— Говорил, — согласился Тихон Тарасович. — Однако коряво получилось, ни за что страдает человек. Теперь когда еще дома будет!

— Когда?! — Сердце у Гуликова сжалось от страха.

— И-и-и! — протянул Тихон Тарасович. — Этого, мил-любим, даже машинист не знает. Куда путь дадут, туда и поедем. Может, в Барнаул через Вологду, может, в Архангельск через Симферополь. Задача, чтоб гнать без остановок, план по тонно-километражу довыполнить.

— Что же мне делать? — Гуликов чуть не плакал.

— Не убивайтесь! — пожалела его проводница. — Тихон Тарасыч справку выдаст.

— Выдам, — подтвердил Тихон Тарасович. — По всей форме выдам, на работе не прилипнут. Она решила, что ты командировочный, вот и пустила. Нас инструктировали помогать командировочным, которые по плану километраж недокатали.

— А другие пассажиры в поезде есть? — простонал Гуликов, мечтая обрести товарищей по несчастью.

— Не, — отрицательно покачал головой Тихон Тарасович. — Остальные вагоны товарные. Сметану везем. Вот хозяин. — И показал рукой на человека в балахоне.

— Сметану! — вскричал Гуликов. — Зачем?!

— Не знаю, — равнодушно произнес балахон. — Говорили, в целях правильного регулирования. На бумаге фонды исчерпали, а в наличии сметаны невпроворот, хранить негде. Решили, пусть погуляет, коль уж порожняк идет. Договорились начальники друг с дружкой. А мне ее сопровождать предложили. Чего не съездить!

— Она же испортится! — ухватился за логику Гуликов.

— Шут с ней!. — возразил равнодушный в балахоне. — Купят! Неужто кто скандалить из-за сметаны станет? Дешевая она. Выбросит — и все дела!

Шли дни, а Гуликова все мотало в этом странном поезде. Он много спал, питался кисловатой сметаной, грыз железнодорожные вафли и сахар, недостатка в кипятке тоже не было. Вечерами все четверо беседовали на всякие темы: о неопознанных летающих объектах, о горячих точках планеты, о сырьевых возможностях Мирового океана и о многом другом. Гуликов обнаружил в себе недюжинную эрудицию, и попутчики внимали ему с уважением.

Поезд пыхтел, вилял, сворачивал то на восток, то на запад, то бросался на север, превращаясь в сосульку, то оттаивал на юге. Однажды днем Гуликову показалось, что состав несется вдоль берега моря, но он никак не мог определить, Черное это море или Белое. Остальные трое тоже ничего не знали, поскольку из-за большой скорости невозможно было открыть окна или разглядеть пейзаж. Так что, если бы не мысли о жене, которая, безусловно, сходила с ума от волнения, Гуликову жилось не без приятности.

Наконец поезд пришел туда, откуда ушел, и Гуликов, получив от Тихона Тарасовича справку с печатью, тепло распрощался с попутчиками и кинулся домой. Человек в балахоне подарил ему на прощание немного сметаны, чтобы Гуликов мог делом доказать, что поручение жены хотя и с опозданием, но выполнено.

Жаль, что встреча супругов не была заснята скрытой камерой! Для человечества пропал истинный шедевр, потому что ни одной актрисе во все века не удавалось так передать ярость, как это сделала жена Гуликова, и ни одному актеру никогда так не выразить раскаяния, как это сумел он сам. Оказывается, жена Гуликова решила, что муж скрылся от нее намеренно, но, как порядочная женщина, не захотела выносить сор из избы и не обратилась за помощью ни в милицию, ни в учреждение, где он трудился. Конечно, ей очень хотелось, чтобы негодяя обуздали или хотя бы приструнили, но женская гордость ее не позволила поддаться такому соблазну.

А на работе отсутствия Гуликова вроде и не заметили. Возможно, кое-кто и заметил, но вслух ничего не сказал. Так что справка с печатью, над которой потрудился Тихон Тарасович, не понадобилась. Лишь старуха кассирша, выдавая ему зарплату, накопившуюся за время путешествия, недовольно пробурчала:

— Не могут вовремя получить! Богатые все стали!

Постепенно страсти в семье Гуликовых после пережитого улеглись, и однажды его жена сказала:

— Невезучий ты, понял? Отныне без меня никуда! Можешь только на работу и обратно. Все внешние связи беру на себя. И к телевизору близко не садись. Говорят, они иногда взрываются.

Так и живет теперь Гуликов на белом свете. И нет у него никаких неприятностей и стрессовых ситуаций, которые всегда чреваты. Потому что если ты никуда и ни к кому, то и к тебе никто.

Правда, иногда Гуликов просыпается среди ночи. Он лежит с открытыми глазами и слушает, как во тьме громко тикают часы. «Тик-так! — утверждают часы. — Тик-так!», и Гуликов понимает, что это идет время. Он начинает думать о поездах со сметаной, которые мчатся в Якутск через Евпаторию или в Саратов через Караганду, а в служебных вагонах сидят люди и рассуждают, есть ли жизнь на других планетах и если есть, то какая. И уже не слышно, как стучат часы: чтобы их услышать, надо прислушиваться, а не быть занятым своими мыслями.

Потом Гуликову надоедает думать о поездах, он поворачивается на бок, устраивается в постели поудобнее и закрывает глаза. В конце концов какое ему до них дело!

А за окном спальни вздыхает город.

ЗОЛОТЫЕ СНЫ

Некоторых по ночам одолевают кошмары. Такое снится, что фильмы ужасов покажутся детской забавой. Просыпается человек среди ночи с тяжело бьющимся сердцем, отирает рукою мокрый лоб и даже не испытывает радости от пробуждения, до того напуган! Лежит на спине, глядя в пронизанную неведомыми опасностями коварную темноту комнаты, и боится снова задремать, дабы не очутиться в ситуации еще более мрачной и безысходной.

Почему так происходит — никто не знает. Медицинская наука пытается объяснить страшные сновидения неустойчивостью психики отдельно взятых субъектов и их пристрастиями к обильным ужинам в позднее время. Пища в желудке, говорит медицина, приподнимает диафрагму, она, в свою очередь, давит на легкие и сердце, а те норовят прижать психику, которая, как известно, находится еще выше. Крепкая психика в таких случаях не реагирует и спит себе без задних ног, а слабая беспорядочно выжимает из мозговых клеток всякую ахинею, в результате чего возникает нелогичный и подчас лишенный оптимизма и принципиальности аморальный кошмар.

Теория, прямо скажем, достаточно стройная, и ей можно было бы довериться, если бы не Федор Кузьмич.

Психика у Федора Кузьмича до предела напуганная и шарахающаяся из одной крайности в другую, наедается он вечерами до отвала и тут же ложится спать, но никаких кошмаров в своей жизни не видал. Наоборот. Сны у Федора Кузьмича легкие, приятные, радостные и зовущие вперед. Прелесть, а не сны! Причем в них нет ни грамма мистики, безответственной фантастики или остросюжетности детективного жанра. Сны Федора Кузьмича насыщены социалистическим реализмом в лучшем значении этих двух прекрасных слов. Во всяком случае, когда он рассказывает содержание своих снов на работе, все слушают разинув рты и причмокивают от удовольствия.

Сослуживцев можно понять. Любо-дорого, например, узнать из сообщений Федора Кузьмича, как добр и обходителен их директор, как тот заботится, пусть в чужом сне, о нуждах родного коллектива. Как замечательно, что во сне Федор Кузьмич видел лифт работающим и никому не надо было по нескольку раз в день тащиться на пятый этаж по лестнице! Как четко и организованно функционируют в снах Федора Кузьмича торговля и сфера обслуживания! В сновидениях Федора Кузьмича не зарегистрировано ни единого случая хамства, воровства, бюрократизма, в них нет трудных подростков, наркоманов, проституток, самогоноварения, очередей, дефицита, инфляции, загрязнения окружающей среды, а равно спекулянтов и взяточников. Один раз во сне Федор Кузьмич даже видел, как врач из районной поликлиники снял в квартире больного пальто и пошел в ванную мыть руки с мылом.

Вот какие приятности переживает Федор Кузьмич с двенадцати ночи до семи утра!..

— Снилось, отличные мужские туфли продавали, — объявил как-то Федор Кузьмич коллегам, усаживаясь за свой стол. — Импортные, на высоком каблуке.