— Неужели мертвые буквы исчезнувшего народа интересней сотен юных растущих существ?

— У вас свое призвание, у меня свое! Лучше воскресить мертвый язык, чем умертвить живые души!

— Что это значит?!

— Да то, что без таланта нельзя быть воспитателем… Мое дело в тишине архивов, здесь я на время…

— Как это печально, Свет… Я-то думала…

— Напрасно, напрасно… Курсы военных шифровальщиков — это как раз по мне… Прощайте, Лада, и не поминайте лихом!

И Свет, тряхнув руку девушки, быстро повернулся и ушел.

Она еще постояла с протянутой рукой и, очнувшись, сразу заметила меня, невольного свидетеля этой сцены.

— А, вы еще здесь! Почему не уехали?

Ее тон возмутил меня.

— Мне здесь нравится, хочу поселиться здесь, как Робинзон на необитаемом острове!

— Да кто вы такой? Почему вы нами так интересуетесь?

— Потому что я старый вожатый!

— Ах, старый вожатый… старый вожатый, — повторяя эти слова, суровая девушка как-то смягчилась, на строгом лице ее появились подобие улыбки и тень приветливости… — Позвольте, позвольте, так вы же у нас запланированы!

— Я запланирован?

— Ну да… беседа старого вожатого о первых пионерах… Это же чудесно!

Путешествие с происшествиями

— Оставьте ваше дикарское путешествие, поживите у нас в культурных условиях. Посмотрите, как живут теперешние пионеры. Я вас приглашаю.

— Спасибо, Лада.

— Зовите меня Владлена Сергеевна. На место уезжающего в армию Свет Ивановича меня выдвинули старшей пионервожатой.

— Ах, вот как, поздравляю!

— Спасибо, для меня пионерработа — это все! При звуках горна я словно куда-то лечу… А как завижу ребят в красных галстуках, выстроившихся на линейке, так на глазах слезы! Вы переживали такое? Вам это знакомо?

— У нас большинство вожатых были парни, девушки редкость, — уклончиво ответил я.

— А теперь у нас ребята — вот такие студенты на время, как Свет Иванович, главная сила мы, — гордо выпрямилась Лада.

— Красивое у вас имя, — сказал я, любуясь ее тонкой, стройной фигурой, не знавшей, верно, тяжелого труда, — Владлена, в нем слышится «в лад с Лениным».

— В лад с Лениным, ой как хорошо! А вы знаете, у меня и отчество не простое. Я Сергеевна в честь Сергея Мироновича Кирова. У нас в детском доме имени Кирова всех подкидышей называли Сергеевнами. Правда, интересно?

Мы уже шли в гору, мимо громадных сосен, по тропинкам, устланным хвойными иглами. Вожатая то и дело останавливалась и, танцуя на одной ножке, высыпала песок из сандалет.

— Летом лучше босиком, — заметил я.

— Ой, что вы, по сосновым иголкам-то? По каменным плитам?

Я топаю в своих рыбацких сапогах по ровным каменистым дорожкам уже на территории лагеря.

Странно выглядит моя фигура среди статуэток гипсовых пионеров и фонтанов. Дворники, подметающие дорожки, косятся на меня. Нянечки в белых халатах, пробегая мимо, отворачиваются.

У меня такое впечатление, будто мы идем по санаторию для больных и выздоравливающих. А может быть, это пансион для престарелых коммунаров, заслуживших почетный отдых?

— Хорошо у нас, культурно, — улыбается Владлена Сергеевна.

И вдруг лицо ее принимает строгое выражение. Она заметила бегущего мальчишку в тельняшке. Тут же подозвала.

— Ты опять опаздываешь к завтраку?

— Извините, немножко… помогал Егорычу.

— Вот полюбуйтесь, каков! Не пионер, а морячок какой-то! Как он вам нравится?

Я не успел ответить — разглядывал фонтан в это время.

Вожатая бросила на ходу мальчишке:

— Поделишься своим опытом сегодня на совете отряда.

Я подмигнул Морячку — ему есть что поведать на совете отряда: хотя бы о старом моряке, который в одиночку таскает казенное имущество, когда мимо топают сотни резвых бездельников.

Мы прошли по каменистым дорожкам, мимо цветочных клумб, к дому-терему с крышей, украшенной цветными стеклами. Здесь за столами, накрытыми снежными скатертями, сидели дети в белых рубашках и красных галстуках — все одинаковые, только мальчишки были стрижены наголо, а у девчонок торчали косички с белыми бантами.

Официантки в наколках и белых передниках разносили пищу.

— Это уже второй завтрак, — подчеркнула моя провожатая, — у нас четырехразовое питание.

По незаметному кивку ее головы мне быстро организовали угощение за отдельным столиком.

— А как у вас было организовано питание, в ваше время? — разделяя со мной обильную еду, осведомилась как бы невзначай Владлена Сергеевна.

— Мы картошке, испеченной в золе костра, были рады.

— Как золушки! А наш пионерлагерь показательный. Над нами шефы дышат не надышатся. Все лучшее нам.

После завтрака старшая пионервожатая повела меня осматривать лагерь.

Здесь было чему порадоваться. Аккуратные домики с резными петухами на громоотводах. Никелированные кровати. Полотняные простыни. Пуховые подушки. Одеяла из верблюжьей шерсти.

Как же побогатела родная страна! Нам, первым пионерам, такое и не снилось.

— Мы задумали сделать этот лагерь идеальным, чтобы не только наши равнялись, иностранцам можно было бы показать!

— А зачем это?

— Во-первых, от общения с иностранными делегациями у ребят развивается интернационализм… Ну, а потом… сами знаете… знаете… — И тут на лице Владлены Сергеевны появилось хитроватое выражение. — Ребятам польза очень даже большая! Уж это я по себе знаю. У нас в образцово-показательном детском доме имени Кирова, бывало, перед каждым посещением иностранцев — и суп наварней и второе вкусней, а на третье не только компот, а еще и мороженое! А к чаю, бывало, и горяченькие бублики первый сорт… А когда особо важные гости из какой-нибудь богатой страны, так еще и торты и кексы… Ну и нам кое-что дополнительно подкинут… Понятно?

Она смешно сморщила нос, маленький, облупленный, загорелый. И тут же пояснила:

— У меня на солнце всегда кончик носа лупится. Беда просто… И не у меня одной, как вы заметили. Такие уж мы тонкокожие, ленинградцы.

И по ее улыбке и по тому, как она произносила это слово, можно было понять, что и эта тонкокожесть относится к достоинствам ленинградцев.

Показывая лучшее, что есть в лагере, Владлена Сергеевна привела меня в уголок живой природы. Это был целый павильон, как в зоопарке. Аквариум был полон разноцветных рыбок, в террариуме по песку ползали громадные черепахи. На пальмах, посаженных в кадках, сновали крикливые синие и желтые попугайчики.

В колесе вертелись две белки. На них смотрела из клетки с презрительной гримасой обезьянка.

В двери сунулся тот самый мальчишка, который ночью был у меня в гостях.

— Ты что, Яша? Чего это у тебя в руках?

— Птичик.

— Какой еще птичик?

— А я не знаю… Из гнезда, наверно, выпал. Не ест, не пьет. Больной, что ли? Испугался. Вон как сердце бьется! — И мальчишка приложил комочек пуха и перьев к своему уху.

— Брось, брось сейчас. Фу, какая бескультурность! На нем, наверное, букашки… Зараза! — Правильные черты вожатой исказила гримаса отвращения, и она мгновенно вытолкнула мальчишку, захлопнув дверь в живой уголок.

Но дверь почему-то отскочила и стукнула ее пониже спины. Это обезьянка просунула в щель ивовый прутик, отчего дверь и спружинила.

Проказница с злорадным кряканьем запрыгала в клетке. Сконфуженная вожатая вырвала из щели прут и погрозила обезьянке.

— Вы понимаете, — пояснила она свою строгость, — у нас животные очень ценные. Приобретены через зоомагазин за большие суммы… Все прошли карантин, не заразные, чистые… А тут этот непроверенный птичик!

Я хотел сказать о знакомстве с этим добрым мальчишкой, но вожатая сама стала о нем говорить:

— Это тоже выдающийся деятель… Сегодня мы будем слушать на совете дружины, как он рассматривал поющего соловья, ночью один бродил по лесу…