Стоя под душем, он радовался белоснежному кафелю, горячей воде и хорошему мылу. Он обнаружил в ванной нечто новое: голубой непромокаемый колпак и фен. Точно такой же фен Стабельский прятал в ящике письменного стола; то был его подарок Ноне к Новому году. Жаль, что она его опередила. Но все равно, он похвалит ее за полезное приобретение, а тот, что в столе, они преподнесут Наташке.

Он появился перед ними в вельветовой домашней куртке. Он нарочно ее надел, чтобы Наташка в своем халатике не чувствовала неловкости. Но, удивительная вещь, на ней теперь было платье. Перемены произошли и на столе: блюд явно прибавилось.

— Еще одну минуту! — попросил Стабельский.

В портфеле у него была припрятана бутылка спирта, настоящего, питьевого, северного, и он торжественно водрузил ее в центр стола.

— Ну как, берете меня в компанию?

— О чем разговор! — сказал Кравец.

— Вячеслав Аркадьевич, садитесь вот сюда, со мной, — позвала Наташка.

Кравец поднял бокал!

— Первый тост за Вячеслава Аркадьевича!

— Э нет! Первый тост за вас с Наташей.

— А я буду за вас, — заявила Наташка.

— Прекрасная мысль! — подхватил Кравец. — Вячеслав Аркадьевич пьет за нас, Наташа за Вячеслава Аркадьевича, а я за Наташу. А вы за кого, Нона Андреевна?

— За себя, — сухо сказала Нона.

— Слово женщины… — начал Кравец.

Наташка его одернула:

— Помолчи ты, горечь!

Стабельский рассмеялся:

— Строгая у вас будет жена, Вениамин!

— У-у-у, — промычал тот.

Все выпили молча.

Стабельский сломал паузу.

— А что, Натаха, вот что если я сейчас возьму да закричу «горько»?

— Только попробуйте! — пригрозила Наташка.

— «Горько» кричат на свадьбах, а не на помолвках, — сказала Нона.

— А пусть будет не по правилам!

— Сколько я тебя знаю, ты никогда не поступал против правил.

— Братцы! — взмолился Стабельский. — В чем дело? Я старый, больной, с дороги!

— В самом деле! — Посочувствовала ему Наташка. — Какие мы все вредины! Жених, наливай!

— На этот раз я буду спирт, — сказал Стабельский.

— Я тоже! — расхрабрилась Наташка.

— Не советую, — предостерег Стабельский. — Это очень опасно.

— Ну только капельку!

— Капельку можно. Налейте ей капельку, Вениамин.

Спирт согрел, размягчил Стабельского; он обнял Наташку, тотчас доверчиво к нему прижавшуюся. «Наверное, это очень здорово быть отцом такой славной девчушки», — подумал он.

— Я ревную! — запротестовал Кравец. — А вы, Нона Андреевна?

— Нет.

Стабельскому не очень понравился тон, каким она произнесла «нет», но доискиваться до причин не хотелось, его больше занимала сейчас Наташка — такой взвинченной он ее прежде не видел.

— Закусывайте, Вениамин, — сказала Нона.

Кравец церемонно взял ее руку, поцеловал в запястье:

— Уже. Уже закусил.

— Вячеслав Аркадьевич, ну их, расскажите лучше, как съездили? — попросила Наташка.

— Да-да, — поспешно сказала Нона, — как прошла поездка? Удачно?

Кравец присоединился:

— Просим, просим, Вячеслав Аркадьевич!

К Стабельскому вернулось потускневшее было чувство пережитой победы.

— Банальная история, друзья мои, — как бы нехотя сказал он.

— Уже интересно, — Кравец изобразил пристальное внимание.

— Помолчи, — цыкнула на него Наташка.

— Ну, хорошо… Дело было так. Один охотник вернулся с промысла и узнал, что в его отсутствие жена, мягко говоря, встречалась с другим, В тот же день он встретился с этим другим и… В общем, ударил его ножом. Закон на этот случай предусматривает лишение свободы до десяти лет. Статья сто восьмая, часть первая. Мне удалось добиться пересмотра. Осудили его по сто десятой: телесное повреждение, причиненное в состоянии аффекта. Сие значит — исправительные работы по месту жительства сроком на один год с удержанием двадцати процентов от заработка. Вот, в сущности, и все.

— Это больше, чем победа, Вячеслав, — сказала Нона. — Это триумф.

Наташка и Кравец засыпали Стабельского вопросами: их интересовала любовная часть истории.

— А знаешь, — сказала Нона, — я бы не стала защищать этого ковбоя.

— Траппера, — с улыбкой поправил ее Вениамин.

— Ну, траппера.

— Почему? — искренне удивился Стабельский.

— Потому что для него жена — собственность. И ножом он орудовал потому, что на его собственность посягнули.

— Что ж ему стерпеть надо было, Нона Андреевна? — Наташка раскраснелась от возмущения.

— Да, это было бы не по-хозяйски, — ухмыльнулся Кравец.

— Нет, правда? Какой-то аморальный тип пристает к женщине, и ему за это ничего?! Правильно Вячеслав Аркадьичин подзащитный поступил! Взял и дал отпор негодяю! Все бы так делали, у нас бы давно коммунизм наступил!

— Успокойся, детка, — сказал Кравец. — Все уже позади, соперники живы, на пятьдесят процентов телесно не повреждены, Ну чего ты, дурочка?

— Убери руки! — сказала Наташка с неподдельной ненавистью.

Стабельский счел должным вмешаться:

— Я согласен с Наташей. Не в стенгазету же было писать, черт возьми! Все дело в том, — продолжал он, выждав паузу, — что у моего подзащитного растет сын. И он очень хочет быть похожим на своего отца. Не забывайте, что трагедия произошла в маленьком промысловом поселке, где в ходу свой кодекс чести.

— Хорошенький примерчик сыну, — заметил Кравец.

— Отец вступился за честь матери, — повысил голос Стабельский. — Вот что вынесет мальчик из этой истории. И потом, мы рассуждаем сейчас очень отвлеченно. Я же вел конкретное дело, с конкретными участниками, в конкретных обстоятельствах. В одном я с вами согласен, Вениамин. Вполне хватило бы кулака.

— Какой вы умный, Вячеслав Аркадьевич! Я даже не подозревала!

— Благодарю, — Стабельский не мог сдержать улыбки.

— Нет, я без юмора! Как вы все расставили по своим местам!

— Наличие присутствия ребенка, конечно, меняет дело, — с значительным видом произнес Кравец.

— Перестаньте ерничать, Вениамин, — сказала Нона. — Это действительно меняет дело.

— Я вот ему сейчас ка-ак двину! Профессор кислых щей.

— Наталья! Возьми себя в руки!

— А чо он, Нона Андреевна? Еще дурочкой обзывается!

— Может быть, выпьем? — спохватился Стабельский.

— Превосходная мысль, — поддержал Кравец.

Что-то было не так в этой помолвке. Отчетливо проступала некая асимметрия, некая дисгармония в обстановке застолья, точно в одном томе оказались подшиты материалы из разных дел.

Уже включили магнитофон.

Кравец и Наташка, подстрекаемые Стабельский, вышли из-за стола. При всей их кричащей несхожести и он, и она принадлежали одному поколению; это тотчас стало видно, едва они встали друг против друга. На первый взгляд казалось, что партнерша из непонятного упрямства ломает начинаемую партнером группу движений, тем не менее двигались они в одном присущем только их времени динамическом стереотипе, и оттого танец их был слажен, органичен, словно бы они пели на два голоса.

— Черти! — с завистью сказал Стабельский.

— Дети, — отозвалась Нона.

— Она дитя, точно. А он… Этот мальчик многого добьется в жизни.

— А чего ты добился в жизни, Стабельский? — неожиданно спросила Нона.

— Извини, но я еще не умер.

— Хорошо; чего ты добиваешься в жизни?

— Гармонии, Нона Андреевна, гармонии.

— Интересно, в чем она выражается?

— Сколько лет мы с тобой женаты? Пора бы знать.

— И все-таки в чем же?

— Хотя бы в равновесии между тяжестью преступления и справедливостью наказания.

Нона свела разговор к шутке:

— Лучше бы ты добивался равновесия между нашими потребностями и нашими, увы, возможностями.

— Извини, учту на будущее.

Память его вдруг выметнула вчерашний чистого небосклона день, яркое солнце над Югутлой и просторные голубые снега. Он опять очутился в доме охотартели, бревенчатом, пропахшем шкурами, и махорочным дымом, опять вокруг него громко разговаривали и громко смеялись неприхотливые люди и он сидел с ними за деревянным скобленым столом на равных, и была зима, солнечная, морозная, совсем как в детстве.