Николай Карпович поправлялся плохо. Днем лежал на солнышке на раскладушке Филиппа, вечером перебирался в беседку. Кашлял, сипел, задыхался. Варвара Михайловна ставила ему банки и растирала нашатырным спиртом. Другого лечения Николай Карпович не признавал. Филипп много раз предлагал напоить его водкой с жженым сахаром, уверял, что средство превосходное, не раз спасало его на Севере от смертельных простуд, — Варвара Михайловна не соглашалась, опасаясь за сердце Николая Карповича.

Филипп трудился во всю. Лихорадка деятельности, обуявшая его с первой встречи, набирала накал. Варвара Михайловна, наблюдая за ним, радовалась и тревожилась одновременно. Радовалась, что теплица почти готова, и боялась, что Филипп, дойдя до высшей точки каления, выдохнется, остынет, как это бывало в пору их молодости. Довести начатое до конца у него никогда не хватало терпения, рано или поздно приходила апатия. Проект, который еще вчера он отстаивал с пеной у рта, назавтра становился ему безразличен. В глазах появлялся нездоровый блеск, предвестник новой идеи. Всю жизнь Филипп гонялся за большим фартом, менял должности и профессии. Когда Варвара Михайловна сошлась с ним, он уже успел поработать на стройке, где чуть не сделал головокружительную карьеру — в полгода прошел путь от плотника до прораба; потом подвизался в театре в качестве осветителя, заболев дерзкой мыслью стать артистом, получить звание и государственную премию; затем, легко пережив разочарование, решил стать писателем. И действительно, за несколько месяцев написал довольно объемистое произведение об астронавтах, совершающих полет на Марс. Варвара Михайловна работала тогда машинисткой, кстати, в той же самой редакции, где теперь работала Клавдия. Варвара Михайловна перепечатывала рукопись и была первой читательницей и почитательницей молодого автора. Рукопись решительно отвергли все печатные органы, куда бы Филипп ни обращался. Варвара Михайловна давала читать ее знакомым литераторам, пользующихся ее услугами, — почти все отозвались вежливо, без особой критики, что можно было истолковать как одобрение. Все дело было в том, вероятно, что одобрительные отзывы были устные, а отрицательные — письменные. Однажды, когда они прожили уже три года, Филипп объявил, что уезжает на Север с геологической экспедицией.

Первые годы он заваливал Варвару Михайловну письмами и денежными переводами. Потом Варвара Михайловна познакомилась с подполковником Пискуновым и написала Филиппу, что между ними все кончено.

Филипп прилетел тотчас же. Вызванивал, подстерегал, просил встречи. Варвара Михайловна уступила, и они встретились. Филипп умолял вернуться, сулил золотые горы и как последний аргумент показал сберкнижку. Первый вклад был сделан за несколько дней до его выезда и составлял пятьдесят рублей. Второй был сделан за день до его приезда в Москву и составлял пятьдесят тысяч. Варвара Михайловна засмотрелась на эту запись и вдруг узнала почерк Филиппа — чей другой, а его почерк был ей знаком, как свой собственный.

Но и осмеянный, обруганный ею, Филипп не думал сдаваться — звонил по ночам и караулил у дома. Николай Карпович служил во внутренних войсках и очень убедительно пообещал Филиппу отправить его за казенный счет туда, откуда тот прибыл.

Филипп уехал.

И вот теперь, по прошествии стольких лет, судьба свела их опять. Сравнивая больного и беспомощного Николая Карповича с энергичным, юношески порывистым Филиппом, Варвара Михайловна терзалась сомнениями.

От внимательного взгляда Филиппа не укрылись перемены в ее внешности. Он не был психологом, не обладал проницательностью, свойственной его возрасту, но был умен стихийно, истина открывалась ему по наитию. Интуиция подсказывала Филиппу, что перемены во внешности Варвары Михайловны прямым образом связаны с его присутствием. Разница между внешностью Варвары Михайловны в первый день их встречи и внешностью нынешней Варвары Михайловны была разницей во внешности пятидесятилетней старухи и пятидесятилетней женщины. Филипп подолгу останавливал на ней внимательный взгляд, искал возможности оказаться наедине. Варвара Михайловна пресекала эти попытки, но грешные мысли нет-нет да бросали ее в краску. «Дочь уже взрослая, — рассуждала она, — я ничем никому не обязана и могу подумать о себе. Радуга моя догорает. Кому какое дело, если я получу это позднее счастье?»

Так думалось ей по ночам. Днем от этих мыслей спасали обязанности по дому и уход за Николаем Карповичем.

Лето выдалось дождливое и холодное. Николай Карпович мерз по ночам, состояние его делалось день ото дня хуже. Но о переселении в дом не позволял и заикаться. «Жильцы заплатили деньги, стеснять их ни в коем разе нельзя, — говорил он, — я солдат и выдержу все, будьте уверены».

Филипп построил козел для обогревания беседки. По его словам, он их построил за свою жизнь на Севере бессчетное количество. Козел представлял собой трубу на ножках, обшитую асбестом и обмотанную проволокой. Подключался он к столбу напрямую, посредством кошки, чтобы миновать счетчик. Раскаленная добела спираль полыхала с вечера до утра. От тепла в беседке стало уютно, Николай Карпович повеселел. Жить можно было. Мицелий в подвале, по донесениям Филиппа и Варвары Михайловны, хорошо принялся, пошел в рост.

В один прекрасный вечер Филипп на свой страх и риск принес водки и приготовил целебную смесь с пережженным сахаром. Николай Карпович потребовал, чтобы Варвара Михайловна и Филипп тоже выпили для профилактики. Лечение незаметно перешло в застолье, допоздна пели песни, Варвара Михайловна вела основную партию, Филипп подпевал надтреснутым голосом.

Николай Карпович рассуждал вслух:

— Значит, так… Возьмем средний урожай, скажем, пятнадцать килограммов на квадратный метр. Наша теплица составляет двадцать пять квадратов. Множим пятнадцать на двадцать пять. Итого получается две тыщи двести пятьдесят рубликов. Да, а накладные расходы? Минусуем накладные расходы. Остается две тыщи, чистой прибыли. Не худо! Если учесть, что оборотный цикл два месяца, следственно — тыща в месяц. Не худо, не худо!

Филипп поддакивал, но едва Варвара Михайловна завела новую песню, тотчас переключился на пение.

— Варя! Филя! — Николай Карпович выпростал из-под одеяла руки и потянулся к ним. — Уважьте, а?

— А что надо-то? — угодливо спросил Филипп.

— Грибницы, хоть один отросточек! Принесите, а? Мне только понюхать!

— Сейчас сделаем! — сказал Филипп. — Пошли, Михайловна!

Варвара Михайловна поняла его и покорно пошла следом.

В темноте подвала Филипп облапил ее, и она заплакала, осела в его руках. Ей все хотелось рассказать, как плохо жилось все эти долгие годы с Николаем Карповичем, какой он скупой, черствый, циркулярный человек, что они, почитай, три как не больше раза были на грани развода. Филипп затыкал ей рот поцелуями. Потом случилось то, чего втайне жаждала и боялась Варвара Михайловна.

— Ох, старые мы греховодники, — счастливо рассмеялась она. Потом вздохнула: — Сколько небось грибницы-то погубили!..

— А черт с ней, с грибницей, Варенька! — Шепот его обжег ей щеку. — Да и вообще, черт с ними, шампиньонами!.. — Заговорив о грибах, Филипп тотчас переключился с одной эмоции на другую: — Опять же их продавать надо! Стой на рынке как истукан, унижайся перед каждой собакой. Я знаешь чего придумал? Будем выращивать нутрий! Мясо получше кроличьего, а мех по сотне с хромой идет!

— Это сколь же? — спросила Варвара Михайловна.

— По сту семьдесят пять! Я уж и клиентов нашел! И где производителей взять — знаю!

— Нутрия, это же крыса?!

— Ну да, вроде ондатры, только съедобная!

Варвара Михайловна представила себе отвратительную крысу, какую ей однажды довелось увидеть, представила варево из этой отвратительной твари, и ей стало дурно.

— Варь, куда ты? — встревоженно спросил Филипп.

— Пусти! — простонала она.

Опрометью выскочив из подвала, она глубоко вдохнула ночной студеный воздух и разрыдалась.