Глаза Айрис слегка дрогнули при слове "эксцессы". Это был первый раз, когда он использовал именно это слово, его самое открытое заявление о несогласии с официальным хранителем души Матери-Церкви. И все же ее единственным удивлением было то, что он наконец-то воспользовался им, а не то, что он так себя чувствовал.

- Но отдать приказ о его аресте - их аресте - по подобным обвинениям, - сказала она. - Обвинения, которые обрекут их на такое ужасное наказание. А также арестовывать целые семьи. - Она покачала головой, и Корис поморщился.

- Айрис, - сказал он так мягко, как только мог, - Клинтан выбрал эти обвинения из-за наказания, которое они влекут. О, ему нужны были предполагаемые преступления, достаточно серьезные, чтобы оправдать арест и отстранение членов самого викариата, но его настоящие причины - его истинные причины - это, во-первых, найти обвинения, которые навсегда и полностью дискредитируют его критиков, и, во-вторых, наказать этих критиков так строго, что никто не посмеет занять их места, когда они погибнут. Он пытается удержать кого-либо от противостояния ему или политике и стратегии храмовой четверки, и это его способ предупредить любого из этих потенциальных противников о том, насколько... неразумно с их стороны было бы даже намекать на их критику.

Он увидел, как что-то промелькнуло в ее глазах. На мгновение это озадачило его, но потом он понял, что это было.

Ты вспоминаешь своего отца, не так ли? - подумал он. - Думая о том, как он иногда наказывал кого-то более сурово, чтобы удержать других от совершения того же проступка. И ты действительно умна, Айрис. Как бы тебе ни хотелось думать так о своем собственном отце, ты знаешь, что были и другие вещи, которые он делал - вещи, которые он никогда с тобой не обсуждал, - которые имели очень мало общего со "справедливостью" и довольно много общего со сдерживанием.

- Так вы думаете, что он действительно подвергнет их Наказанию Шулера?

- Боюсь, единственный реальный вопрос заключается в том, подвергнет ли он Наказанию также их семьи, - печально сказал Корис. Айрис резко вдохнула, новый ужас наполнил ее глаза, и он протянул руку и нежно коснулся ее щеки, чего почти никогда не делал.

- Но дети, Филип, - умоляюще сказала она, поднимая свою руку и накрывая ее ладонью на своей щеке. Ее голос был едва слышен, как шепот. - Конечно, он пощадит...

Она замолчала, когда Корис печально и мягко покачал головой. - Они для него не дети, Айрис. Уже нет. В лучшем случае они - "отродье предателей и еретиков". Хуже того, они пешки. Они будут более полезны Матери-Церкви - и ему - в качестве предупреждения будущим "предателям". - Он снова покачал головой. - Нет, думаю, вопрос только в том, согласится ли он просто казнить детей, а не подвергать их Наказанию Шулера.

Айрис выглядела физически больной, и Корис не винил ее. Некоторые из этих детей были просто младенцами, а в других случаях все еще малыми детьми на руках. И это не имело бы ни малейшего значения для Жэспара Клинтана. Не больше, чем...

Он быстро отбросил эту мысль. Айрис, как он знал, по-прежнему была убеждена, что Кэйлеб Армак приказал убить ее отца и брата. Во многих отношениях ему хотелось, чтобы ее разум был более открыт для других возможностей - особенно для той, которая все больше и больше казалась ему несомненной в том, что касалось Жэспара Клинтана. Но когда он увидел беспокойство, боль в этих карих глазах, он почувствовал знакомое колебание.

Она уже была глубоко обеспокоена безопасностью своего младшего брата. Хотел ли он добавить к этому беспокойству еще что-то? Наполнить ее еще большим беспокойством и страхом? Если уж на то пошло, ее собственная лучшая защита от Клинтана вполне может заключаться в ее очевидном, продолжающемся незнании роли, которую, как убедился Корис, великий инквизитор сыграл в убийствах Гектора и его сына. До тех пор, пока она оставалась страстно и открыто убежденной в виновности Кэйлеба, она была полезна Клинтану - еще один голос, очень заметный голос, осуждающий Кэйлеба, Шарлиэн и весь Чарис за преступление. Еще один источник легитимности для любого жителя Корисанды, желающего противостоять аннексии этого княжества Чарисом. Но если бы она хоть раз открыто усомнилась в виновности Кэйлеба, то, по мнению Клинтана, мгновенно перешла бы из категории "умеренно полезной" в категорию "подозрительной". И если бы это случилось... - Они встали у него на пути, - сказал граф Корис вместо того, что собирался сказать. - И он не собирается упускать из виду тот факт, что многие из людей, которые могли бы выступить против него, также являются отцами и матерями. Можешь ли ты придумать хоть одну угрозу, которая могла бы быть более эффективной, чем эта?

Он тихо задал этот вопрос, и через мгновение она молча покачала головой в ответ.

- Конечно, ты не можешь. - Губы Кориса задвигались, как у человека, который хотел выплюнуть что-то гнилое, и он снова посмотрел в окно на озеро. Чистую, холодную воду озера. - Конечно, ты не можешь, - мягко сказал он, - и Жэспар Клинтан тоже не может. Вот почему он сделает это, Айрис. Никогда не сомневайся в этом ни на мгновение. Он сделает это.

II

Офис Робейра Дючейрна, Храм, город Зион, земли Храма

- Робейр, ты не можешь продолжать это делать, - категорично сказал Замсин Тринейр.

- Что делать? - спокойно, почти холодно спросил Робейр Дючейрн, отрываясь от бесконечного моря бумаг, которые ежедневно текли по его столу.

- Ты прекрасно знаешь, что.

Тринейр закрыл за собой дверь личного кабинета Дючейрна и подошел, чтобы встать перед столом другого викария.

- Как ты думаешь, Жэспар - единственный, кто заметил, что ты делаешь - или не делаешь? - потребовал он.

Дючейрн откинулся на спинку кресла, положив локти на подлокотники, и в ожидании уставился на канцлера Божьей Церкви. Как всегда, в офисе было идеальное, спокойное освещение и точно подходящая температура. Кресло - как всегда - было почти невероятно удобным под ним. На стенах - как всегда - была медленно, почти незаметно меняющаяся мозаика свежих зеленых деревьев, растущих на фоне далеких голубых гор. И воздух - как всегда - был наполнен нежными звуками фоновой музыки.

Все это было резким, почти - нет, не почти - непристойным контрастом с ужасами, которые инквизиция Жэспара Клинтана уже тогда обрушивала на мужчин, женщин и детей во имя Бога.

- Что именно я не делаю, Замсин? - спросил он. - Скажи мне. Неужели я не участвую в судебном убийстве моих коллег-викариев? Не аплодирую пыткам женщин, жен, которые, вероятно, даже не знали, что делают их мужья... предполагая, что их мужья вообще что-то делали? Не выражаю свое одобрение решению сжечь шестнадцатилетних девочек заживо, потому что их отцы разозлили Жэспара? Это то, что я не могу делать, Замсин?

Глаза Тринейра расширились от холодного, едкого презрения Дючейрна. Он долго смотрел на другого викария, затем его собственный взгляд опустился, и он стоял, глядя на рабочий стол Дючейрна, пока, наконец, снова не поднял глаза.

- Это не так просто, Робейр, и ты это знаешь, - сказал он.

- Напротив, все именно так просто, - ответил Дючейрн. - Ты можешь возразить, что здесь задействованы другие факторы, другие соображения, но это не делает менее обоснованным или менее уместным ни один вопрос, который я только что задал тебе. Ты можешь лгать себе об этом, если хочешь, но я не буду. Больше нет.

- Неужели ты не понимаешь, как отреагирует Жэспар, если ты начнешь говорить подобные вещи кому-то другому? - глаза Тринейра были почти умоляющими. - Если он даже думает, что ты пытаешься вдохновить какое-то сопротивление инквизиции....

Голос канцлера затих, и Дючейрн пожал плечами. - К моему собственному стыду, - сказал он категорично, - я ничего подобного не делаю. Я держу рот на замке... и пусть Бог простит меня за это. Потому что, поверь мне, Замсин, если бы я хоть на мгновение подумал, что смогу вдохновить какое-то эффективное сопротивление - что смогу остановить это... это злодеяние, я бы сделал это. Я бы сделал это, если бы знал, что завтра сам умру за это.