Блаженная оборотилась и, пока женщина бежала к ней, смотрела, как ветер терзает в небе облака, что летели в сторону моря.

– Андрей Фёдорович, утоли мои печали! Век тебя буду помнить!

Сбившийся платок женщины упал вниз, на косы. Блаженная улыбнулась, и хныкавший ребёнок на материнских руках тоже заулыбался, загукал, залепетал, словно желая рассказать всем что-то очень важное и сокровенное.

– Спаси, Господи, – тихо произнесла блаженная.

Быстрым движением она погладила малыша по головке и двинулась по пути застрявшей кареты. Дверцы кареты распахнулись, и оттуда, словно вихрем повеяло – так резво выпрыгнула барыня, да не абы какая, а вся в шелках и бархатах. Даже сапожки, что мелькнули из-под юбки, и те шёлковые.

Толпа так и ахнула, особенно бабы. Та, что с ребёнком стояла, замерла на месте, не зная, куда бежать. Мужики сорвали с голов шапки, но кланяться не спешили, выжидали, явно определяя, что за барыня в их краях объявилась. Впрочем, барыня в их сторону даже не глянула. Она рванулась к блаженной, поднимая с парика облако пудры. Подбежала, схватила за руку и зарыдала в голос:

– Я знаю, ты та юродивая, что удачу приносишь. Говорят, Бог тебя любит и молитва твоя доходчива. Помолись за меня! Сколь хочешь дам денег. – Раскрыв кожаный мешочек, что болтался на локте, барыня высыпала на ладонь груду серебра: – Вот, возьми.

Барыня стала совать в руки блаженной деньги, и они дождём падали на землю, прямо в грязь. Барыня нетерпеливо стукнула каблучками. Сапожки барыни и подол юбки уже успели замараться в грязи, что лежала брызгами на пунцовом шёлке накидки.

– Глянь, а сиятельство-то, когда плачет, оказывается, простая баба, как мы с тобой, – шепнула солдатка Марья вдове барабанщика. – Ишь, деньгами как разбрасывается, сразу видно, не горбом они ей достаются, а с неба валят, навроде снега. – Она облизала губы. – Как думаешь, Стешка, возьмёт Ксенья плату али нет?

– Не возьмёт, – сказала барабанщица, – она у купца Протасова золотой не взяла. Я собственными глазами видела. Так тому и отрезала: «Ты, мол, покупателей обмишуриваешь, не буду пачкаться об твоё подношение».

– Сама слышала?

– Бабы сказывали.

Замолчав, обе впились глазами в упавшие деньги, которые барыня, судя по всему, не собиралась подымать. С униженными поклонами барыня волочилась позади блаженной и горячо бормотала что-то неразборчивое.

– Осерчала Ксенюшка, вон лицо какое суровое, – заметила барабанщица, придвигаясь поближе к монеткам в грязи и стараясь повернуться так, чтоб перекрыть доступ мужикам, что тоже стали подступать к серебряной россыпи.

– К тебе барыня привяжется, как банный лист, и ты не возрадуешься. – Солдатка стала приседать на корточки, вроде бы как онучи на лаптях поправить.

– Но-но, не балуй! – кнутом щёлкнул в воздухе резкий оклик. – Убирайте свои лапы от чужого добра!

Народ, сгрудившийся вокруг монет, вздрогнул. Соскочившие с запяток лакеи споро подобрали брошенное и рассовали по карманам:

– Не вам, лапотникам, предназначены. Её сиятельству вернём в целости и сохранности.

Барабанщица усмехнулась:

– Как же, вернут, жди, себе заграбастают. – Она оборотилась к мужикам: – А не будет им счастья с тех денег. Никому не будет. Потому как Ксенюшка и не взяла у них ни грошика. Знает, что богатство неправедное.

– И то верно, – сказал один из мужиков с окладистой бородой. – Да вот и барыня обратно бежит. Ишь, какая недовольная, аж ножкой притопывает. Видать, не солоно хлебавши.

Хлопнула дверца, щёлкнул кнутом кучер, форейтор пришпорил коня, и карета с неповоротливой медлительностью развернулась в сторону выезда.

Маркел не замечал, как с годами белеют Наташины волосы и как от улыбки сбегаются к глазам тонкие морщинки – она для него всегда была хороша. Лишь на свадьбе младшего сына взглянул на Наташу со стороны и вдруг увидев, как она осунулась, ахнул. Даже новый цветастый плат в яркой росписи не розовил щёки.

– Не захворала ли, моя лапушка?

Ждал ответа, а сердце от тревоги в пятки улетало – а если и вправду скажет плохое?

Но Наташа лишь покачала головой:

– Устала. Сам знаешь, вчера весь день пробегала по делам и сегодня с полночи кручусь по хозяйству, чтоб в грязь лицом перед гостями не ударить. Свадьбу справить – не шутка, тем паче, что последний соколик из гнезда вылетает. – Она легко смахнула слезинку с ресниц – всё таких же густых и длинных, как в молодости.

– Коли так, то твоя правда. Я тоже едва на ногах стою, – заулыбался Маркел от радости, что его страхи оказались напрасны.

Вчера, накануне венчания, всей семьёй встречали постельный поезд[31]ажно из трёх подвод, как положено у справных хозяев, без малого почти купцов. Гильдейский сбор в казну был уплачен, и Маркелу лишь оставалось получить купеческую грамоту.

На первой подводе, по обычаю, везли икону и диковинку – самовар! Такого чуда во всём граде Петровом по пальцам одной руки пересчитать можно. Подумать только: без печи воду кипятит, успевай лишь щепы подкидывать. Ну да в доме бондаря в стружках недостатка не бывает.

Рядом с самоваром на телеге сидел мальчик-блюдник в обнимку с медным блюдом, где стояла сахарная голова, изукрашенная лентами, чтобы подсластить молодым жизнь, и лежало несколько заморских земляных яблок, названием картуфель. Говорят, вкуса отменного, и ежели оный развести на огороде, то вскоре урожай всё семейство прокормит. К слову, выглядели сии яблоки препогано, словно у коней из-под хвоста нападали. Ну да на подарки грех косоротиться.

На второй подводе везли посуду, постель и всяческий скарб, что невестам положено в дом приносить. Рядом с кучером сидела крёстная мать невесты, которая держала в руках серебряную позлащённую солонку с солью, дабы будущим хозяева не пришлось без соли щи хлебать.

А уж третья подвода везла новую родню с описью приданого да сваху, шуструю тётку Агриппину.

Принять всех, угостить, ублажить да обряды соблюсти – хлопот полон рот.

То ли дело, когда они с Наташей венчались. Ни тебе приданого, ни гостей, вместо кружевного покрова на головку невесты – тучки небесные, а вместо богатого пира – утка, пирог с яблоками да пряный сбитень с лесным мёдом.

Когда шли с венчания, встретили на Пушкарской блаженную Ксению. Кланяясь ей в пояс, Маркел сразу понял, что им послан добрый знак, будто солнышком осиявший их с Наташей супружество.

Жена, голубонька, прочитала его мысли как по Псалтири и тихо прошептала, только для его ушей:

– Счастливые мы с тобой, Маркелушка, ох и счастливые! Молюсь, чтобы хоть частичка нашего счастья перешла на детей и внуков.

– И я молюсь, – шевельнул губами Маркел. – Верю, и заступница наша, петербургская, о нас молится. Сам видал, как она на ночь в лес уходит и кланяется на четыре стороны.

Он посмотрел в Наташины глаза, любимые и глубокие, как озёра, и подумал, что Господь не зря послал в мир любовь, ибо она и есть Царствие Небесное на земле.

Через много лет, когда родные будут провожать купца третьей гильдии Маркела Волчегорского в последний путь, близ Смоленского кладбища они увидят огромную толпу горожан. Телеги, повозки и кареты запрудят мостовые, начиная с Большого проспекта, что тянется через весь Васильевский остров.

Пробиваться ко входу придётся в объезд, с обратной стороны кладбища. Заплаканная Наталья взглянет на детей, внуков, невесток, что будут жаться друг к другу, как осиротевшие птенцы, и подумает, что жизнь Маркела промелькнула ласточкиным крылом и скоро совсем исчезнет за тучами.

– Почему столько народу, кого хоронят? – спросит она молодую бабу с малыми ребятишками.

Звучно всхлипнув, баба вытрет глаза концом платка:

– Блаженную нашу петербургскую хоронят, Ксению.

– Ксению…

Наталья вдруг почувствует невнятную радость, словно бы не одного отправляет Маркелушку в дальний путь, а с провожатой, что тихой походкой пройдёт вместе с ним по мосту через вечность.