– Когда нужно, я спрошу, – добродушно заметил Струан. – Слышать, Жэнь-гуа новый бык чилло есть. Какое число этот сын?
– Десять и семь, – ответил Жэнь-гуа, довольно улыбаясь.
Боже праведный, подумал Струан. Семнадцать сыновей! И вероятно, столько же дочерей, которых Жэнь-гуа, по обычаю, в расчет не принимает. Он нагнул голову и одобрительно присвистнул.
Жэнь-гуа рассмеялся:
– Сколька чая хотеть этот год?
– Торговли нет. Как торговать можно?
Жэнь-гуа подмигнул:
– Мозна.
– Не знаю. Продавай Броку. Когда я хотеть чай, я тебе говорить, хейа?
– Два дня есть, потом должен знать.
– Нет можно.
Жэнь-гуа что-то отрывисто приказал слуге, тот подошел к одному из ящиков, покрытых налетом плесени, и открыл его. Ящик был полон серебряных слитков. Жэнь-гуа показал рукой на остальные ящики:
– Здесь солок лак долла’ есть.
Лак равнялся примерно двадцати пяти тысячам фунтов стерлингов. Сорок лаков составляли миллион.
Жэнь-гуа еще больше прищурился:
– Моя занимать. Оц-цень тлудный. Оц-цень дологой. Твоя хотеть? Жэнь-гуа давать взаймы, может.
Потрясенный, Струан напрягал все силы, чтобы не выдать своего состояния. Он не сомневался, что любой заем будет сопровождаться жесткой сделкой, ибо понимал, что Жэнь-гуа должен был продать душу дьяволу, рискнуть своей жизнью, домом, всем своим будущим, а также будущим своих друзей и сыновей, чтобы тайно собрать столько серебра. В том, что об этом серебре никто не знает, Струан был уверен, иначе хоппо уже давно украл бы его, а сам Жэнь-гуа просто-напросто бы исчез. А ведь, кроме хоппо, были еще пираты и разбойники, наводнявшие Кантон и его окрестности. Стоило слухам о том, что рядом, под рукой, находится хотя бы сотая часть таких сокровищ, просочиться в одно из их многочисленных тайных убежищ, и за жизнь Жэнь-гуа никто не дал бы ни гроша.
– Много лак долла’! – проговорил Струан. – Человек услугу получать, должен услугу вернуть.
– Этот год чай покупай вдвое плошлый год, такой же цена плошлый год. Мозна?
– Можно.
– Этот год опиум плодавай такой же цена плошлый год. Мозна?
– Можно.
Струану придется заплатить за чай цену выше текущей рыночной стоимости, а опиум продать дешевле, но и в этом случае он получит большую прибыль. Если только другие условия будут столь же приемлемы, напомнил он себе. Если только Жэнь-гуа не нужен мандарин на Гонконге. Струан помолился про себя, чтобы мандарин не оказался частью сделки. Но он понимал и то, что, если на Гонконге не будет мандарина, не будет там и кохонга. А если не будет кохонга с его монополией на торговлю с европейцами, Жэнь-гуа и другие купцы окажутся не у дел. Они тоже являлись частью системы и не могли без нее существовать.
– Только покупай Жэнь-гуа или сын Жэнь-гуа десять год. Мозна?
Великий Боже! – подумал Струан, если я дам ему монопольное право торговли с моей компанией, он сможет тянуть из нас деньги сколько пожелает.
– Можно – когда цена чай, цена шелк одинаковый другой кохонг.
– Двадцать год. Цена кохонг добавить десять плоцент.
– Плюс пять процентов – добавить пять процент. Можно.
– Восемь.
– Пять.
– Семь.
– Пять.
– Семь.
– Нет можно. Нет прибыль. Слишком сильно большой процент.
– Эй-йа. Оц-цень сильно больсой плибыль есть. Семь!
– Десять лет шесть процентов, десять лет пять процентов.
– Эй-йа! – горячась, воскликнул Жэнь-гуа. – Плохо, сильно плохо! – Он махнул рукой в сторону ящиков. – Стоить сильно огломный. Больсой интелес платить. Оц-цень много. Десять год шесть, десять год пять, добавить новый десять год пять.
Струан пытался угадать, действительно ли Жэнь-гуа разозлился или только притворяется.
– Предположим, Жэнь-гуа нет, сын Жэнь-гуа нет?
– Много сын есть, много сына сын есть. Мозна?
– Новые десять лет добавить четыре процента.
– Пять.
– Четыре.
– Плохо, плохо. Оц-цень высокий интелес, оц-цень. Пять.
Струан избегал смотреть на серебро, но чувствовал, как оно окружает его, надвигается со всех сторон. Не будь дураком, кричал ему внутренний голос. Бери его. Соглашайся на что угодно. Ты спасен, парень! У тебя есть все!
– Мандалина Тисэнь говолить один мандалина Гонконг, – вдруг переменил тему Жэнь-гуа. – Почему твоя говорить нет?
– Жэнь-гуа не любит мандарина, хейа? Зачем мне любить мандарина, хейа? – ответил Струан, чувствуя, как сердце сжалось и провалилось куда-то.
– Солок лак долла’ – один мандалина. Мозна?
– Нет можно.
– Сильно легкий. Почему твоя говолить нет мозна? Мозна.
– Нет мозна. – Струан не мигая смотрел старику прямо в глаза. – Мандарин нет можно.
– Солок лак долла’. Один мандалина. Дешевый.
– Десять раз сорок лак долла’ нет можно. Умирать раньше. – Струан решил больше не торговаться. – Конец, – хрипло выговорил он. – Клянусь прахом моих отцов, хватит! – Он тяжело поднялся на ноги и направился к двери.
– Зачем твоя уходить? – спросил Жэнь-гуа.
– Нет мандарин – нет долла’! Зачем говорить, хейа?
К изумлению Струана, Жэнь-гуа весело фыркнул и сказал:
– Тисэнь хотеть мандалина. Жэнь-гуа не давать деньги Тисэня. Жэнь-гуа давать деньги Жэнь-гуа. Добавить новый год пять плоцент. Мозна?
– Можно.
Струан опустился на место, чувствуя, как у него кружится голова.
– Пять лак долла’ покупать Жэнь-гуа земля на Гонконг. Мозна?
Зачем она ему? – в отчаянии ломал голову Струан. Если Жэнь-гуа одолжит мне эти деньги, кохонгу конец – он должен понимать это. Зачем ему своими руками рыть себе могилу? Зачем покупать землю на Гонконге?
– Мозна? – повторил Жэнь-гуа.
– Можно.
– Пять лак долла’ хланить, тлогать нет. – Жэнь-гуа открыл миниатюрную коробочку из тика и достал из нее две печати. Печати представляли собой маленькие квадратные палочки из слоновой кости длиной около двух дюймов. Старик ловко соединил их вместе, обмакнул концы, покрытые затейливой резьбой, в густую тушь и сделал оттиск на листе бумаги. После этого Жэнь-гуа протянул Струану одну из печатей, а другую убрал в коробочку. – Человек плиносить этот печать, давать земля и долла’, ясна?
– Ясно.
– Следучий год моя посылать один бык чилло на Гонконг. Твоя посылать одинаково как твоя сын школа Лондон. Мозна?
– Можно.
– Твоя бык чилло Голд’н Чэнь. Халосый? Плохой, может?
– Хороший чилло. Чэнь Шэн говорит сильно хорошо думай-думай есть. – Струан явно должен был что-то сделать с Гордоном Чэнем. Но что именно и почему Гордон вообще фигурировал в махинациях Жэнь-гуа? – Я думаю давать Гордон более высокое место, может.
– Зачем более высокий место? – презрительно скривил губы Жэнь-гуа. – Думать твоя одолжать один лак долла’ Чэнь бык чилло.
– Под какой процент?
– Половина плибыль.
Прибыли от чего? Струан чувствовал, что Жэнь-гуа водит его, как рыбу на крючке. Но с большого крючка ты соскочил, парень, хотелось закричать ему во весь голос. Ты получишь свой миллион без мандарина.
– Можно.
Жэнь-гуа вздохнул, и Струан решил, что сделка закончена. Но ошибся. Жэнь-гуа сунул руку в потайной карман в рукаве своего халата, извлек оттуда восемь половинок монет и разложил их на столе перед собой. Всего получилось четыре монеты, каждая из которых была грубо сломана пополам. Чехлом, предохранявшим ноготь его мизинца, Жэнь-гуа подтолкнул половинку каждой монеты на другой край стола.
– Последний. Четыле услуга. Человек плиносить один такой, твоя делать услуга.
– Какую услугу?
Жэнь-гуа откинулся на спинку своего стула.
– Моя знать нет, тайпан, – сказал он. – Четыле услуга когда-нибудь. Моя жизнь нет, может, сын, может. Нет знать когда, но плосить четыле услуга. Один половина монета – услуга. Мозна?
Спина Струана покрылась холодным потом. Согласиться на такое требование означало добровольно положить голову под топор. Но если он откажется, серебра ему не видать. Ты сам прыгаешь к черту в пасть, сказал он себе. Да, но решай же в конце концов! Нужно тебе будущее или нет? Ты знаешь Жэнь-гуа вот уже двадцать лет. Он всегда вел с тобой честную игру. Да, и при этом он самый хитрый и проницательный человек в Кантоне. Двадцать лет он помогал тебе, направлял тебя – и вместе вы увеличили свою власть и приумножили богатства. Так доверься ему, ему ты можешь доверять. Нет, доверять ты не можешь никому, и Жэнь-гуа в первую очередь. Ты процветал при нем лишь потому, что всегда оставлял за собой последнюю карту. А теперь тебя просят подарить Жэнь-гуа четырех джокеров из твоей колоды жизни и смерти.
