– Поторопись.
– Я не могу вернуться на ферму. Чезаре ясно дал мне это понять.
– А мы туда и не собираемся.
Он сделал шаг вперед и чуть не упал на одно колено, но успел ухватиться за дверной косяк.
– Что с тобой?
– Ерунда, в спине кольнуло. Надо посидеть.
Но он не сел, а лег поперек двух кроватей. Лежал и глядел в потолок, дыша сквозь стиснутые зубы. Грудь под толстовкой вздымалась на несколько сантиметров вверх, и я заметил, как сильно он похудел. Потом он закрыл глаза и надолго замолчал.
– Что случилось, Берн? – спросил я наконец.
– Он уничтожил все мои книги.
– Кто?
– Чезаре. Показал, кто он на самом деле.
Наступила пауза. Но я знал, что последует продолжение. Так и вышло.
– Однажды вечером он вошел в нашу комнату и вывалил все книги из шкафа на пол. Он кричал: «Ты больше не будешь позорить наш дом!» Потом подобрал одну книгу и стал вырывать из нее страницы. Я не остановил его, я был словно загипнотизирован. Хотел увидеть, как далеко он зайдет. Он раздирал книги пополам, одну за другой. Но книги были не мои, а библиотечные, их надо было вернуть. Вспомнив об этом, я очнулся. Попытался вырвать книгу, которая в тот момент была у него в руках, но он не отдавал. Он говорил: я делаю это ради тебя, Берн, позволь Господу освободить тебя! Дал мне пощечину. Потом какое-то время стоял с наполовину разодранной книгой в руке, ошеломленно глядя на меня. А затем, наконец, ушел.
В уголке левого глаза у него выступила слеза. Я лег рядом с моим братом, наши головы были совсем близко. Когда он повернулся лицом ко мне и заговорил снова, я ощутил его терпкое дыхание.
После того вечера мы не сказали друг другу ни слова. Я дал себе клятву больше никогда не говорить с ним.
Мы с Берном молчали. Снаружи умирало солнце, и комната стала лазурной.
В дороге он сидел позади, обхватив меня за пояс, и в какой-то момент приложил ухо к моему плечу. Потом вытянул руку и раскрыл ладонь, словно хотел остановить встречный поток воздуха. Пакет с остатками еды, которые я прихватил из ресторана, унесло ветром.
Мне никогда еще не приходилось так долго вести мопед. Когда мы добрались до окрестностей Специале, у меня болели руки.
– Сверни к морю, – сказал Берн, – заедем в Скало.
– Сейчас весна, там никого нет.
– Заедем туда.
Чтобы попасть к морю, надо было сначала проехать по холму, по кольцевой дороге вокруг Остуни. Взглянув на город, я так удивился, словно успел совсем его забыть. Я отпустил тормоз, и мы по инерции плавно спустились на берег моря. Там, где начинались кусты, мы остановили мопед и дальше пошли пешком. Тропинка была грязная, заросшая, ее с трудом можно было различить, однако Берн продвигался по ней вполне уверенно.
Он свернул к башне. Приподнял кусок сетчатой ограды, пролез внутрь и зашагал по зарослям крапивы. Потом достал фонарик и его слабеньким лучом указал на нишу в стене башни.
– Помнишь, как туда залезать?
Берн залез первым. Он был все такой же ловкий, как в те времена, когда у нас был домик на тутовнике.
– Давай сумку, – сказал он, добравшись до лестницы. Он посветил мне фонариком, и я пробрался внутрь, правда, оцарапал колено о торчащий камень.
В башне все осталось в точности как было летом, только без умиротворяющего рокота музыки снаружи. В тишине это место казалось призрачным. Когда мы почти уже добрались до комнаты наверху, я заметил слабый свет.
– Мы пришли, – сказал Берн.
Я уже собирался ответить «знаю», как вдруг заметил, что мы с Берном не одни. В комнате, которую освещал портативный фонарь, были еще Никола и какая-то девушка. Они сидели на матрасе, девушка – поджав под себя ноги, Никола – вытянув их во всю длину, так, что они почти касались противоположной стены.
– Привет, Томмазо, – сказал он, как если бы в том, что он находился здесь, не было ничего удивительного.
– Это ваш третий? – спросила девушка. Она не сочла нужным встать, чтобы поздороваться со мной, зато показала на сумку:
– Что вы привезли?
Берн бросил сумку на матрас, и девушка принялась рыться в ней с лихорадочным нетерпением.
– А сникерсов ты не взял?
– Что было, то и взял, – ответил Берн. И добавил, обращаясь ко мне: – Виолалибера любит сникерсы. Достань их в следующий раз, если получится.
– Так он что, не останется здесь? – спросил Никола.
– Нет, ему нравится там, где он сейчас. Там, где оливы растут в горшках и похожи на настольные безделушки.
– Это правда, что туда приезжают актрисы с телевидения? – спросила Виолалибера.
Я кивнул, все еще не опомнившись от удивления.
– И какие они? С огромными титьками?
Никола хихикнул.
– Нормальные.
– В чем дело, тебе не нравятся актрисы? – спросила Виолалибера. Она носила на кудрявых волосах ободок, который поднимал их, и они окружали ее голову, как корона. Волосы были очень густые и пышные. – Они намного красивее, чем я?
– Виолалибера была здесь еще раньше нас, – сказал Берн. – Ты, наверное, думал, что приедешь в такое место и здесь никого не будет, кроме разве что крысы.
– Крыса и правда была, – уточнила Виолалибера.
– Когда я вошел, то чуть не умер от страха, – продолжал Берн, не обращая на нее внимания. – Виолалибера спала в полной темноте, я направил на нее фонарик, она проснулась, увидела меня – и ни капельки не испугалась.
Тем временем он тоже бухнулся на матрас, почти рядом с Виолалиберой. Я один остался стоять.
Виолалибера мгновенно заглотнула йогурт, потом стала вылизывать стаканчик, засунув туда язык. Я понял, чем пахнет в этом убежище – плесенью.
Берн положил ей руку на ногу выше колена. Если бы он поднял большой палец, то достал бы до живота. Она открыла второй йогурт, отпила глоток и отдала остальное Николе.
– Здесь не поместится еще один, – сказала Виолалибера.
Возможно, Берн слишком сильно сжал ее ногу.
– Я же тебе сказал: он здесь не останется.
У меня закружилась голова, надо было сесть, но на матрасе оставалось слишком мало места, а садиться на пол я не хотел.
– Ты ночуешь здесь? – спросил я Берна.
– Когда хочу. Мы можем жить, как нам хочется.
Никола улыбнулся, в свете фонаря блеснули его зубы. В нем появилось что-то новое, какое-то возбуждение.
– А ниже пояса ты такой же белый? – спросила Виолалибера.
– Там он еще белее, – ответил за меня Никола.
– Значит, это ваш третий, – сказала она.
Берн развернул еще один сверток с едой, бумага успела промаслиться.
– Берите и съедайте всё, – сказал он, и Никола с Виолалиберой набросились на еду.
– Ты тоже здесь ночуешь? – спросил я у Николы.
– Только когда утром не надо на лекцию.
– Мы тут можем жить, как нам хочется, – повторил Берн. Порывшись в куче какого-то хлама, он вытащил кассетный магнитофон.
– Поставь кассету сначала, – попросила Виолалибера.
Берн перемотал кассету, послышалась музыка. Звук получался неважный, потому что кассета была заигранная, а магнитофон крошечный. Виолалибера вскочила с матраса, протянула одну руку к Берну, другую к Николе. Оба послушно встали и начали извиваться рядом с ней, словно приклеенные. Никола зарылся носом в ее волосы за ухом, может быть, поцеловал ее, а она повела плечами, как от щекотки.
Она тронула большим пальцем ноги мое ободранное колено.
– А ты чего ждешь?
Берн одной рукой держал ее за талию, а другой размахивал над головой. Я шагнул к ней, а она притянула меня к себе. Никола и Берн подались в сторону. Я ощутил запах бумаги, исходивший от ее волос, и кислый запах йогурта изо рта. Никола и Берн сомкнулись в кольцо вокруг нас.
– Мне надо… – пробормотал я, и это было все, на что меня хватило.
– Здесь нам никто не приказывает, – прошептал мне на ухо Берн. – Мы пожрали небо.
Потом кто-то начал раздевать меня, а может, я разделся сам. Мы раздевали друг друга, а потрескивающая музыка царапала стены. Затем мы рухнули на матрас, сплетясь, как клубок. Мое лицо оказалось совсем близко от груди Виолалиберы. Никола, лежавший рядом со мной, обхватил губами ее сосок, и я почувствовал, что должен сделать то же самое. Берн втиснулся между нами, мы с ним соприкасались повсюду, кажется, на несколько секунд я потерял способность двигаться. Мы по очереди ловили и втягивали ртом соски Виолалиберы, как пьют воду из фонтана. Кто-то, возможно она сама, взял мою руку и опустил вниз, к той части тела, о которой я до сих пор не осмеливался думать, и тут я заметил, что мы, все четверо, были обнажены и возбуждены. Я позволил направлять меня и двигать, затем рука, управлявшая мной, исчезла, и я продолжил сам, вслепую, пока не наткнулся на Берна. Я был в панике, когда сжал в руке запретную часть его тела, в точности так, как уже тысячу раз проделывал в воображении, будучи уверен, что в реальности этого никогда не случится. Но наши тела переплелись так тесно, что он ничего не заметил, а если и заметил, то промолчал. Я знал: будь мы с ним одни, он бы мне этого не позволил, но здесь, в башне, было позволено все.
