Места проживания определились для всех. Но в таком мирном для других понятии "оседлая жизнь" был для декабристов неизбывный трагический смысл: жизнь на одном месте в неволе, в звании государственных преступников. Шли годы, выстраиваясь в колонны по десятилетиям, и не виделось конца мрачным этим редутам. А тем временем декабристские ряды заметно - с каждым годом редели. В письме Д.И. Завалишину от 24 апреля 1848 года И.И. Пущин писал с горечью: "Мы не на шутку заселяем сибирские кладбища".

В 20-х годах не стало Ф.П. Шаховского, А.И. Шахирева, Б.А. Бодиско, И.Ю. Поливанова. 30-е - унесли 15 товарищей; их поделили ненасытный Кавказ и необъятная Сибирь.

Траурный список 40-х годов открыли С.Г. Краснокутский и Н.А. Бестужев, И.Б. Аврамов, В.Н. Лихарев, Я.М. Андреевич, В.П. Ивашев. А всего в нем 29 декабристов. Осиротела декабристская семья М.С. Луниным и Н.М. Муравьевым, В.К. Кюхельбекером и А.П. Юшневским, А.И. Якубовичем и А.З. Муравьевым, И.В. Поджио и А.В. Ентальцевым...

Впереди был такой же многочисленный смертный "покос" - годы 50-е унесли ещё 23 декабриста. Среди них М.А. Фонвизин, братья А.И. и П.И. Борисовы, Н.А. Крюков, В.С. Норов, В.Л. Давыдов...

Каждый год уносил все новые жизни. Но самыми скорбными стали 1837-й и 1839 годы: погибли три воина, любившие Отечество больше жизни; три стражника, не дававшие погрузиться ему в сон; три поэта, воспевшие Отечество и будившие духовные силы его. Три Александра погибли в эти два года - Пушкин, Бестужев-Марлинский и Одоевский1.

Безнадежность неволи остающихся (к 40-м уже не ждали монарших милостей) ещё больше сближала сибирских затворников. Достаточно познакомиться с их перепиской 40-50-х годов, чтобы понять, какой теплой заботливостью о здоровье и делах, детях, семьях, а потом и вдовах товарищей одаривали они друг друга, какими близкими и родными стали слова "на-ши", "наше", за которыми единый смысл - "наша декабристская семья". О том, как жила эта семья в годах 40-х, - письма П.С. Бобрищева-Пушкина. А несколько фрагментов из воспоминаний о нем современников и писем декабристов - скупой комментарий к его собственной жизни.

М.Д. Францева писала: "В Тобольске его не иначе звали, как другом человечества". Эта оценка - не преувеличение.

Трудами были заполнены дни его. И эти труды, и время, и занятия принадлежали не ему - людям. Павел Пушкин имел большую врачебную практику, занимался ремеслами. Более года (1842-1843) вынужден он был служить в Тобольской строительной комиссии. Вместе с М.А. Фонвизиным переводил труды швейцарского богослова Ж.Ф. Остервальда, главным образом его книгу "Размышления о Священном Писании" (Женева, 1723). Продолжал Павел Сергеевич писать басни и стихи. Много времени отдавал хлопотам по Малой декабристской артели - он был одним из казначеев, распределял и пересылал деньги нуждающимся товарищам во все концы Сибири.

Однако важнейшими из множества дел и занятий П.С. Бобрищева-Пушкина, видимо, были перевод "Мыслей" Б. Паскаля и врачебная практика. Письма и воспоминания декабристов и их друзей-сибиряков в дополнение к письмам самого Павла Сергеевича дают достаточно полное об этом представление, как и о жизни его в годах 40-х.

И.И. Пущину

7 мая 1840 года, Тобольск

Из письма Ивашева и Басаргина вижу, любезный друг Иван Иванович, что вы что-то расхворались не на шутку. Нам всем страх эта новость неприятна, тем более что Басаргин пишет, что у вас нет в Туринске ни одного медика, который хорошо знал бы свое дело. По всем признакам, которые Басаргин обозначил, мы с Барятинским обращались к здешнему отставному медику Дьякову, который и мне и многим кажется смыслящим хорошо свое дело.

Он полагает, что биение сердца у вас геморроидальное, он вам советует строгую диету - не только в количестве, но и в качестве.

(Павел Сергеевич перечисляет подробно все лечебные средства, процедуры и строго диетический режим и состав питания. - Авт.)

В.Л. Давыдову

10 мая 1840 года, Тобольск

Письмо ваше от 6 апреля, любезный Василий Львович, живо перенесло меня в Красноярск, где я прожил более 6 лет. Хотя я доволен, что меня перевели сюда, но с удовольствием воспоминаю и о Красноярске.

Что же вам сказать о себе? Я, слава Богу, здоров.

От Басаргина и от Пущина имеем свежие известия. Они все здоровы, кроме бедного Пущина, который сурьезно хворает, так что, по словам Басаргина, исчезла вся его обыкновенная веселость. Это страх нас всех огорчило - и помочь в Туринске некому. Я советовался здесь по описанию болезни с довольно искусным медиком и послал ему на прошедшей почте наставления и рецепты.

На нынешней почте я послал от Бриггена к Мозгалевскому в Минусу 200 р. денег. Уведомьте, пожалуйста, когда они получатся в Красноярске, ибо от них долго ждать ответа.

Прощайте, мой любезный и почтенный Василий Львович. Обнимаю вас от всего сердца и целую ручки у добрейшей Александры Ивановны. Васю, Сашу, Ваню и Леву (именно тогда, как великая баловница Александра Ивановна будет убаюкивать) прошу расцеловать.

Е.П. Оболенскому

9 августа 1840 года

Письмо твое, милый друг Евгений Петрович, я получил уже не в Красноярске, а в Тобольске, куда переселился 14 февраля вместе с братом. Эта милость была мне сделана по просьбе батюшки. Я год этого желал и ожидал, и вот Господь исполнил мое желание. Хотя я самого себя привез сюда, но все-таки я был доволен своим новым положением во многих отношениях.

Во-первых, потому, что соединился опять с людьми, которых люблю. Во-вторых, в Красноярске со всяким днем возвышалась такая дороговизна, что при моих способах надо было или голодовать, или отягощать добрых людей своею тягостию.

Ты пишешь, любезный друг, что тебе приятно воспоминать меня таким, каким ты меня знал. Что сказать тебе на это? Конечно, и теперь и всегда и я, и ты, и все мы в руках Божиих.

По твоим письмам, которые я читал у Пущина, вижу, любезный друг, что ты скучаешь и тяготишься своим положением, хотя в твоем письме ко мне этого ещё не было заметно. Мудреного тут ничего нет; иногда один порыв ветра столкнет с места самый покойный корабль, который мечтал быть уже в пристани, если Богу угодно, чтобы он носился. И чем восприимчивее его паруса для хорошего ветра, тем скорее увлекается и бурею. Но моряки говорят: кто не бывал на море во время бури, тот не моливался; а я скажу: кто не стаивал на краю погибели, тот ещё не знает о безусловной преданности Богу. А кто не принужден был решиться погибнуть по воле Божией, в том Бог ещё не царствует, ибо у него есть ещё собственная воля.

Первое я отчасти испытываю на самом себе, второе видел своими глазами и прославил силу Божию, которая в немощи совершается. Хотя я не в том нахожусь состоянии, чтобы видеть все ясно, однако не могу не видеть, любезный друг, что душа твоя соскочила с прежнего места.

И.И. Пущин - Е.П. Оболенскому

4 сентября 1840 года

Барятинский давно собирается к тебе писать. Положение его совершенно то же, что и прежде: безгласен, как буква "ъ". Финансовые его обстоятельства также не в блестящем виде. Живет вместе с Бобрищевым-Пушкиным, который хозяйничает за него и за себя: при малых своих способах он всегда умеет сводить концы с концами. Не всем нам дано это искусство, как я убеждаюсь из собственного своего опыта.

П.С. Бобрищев-Пушкин - И.П. Пущину

20 генваря 1841 года

Воображаю себе впечатление, которое сделало на вас в Ялуторовске известие о смерти Ивашева, любезный друг Иван Иванович. Вы как будто это почувствовали, когда собирались ехать до праздника, вы бы тогда за-стали еще. Вероятно, приближение дня кончины Камилы Петровны играло тут также немалую роль. Одним словом - бедные малютки, хотя у них и остались добрые тетки, но все это не отец и не мать. Насчет же их необходимо выбраться отсюда, мне кажется, Марья Петровна1 должна бы и со своей стороны просить прямо, кроме хлопот со стороны родственников.

Барятинский просил меня, чтобы я ему сказал, когда буду к вам писать. Но я теперь наскоро пишу у Михайлы Александровича, а квартира наша далеко. Совестно посылать, да и теперь он, верно, спит, потому что близко 6 часов.