Однако Питирим Сорокин не ограничивается общефилософскими возражениями против идеи первичности практики, пытаясь доказать ее фактическую несостоятельность, неприменимость к человеческой истории, в которой огромную роль играли и играют "идейные" стимулы поведения. Наиболее наглядным примером этой роли Сорокин считает современную историю России, в которой большевики - под аккомпанемент издевательски звучащих суждений о приоритете практики - осуществили невиданное в истории насилие идей над живой жизнью, полностью опровергнув собственный тезис о "бытии", определяющем "сознание".
Отрицая подобную роль идей, полагает Сорокин, Маркс и его сторонники вынуждены фальсифицировать историю, редуцируя ее подлинные духовные причины к измышленным императивам практики.
И в самом деле, многие марксисты, убежденные в том, что идеи "не имеют собственной истории", естественно, не считают их самостоятельным фактором причинения в общественном развитии, рассматривают как некую сублимацию не всегда очевидной практической выгоды. Такие ученые пытаются, к примеру, доказать, что религиозные войны - скажем, крестовые походы - вполне объяснимы и без обращения к религиозной идеологии, которая лишь запутывает дело, служа "маскировкой" реальных практических целей обогащения, "трудоустройства" младших сыновей феодальных семейств и пр.
Они игнорируют тот факт, что в реальной истории не только отдельные "бессребреники", но и целые народы могут действовать из идейных побуждений и эмоциональных порывов, принося "презренную пользу" в жертву "велениям души", сколь бы ни были разрушительны последствия таких действий. Не следует забывать, что в мотивации социального поведения (не только индивидуального, но и коллективного) потребность в самоуважении, достоинстве, справедливости может быть не менее значимым фактором, чем потребность в деньгах и всем том, что можно купить на них. Поэтому война между двумя государствами может возникнуть не только из-за экономических противоречий, но и из-за проигранного футбольного матча (как это произошло в Латинской Америке), спровоцировавшего чувство национального унижения. Нечто подобное происходило недавно в Закавказье, где бывшие советские республики вели бессмысленные с практической точки зрений войны, не способные решить ни одной из реальных проблем, существующих в регионе.
Было бы, однако, глубокой ошибкой объяснять происходящее лишь "происками господствующих классов" или "мафиозных кланов", преследующих корыстные цели и спекулирующих на экономической неустроенности людей. Конечно, экономические лишения являются мощнейшим дестабилизирующим условием, создающим питательную почву для различных форм идеологического экстремизма. И все же в "историософской" части нашей работы мы постараемся показать, что человеческая история достаточно сложна для того, чтобы сугубо идейные мотивы в ней были не только внешним поводом, но и реальной причиной происходящего. Национальные амбиции в истории действительно могут брать верх над реальными национальными интересами; религиозный фанатизм (как показывают хотя бы события современной истории Ирана) может определять судьбы стран, не считаясь с элементарными соображениями здравого смысла. Столь же опасным, как показывает история уже нашей страны, может быть классовый фанатизм большевистского толка, приносящий практическую целесообразность в жертву измышленной "доктринальной необходимости".
Но следует ли из сказанного, что идея приоритета практики есть элементарное научное заблуждение, противоречащее реалиям истории? Не будем торопиться с положительным ответом на этот вопрос. И дело не только в том, что на каждый исторический случай приоритета духовного над практическим можно без труда подобрать пример обратного свойства (что подтверждает, казалось бы, принципы социально-философского плюрализма, де-юре провозглашаемые Сорокиным).
В действительности мы можем идти дальше и утверждать, что при правильной интерпретации проблемы вполне возможно и необходимо рассматривать приоритет практического в истории как несомненную социальную закономерность.
Прежде всего, мы постараемся показать, что приоритетность практики является доминирующей тенденцией истории, т.е. представляет собой наиболее распространенное в ней явление. Это означает, к примеру, что в подавляющем большинстве случаев войны вызываются не "идейными" соображениями, а практическими мотивами экономического и политического порядка, более значимыми для социального поведения людей.
Это означает, что мы вправе рассматривать приоритет практики как закон-тенденцию, который неслучайно действует в статистическом большинстве случаев. Мы имеем право утверждать подобный приоритет в той же мере, в какой возможно утверждать, к примеру, что мужчины по своей конституции крупнее женщин. Ясно, что это суждение окажется неверным в ряде конкретных случаев, но оно выдерживается для всего массива сопоставляемых явлений (миллиард мужчин, поставленных на весы, несомненно "перетянут" миллиард женщин).
Однако мы намереваемся пойти дальше и доказать, что приоритетность практики можно рассматривать не только в ее статистическом измерении. В некотором смысле это утверждение выдерживается для каждого общества, но лишь в том случае, если мы правильно понимаем специфику социального детерминизма и рассматриваем наш гипотетический закон в качестве особого типа "закона-ограничителя".
В самом деле, мы должны учитывать тот факт, что законы общества качественно отличаются от большинства законов природы тем, что редко выступают в качестве абсолютных "законов-предписаний". К примеру, закон всемирного тяготения, как мы знаем, представляет собой обязательное к исполнению предписание, которому подчиняется поведение всех известных нам материальных тел. Этот закон невозможно "обмануть" - он не нарушается ни при каких условиях, ибо фиксирует норму необходимого, безальтернативного, а не "допустимого" поведения физических систем.
Иначе обстоит дело со многими социальными связями, претендующими на высокий статус закона. В самом деле, мы видели, что приоритетная роль практики никак не может быть "законом-предписанием" - она может нарушаться субъектами, вполне способными исходить из приоритета духовных целей. И тем не менее приоритет практики имеет своеобразную "законодательную силу". Не "запрещая" нарушать себя, он "мстит" за такое нарушение, подрывая дееспособность обществ, исходящих из альтернативной модели поведения. По сути он выступает как "закон-ограничение", формулируемый следующим образом: социальная система может игнорировать практические потребности людей, приносить их в жертву "идейным соображениям", но, поступая подобным образом, она с необходимостью обрекает себя на катаклизмы, стагнацию, разрушение в ближайшей или дальнейшей исторической перспективе. В этом плане опыт исторического существования СССР - государства, в котором приоритет зачастую отдавался не повседневным нуждам людей, а "исполнению пунктов кабинетной схемы коммунистического строительства", - является не столько опровержением, сколько доказательством закона определяющей роли практики, который в конце концов "взял свое", создав предпосылки для глубочайшего социального кризиса.
С учетом всех этих оговорок, опять-таки снимающих излишнюю жесткость функциональных связей, заложенных в доктрине Маркса, его убеждение в том, что практическое в жизни общества всегда определяло, определяет и в видимой исторической перспективе будет определять духовное, перестает быть легким объектом критики и вынуждает к серьезным раздумьям.
Напротив, серьезные сомнения начинает вызвать альтернативное мнение Сорокина, согласно которому на продолжительных многовековых этапах человеческой истории (характеризуемых им как "идеа-циональные") духовные потребности людей в познании своей природы, в соотнесении себя с Божественным Абсолютом, всецело подчиняют себе потребности практической адаптации, определяют образ жизни самых широких масс людей, а не только религиозных подвижников.
