38
Письмо второе
стойкую в час великих испытаний, чем моя мать. Приближалась полночь; боясь, что мужество изменит ей, она решила уйти.
Свидание происходило в зале, куда выходили несколько ка-i^ep -- довольно просторной, полутемной комнате с низким потолком. Родители мои сидели подле стола, на котором горела свеча; за широкой застекленной дверью прохаживались часовые.
Внезапно маленькая дверца, на которую родители мои прежде не обращали никакого внимания, отворилась и из нее вышел странно одетый человек с тусклым фонарем в руке; то был узник, навещавший другого узника. На нем был короткий халат, или, точнее, длинный камзол, отороченный лебяжьим пухом, что само по себе смешно; довершали его костюм белые кальсоны, чулки и высокий остроконечный хлопчатый колпак, украшенный ярко-алыми кружевами; он медленными шажками скользил по комнате, как скользили придворные Людовика XV по Версальской галерее.
Подойдя совсем близко к моим родителям, незнакомец молча взглянул на них и продолжил свой путь; тут-то они и заметили, что старец употребляет румяна. Молодые люди в молчании созерцали старца, явившегося им в минуту безысходного отчаяния; внезапно, не догадавшись, что престарелый узник, возможно, прибегнул к румянам не для того, чтобы приукрасить изборожденное морщинами лицо, но для того, чтобы завтра, всходя на эшафот, скрыть предательскую бледность, они разразились ужасным хохотом: нервное напряжение на миг взяло верх над сердечной болью.
Родители мои истратили так много душевных сил на то, чтобы скрыть один от другого мучавшие их мысли, что смешное зрелище -- единственное, к которому они себя не готовили, застигло их врасплох; несмотря на все старания сохранить спокойствие, а вернее, по вине этих стараний они предались неумеренному хохоту, вскоре перешедшему в страшные конвульсии. Стражники, имевшие обширный революционный опыт, прекрасно поняли причины этого сардонического смеха и выказали моей матери куда большее сочувствие, чем выказала четыре года тому назад менее опытная парижская чернь дочери господина Бертье. Они вошли в комнату и унесли несчастную женщину, по-прежнему сотрясаемую приступами истерического смеха; отец мой, находившийся в точно таком же положении, остался один.
Таково было последнее свидание моих родителей; таковы были рассказы, слышанные мною в детстве.
Матушка приказала челяди молчать, но простолюдины любят судачить о чужих невзгодах. Слуги наши только и делали, что рассказывали мне о злоключениях моих родителей. Поэтому из моей души никогда не изгладятся ужасные впечатления, встретившие меня на пороге жизни. Первым чувством, какое я испытал, был страх -- страх 39
Астольф де Кюстин Россия в 1839 году
существования, знакомый, вероятно, в большей или меньшей степени всем людям, ибо всем им предстоит испить в этом мире свою чашу бедствий. Без сомнения, именно это чувство приобщило меня к христианской религии прежде, чем мне объяснили ее суть; едва родившись, я уже постиг, что сослан на землю в наказание. Придя в себя, батюшка употребил остаток ночи на то, чтобы совершенно оправиться от ночного приступа; на рассвете он написал жене письмо, исполненное поразительного хладнокровия и мужества. Оно очень скоро сделалось известным, равно как и письмо моего деда, обращенное к этому мужественному юноше, который погиб оттого, что вступился за честь своего отца, оттого, что не пожелал ни остаться при прусском дворе в качестве эмигранта, ни спасти свою жизнь ценою жизни преданной ему девушки.
Господин Жерар, его бывший гувернер, нежно любил своего ученика и гордился им. Во время Террора он жил в Орлеане и узнал о смерти моего отца из газеты; это неожиданное известие так потрясло его, что он скоропостижно скончался от апоплексического
удара. Если даже враги моего отца отзывались о нем с невольным почтением, как же должны были восхищаться им друзья? Простота его манер лишь оттеняла его достоинства. Благодаря неподдельной скромности и кротости речей он, несмотря на все свои таланты, не вызывал нареканий даже в эпоху, когда демон зависти безраздельно владел миром. Без сомнения, в ночь перед казнью он не раз вспоминал предсказания берлинских друзей, но я не думаю, чтобы он раскаялся в избранном пути: в те времена жизнь, какими бы радужными надеждами она ни полнилась, казалась пустяком в сравнении с чистой совестью. Пока в стране находятся люди, в чьем сердце голос долга заглушает все чувства и привязанности, эту страну нельзя считать обреченной.
ПИСЬМО ТРЕТЬЕ Продолжение рассказа о жизни моей матери. -- Враждебное отношение к ней мех партий. -- Она собирается эмигрировать. -- Ее арест. -- Плохо спрятанные бумаги. -- Матушка чудом избегает опасности.-- Разоренный дом.-Самоотверженность моей няни Нанетты.-- Ее неосторожное поведение на могиле Марата. -- Поклоненш новоявленному святому. -- Жизнь моей матери в тюрьме.-- Госпожа де Ламет, госпожа УЭгийон и госпожа де Бога/те, в будущем императрица Жозефина. -- Характеры этих молодых женщин. -- Портрет матушки.-- Неизвестные анекдоты той эпохи.-- Полишинель-аристократ.-Женщина из народа делит тюремный кров со знатными дамами. -- Характер зтой женщины. -- Ее казнят вместе с мужем.-- Бег взапуски.-- Конец, декады в тюрьме.-- Обыски.-- Шутка Дюгазона.-- Допрос. -- Горбатый председательсапожник. -- Черта характера. -- Башмачок из английской кожи.-- Каменщик Жером.-- Страшный путь к спасению.-- Роковая папка.-- g термидора. -Окончание Террора. -- Ухищрения иных историков, рассуждающих о нраве Робеспьера. -- Тюрьмы теле падения якобинцев. -- Прошение Нанетты, подписанное рабочими. -- Канцелярия Лежандра. -- Избавление. -- Матушка возвращается домой. -- Нищета. -- Благородный поступок каменщика Жерома.-- Здравомыслие этого человека.-- Его смерть.-- Матушка отправляется в Швейцарию. -- Ее встреча с госпожой де Собран, моей бабушкой. -- Романс о розе, присланный в тюрьму. -- Суждение Лафатера о характере моей матери. -- Ее жизнь при Империи. -- Ее друзья. -- Второе путешествие в Швейцарию в iSil году. -- Она умирает в i8s6 году в возрасте пятидесяти шести лет. Берлин, z8 июня 1839 года
Раз начавши рассказывать вам о несчастьях, обрушившихся на мою семью, я хочу нынче закончить мой рассказ. Мне кажется, что этот эпизод из времен нашей революции, изложенный сыном его главных действующих лиц, представляет для вас интерес не только в силу вашего ко мне дружеского расположения. Матушка лишилась всего, что связывало ее с родиной; теперь долг повелевал ей спасать собственную жизнь и жизнь ее единственного сына. Вдобавок положение ее во Франции было куда хуже, нежели у других отверженных.
