Он развернулся, закрыв нас своими широкими плечами, поймал мой кулак и «оттопырил» от него палец. Сжал, мягко прокатившись по фалангам до ноготка, притянул к губам и поцеловал в подушечку. Стадо непослушных, невоспитанных и окончательно от рук отбившихся мурашек проскакало от пояса до шейных позвонков. Что и требовалось доказать: чародей!

– Если вижу, что вам приятно, запоминаю, – делился наукой негодяй, поглаживая основание указательного пальца.

Внутри закипал керрактский вулкан, непонятно что вообще в моем теле забывший.

– Прямо научный подход… – проворчала, суматошно вспоминая, зачем я вообще в кабинет Граймса приходила.

– Скорее, интуитивный. Вот так, да? – потер впадинку между пальцами, надавливая на какую-то волшебную точку и высекая искры из всего остального тела.

Сумасшествие. Фо-о-орменное. Огхарреть, просто огхарреть.

– П-перестаньте, а? – взмолилась шепотом.

Пожар внутри не собирался стихать. Словно Даннтиэль меня уже всю зацеловал и загладил, предварительно раздев и швырнув на черные простыни. С золотыми вензельками.

И тут совсем не получалось сказать: «Это же просто палец!». Или «это же просто ухо». С Рэдхэйвеном вообще все непросто!

– Я не подопытный зверек, я…

У меня уже легкие, как дышать, забыли. Зато бешеное сердце помнило, как колотиться.

– Вы моя невеста, – довольно ухмыльнулся хитанец. – К свадьбе я буду знать все ваши чувствительные места, мисс Ламберт. И буду надежно застрахован от укусов и побоев.

– А у вас глаза желтые, – осоловело отметила, сглатывая слюну.

Как истинная дикая вирра, я, кажется, снова мечтала его сожрать. А еще над Килирой хихикала!

– Снова? – вздохнул удрученно.

– Вы что, совсем это не контролируете? – подивилась золотистым радужкам, в которых вполне могла бы поймать свое отражение, если бы способна была сейчас сфокусироваться.

– Побочный эффект, – пожал плечами Даннтиэль и, горестно вздохнув, добавил: – Очень дурная наследственность. Вас это сильно смущает?

– Нет, я… почти привыкла.

– Так, господа безбилетники, воришки и тунеядцы! – громыхнул Граймс с порога, с шумом распахнув дверь. А я и не заметила, что он куда-то уходил. Док, озарив диагностический кабинет едкой ухмылочкой, продолжил: – Я кое-что нащупал.

В доказательство «нащупанного» он потряс свежим томиком в бордовой обложке. Книгу я узнала без труда: сама вечно залипала на полке с биографиями великих ученых. Особенно на этой, в которой была и мамина.

– Ваша мать, если не ошибаюсь, принадлежала к тэль Лаэлям? – бормотал док себе под нос, просматривая содержание относительно современной книги. – Диковинный род, старинный. Я в свое время писал научную работу для журнала, ссылаясь на ее труды. Очень любопытные исследования в области контроля и медикаментозного подавления магической сути…

Док, не глядя по сторонам, прошелся до своего стола и плюхнулся точно в кресло.

– «Лаура тэль Лаэль, ведущий ученый последнего десятилетия в области магической медицины, отважный борец с иномирскими хворями, широкий практик и бесстрашный экспериментатор», – зачитал бегло Граймс, найдя искомую страницу. – Моя, в каком-то смысле, коллега. М-да… и как истинный целитель – пусть не полевой, а лабораторный – она знала, когда нужно «резать». Вам было четырнадцать, когда вы лишились матери после трагического случая?

– Как вы дошли до этой дикой, но потрясающе занятной идеи, Граймс? – хмуро прохрипел сир Райс, грозовой тучей нависая над плечом целителя.

– О, все просто: если дар девчонки не проявился при поступлении, значит, его заблокировали раньше, – бубнило себе под нос «светило медицины». – А кто, как не великий ученый-экспериментатор, мог приложить руку к подавлению сущности собственного дитя? Папаша ваш, насколько я понял, весьма скромных талантов, мисс Ламберт?

– В-весьма… – выдохнула ошалело.

– Первые зачатки магической предопределенности появляются в период… кхм… созревания. Могу я спросить, милочка, вы с матушкой часто ссорились в последние дни ее жизни? – деловито уточнил док, шумно захлопывая книгу. – Может, были еще какие-то признаки пробуждающейся женственности?

Я зажмурилась, отказываясь впустить в себя воспоминания. После них всегда приходила боль – тихая, тягучая, саднящая в области груди.

Мы, действительно, много ругались из-за мелочей. Во мне бушевали проснувшиеся гормоны, и раздражало решительно все – от розовых рюшей, которыми мама вдруг украсила интерьер спальни, до ее нового увлечения пичкать меня «полезными тониками» собственного изобретения.

***

Солнце ужаленной россохой прыгало по глянцевым крышам дворца. Дом наш находился на приличном расстоянии от королевского двора, но макушки башен так ярко сияли, что даже здесь оставались доминантой в пейзаже. Каждый раз, устраиваясь на подоконнике, я уплывала взглядом туда, за ряд стройных жилых домов, за парк, за реку… к золоченым шпилям.

Вот из маминой лаборатории в Хитанском центре магических исследований можно было даже эмблемы на форме стражей рассмотреть. Почетный караул пересчитать, перышки в платьях фрейлин поразглядывать… Но там, в лаборатории, у меня обычно хватало иных занятий, так что на чепуху я время не тратила. Там нам с Фиджем доставались самые вкусные крекеры и самые интересные книги «на усвоение».

– Завтра опять поедем в центр, – объявила с важным видом мизауру, коричневым клубком с несоразмерно большими ушами свернувшемуся на моих коленках. – Выпрошу у мамы что-нибудь о темной изнанке. Вдруг ты не самое главное исчадие в Эррене, мм?

В поле зрения пробралось что-то раздражающе розовое… И я резко задернула невозможную штору, отгораживая нас с Фиджем и томиком «Классификации миров по Сеймуру» от прочей зефироподобной комнаты. «Глазовыкалывательный» декор мама притащила вчера. Мы так крепко поссорились, что мизаур даже язвить на эту тему не решался.

– Ты меня до сих пор не простила, Эйвелин? – раздался голос по ту сторону шторы.

– Мам, повторюсь: это глупо выглядит. Мне уже не девять, – профыркала, удрученно понимая, что на новый виток споров меня сегодня не хватит.

Да и поздно: Долия расстаралась и уже все пространство упаковала в розовые кружева. Стыдно будет теперь звать в гости подруг из магшколы. Не то чтобы у меня их много было, но с таким кошмаром и те, что есть, разбегутся.

– Не спеши взрослеть, девочка моя. Не спеши, – кажется, она всхлипывала, хотя за мамой такого обычно не водилось. – Что бы они ни думали, а ты у меня еще слишком маленькая… для такого.

Она одернула штору, нашла ладонями мое лицо и подняла к себе. Всмотрелась пытливо в разгоряченные щеки и покрытый испариной лоб, ласково стерла мелкие соленые капли. Из-за гормонального взрыва в организме я теперь все время потела и постоянно хотела пить.

– Для какого такого? – нахмурилась, откладывая на подоконник «Классификацию».

– Для всякого. Вот, попробуй это. Должно купировать хотя бы на время… А при большой удаче – и навсегда, – она сунула мне в руки новый то ли тоник, то ли взвар, и я с опаской сжала губы. Предыдущий по вкусу и запаху недалеко ушел от сушеных дедовских носков. – Пей, Эйвелин.

Я послушно опустошила склянку, все еще ощущая вину за вчерашнюю истерику из-за глупого интерьера. Мама не желала признавать мое взросление. Дай ей волю, обложила бы куклами и раскрасками. Это было обидно и несправедливо, но не давало мне права орать на весь дом.

– Слишком, слишком маленькая…

Она смахнула слезу, и я в очередной раз подумала, что маму мою все-таки подменили. Вот те самые ученые с Сеймура, что пару лет назад подбросили нам зубасто-ушастую нечисть. С них станется!

Потому что кто-кто, а Лаура тэль Лаэль никогда не плакала. Не сюсюкала. Не покупала мне кукол и не упаковывала меня в рюши. Она всегда называла меня полным именем и общалась уважительно, как с коллегой по лаборатории.