войны.
Маша притихла.
– Возможно, сейчас о наших проектах говорят мало, но, – продолжал отец, – они есть, и они также внесут вклад в освоение космоса. Не ради первенства, не ради награды, а ради будущего нашей планеты.
Отец звучал почти как дикторы с экрана и вместе с тем не совсем – дикторы часто переводили тему на какие-то куда более возвышенные вещи и приплетали ценности, порой говорили о низменностях и сплетнях, где всё заканчивалось скандалом и руганью. Это было страшно. А отец говорил искренне и таким голосом, какой заставлял задуматься прежде, чем принять однозначное решение.