Милая, несравненная Валентина! Вчера я вылепил тебе цветок из красной глины с кристаллами розовой и желтой слюды. Приезжай ко мне! Блаженный Августин обвенчает нас, а король Виктор Эмманиул Третий пожалует мне титул барона, и ты станешь баронессой. Гагарин согласился быть тамадой на нашей свадьбе, а еще мы пригласим господина товарища начальника главного врача и тетку из 26 февраля и всех угостим паленой водкой! Приезжай, дорогая Валентина! И новенького, который безногий и однорукий и одноглазый, мы тоже позовем, а он нам прочитает свои строчки – он тоже пишет строчки. У нас тут все пишут строчки. Сегодня после прогулки грачи-санитары притащили этого новенького в мою палату, оказывается, он будет жить со мной на одном листке календаря. Я нисколько не против. Он мне нравится. Он московский бомж, его поймали на Курском вокзале, потому что он гонялся на своей безногой тележке за вокзальными ментами и кусал их за ляжки, и привезли к нам в календарь, повезло дураку! Вот только беда – он не знает дня своего рождения, поэтому его поместили ко мне, ну, может, вспомнит, тогда и переберется на свой законный листок. А ты приезжай ко мне, Валентина, мы будем жить вместе с безногим одноруким одноглазым бомжом, и в день получки ты будешь покупать нам мешок конфет, и мы будем втроем играть на них в шахматы. Он хоть и безногий и однорукий и одноглазый, а человек добрый и любит животных. Бомжи все любят животных, хотя некоторых при этом едят, особенно голубей, но ведь это по необходимости. Я их тоже люблю, и бомжей и животных, и никого не ем, поэтому мы заведем собаку и назовем ее Тундра, и заведем кота и назовем его Рай, и заведем морских свинок и назовем их Черная и Речка, обязательно двух – в календаре на обороте листка от 3 сентября написано, что морские свинки в одиночестве погибают от одиночества, как и люди, – а еще приютим парочку подвальных крыс и назовем их Филемон и Бавкида, а еще заведем домашний муравейник. Ты ведь любишь муравьев, Валентина? Вот только сложность в том, что им трудно давать имена, ведь они все время перемешиваются между собой, эти муравьи. – Дорогой мой сосед, – говорю я однорукому, – ты не помнишь день своего рождения, но каково имя твое? – Граф Влад Цепеш Басараб Господарь Валахии по прозвищу Дракула, – отвечает одноглазый. Тут сверху спускается король, обнажает свои царственные плечи с выколотыми на них монаршими двенадцатиконечными звездами со львами и просит графа предъявить знаки его благородного отличия, а граф скидывает одежонку и показывает Его Величеству десятиконечные звезды с черепами и костями, а после задирает штаны и обнажает култышки с выколотыми на них звездами восьмиконечными. Король хлопает в ладоши, а подлетевший Гагарин хлопает графа по плечу, а Блаженный Августин просит Дракулу прочитать строчки. И граф Влад Цепеш Баса-раб Господарь Валахии по прозвищу Дракула, прикрыв оставшийся глаз свой и размахивая оставшейся рукой своей, проникновенно декламирует нам вот это.

Я бьюсь головой об пол и катаюсь вокруг кровати, а король Виктор Эммануил Третий, захлебываясь от слез, спрашивает графа, паленую ли водку кушал тот в переходе. – Атас, братва! – вопит Блаженный Августин и вместе с Гагариным взмывает на радугу. И прибегает монаршая свита и, заломав королю руки, уводит его, рыдающего, в 11 ноября, а слетевшиеся грачи-санитары укладывают меня и привязывают к кроватной сетке бинтами, а граф Дракула, тот прыгает на своих култышках по полу и пытается укусить за икру господина товарища начальника главного врача. Валентина, как же я люблю тебя!

Милая Валентина, ты помнишь, когда я был маленький, ты водила меня за ручку в городской парк, а в нем была каруселька с крылатыми деревянными лошадками – такими нехитро раскрашенными солнечными существами с неправильными добрыми глазами и неловко вырезанными почти человеческими улыбками. Ты покупала билетик и усаживала меня на зеленую лошадку с дыркой в голове от выскочившего сучка, а корявый хмурый мужик-работник дергал за рычаг карусельного механизма с такой окончательностью, как будто зачинал само мироздание, и мотор глухо, натужно, по-шамански взвывал, и вся площадка с лошадками сдвигалась с места и крутилась, крутилась. А потом ты покупала еще один билетик, и я пересаживался на красную лошадку с отломанным ухом, и все повторялось. А последней была желтая солнечная лошадка, и у нее была глубокая трещинка на отполированной до блеска спинке, куда насыпался, набился травяной, листвяной сор и пыль, и она тебя кружила и поднимала вверх до самого солнца, а после ты сходил с карусели, качаясь, и падал прямо в мамины руки, а она усаживала тебя на скамейку и покупала тебе мороженое, и воробьи прыгали и шебуршились у наших ног, а в траве шуршали ящерки. Тыщерки, выщерки, мыщерки шарились, щурились, щерились из пещерки, юркие…

Да, милая Валентина, я ведь совсем забыл. Бомж, собака, кот, морские свинки, подвальные крысы, муравьи – это все очень хорошо, но нам обязательно нужно завести в нашем доме ящерку. Без ящерки никуда. Я ведь знаю, где они водятся – в темных кустах караганника. Когда мы поженимся, Гагарин повезет нас в свадебное путешествие, и я обязательно покажу тебе это место.

Там, в городке моего детства, ненастоящем, а может, никогда не бывшем, все было рядом, все было близко. Прошагать его весь можно было, наверное, за час вдоль и за полчаса поперек. Жили в нем шахтеры и рабочие с завода резинотехнических изделий. Что это за такие изделия, ему, мальчишке, было неизвестно, а сам завод дымил трубами на другом конце степи, километрах в десяти от жилого сектора. Ну да бог с ним, с заводом. Дом его стоял на самой окраине городка, за ним дорога, а за дорогой кочегарка, а чуть подальше гаражи с кроликами и безголовыми курицами. А если пойти вдоль дороги, то будет школа, где ты учился, а если еще дальше и вглубь городка, то будет дом культуры, которым руководил Лазарь Иванович, и рядом парк с тополями, покрытыми пылью. Года за два до смерти матери он любопытства ради съездил в этот городок, сходил туда, сходил сюда, дошел до дома, в котором жил мальчишкой, купил водки в том магазине, где мама покупала ему конфеты, потом дошел до парка и наткнулся на ту самую карусель.