— Тебя не хватятся? — на всякий случай спросила Шиталь.

— Еще чего! — слегка возмущено он вскинул руку, словно заранее готовясь доказывать свое право на самостоятельность. — Все здесь — мой дом!

— Тогда побежали, — засмеялась она, и прыгнула вперед неестественным для человека движением, и через пару ударов сердца уже мчалась вперед в обличье громадной волчицы-итара — равнинной, длинноногой, с узкой мордой, со сгорбленной холкой и щеткой гривы на хребте. Светлой, словно из песчаного облака сделанной.

Следом за ней понесся черный энихи, подросток, лишенный короткой полосы-гривы взрослого зверя. Он норовил догнать волчицу, коснуться ее боком или мордой, или перескочить через ее хребет — но белая уворачивалась, сбивая с толку зверя-подростка.

Двое неслись по заросшим зеленью спящим улочкам. Если кто и видел зверей, не успел позвать домочадцев, как двое уже скрывались. Через бедные кварталы не побежали звери — там просыпались рано, а кто-то не спал и всю ночь. Направлялись за пределы города, мимо полей, к лесу, к обрывам реки Читери. Потом, тяжело дыша, звери стояли на расстоянии руки и смотрели глаза в глаза — желтые с оранжевым волчицы-итара и синие, неправильного цвета для энихи.

Ветер обрушился на них, принявших человеческий облик, когда двое стали на обрыве реки. Душный и плотный ветер трепал короткие широкие штаны и юбку, словно не только одежду хотел сорвать с людей, но и саму плоть.

— О! — задохнулся мальчишка, раскидывая руки и обнимая ветер.

А Шиталь скинула все, что было на ней, и прыгнула в реку.

— Догоняй, аши!

Спохватившись, мальчишка бросился вслед за ней прямо в одежде. Шиталь плыла быстро, размашистыми сильными гребками рассекая заметно прохладную воду, и мальчишка, как ни старался, догнать женщину не мог. Холодная скользкая рыба задела ногу; он дернулся и отстал окончательно. Шиталь повернула к берегу.

Развернулась к мальчишке, нырнула, проплыла снизу — и мгновение спустя была уже на берегу.

Глотая ртом воздух, мальчик выбрался из воды вслед за ней, встряхнув волосами, словно энихи отряхивал воду. Повалился на песок рядом, перекатился, оказавшись возле Шиталь. Та смеялась — самую малость уставшая, с короткими мокрыми волосами и прилипшими к телу бесчисленными золотыми песчинками. Сосны качали ветками неподалеку.

Лежа, мальчишка поднял голову:

— Ты красивей всех! Когда я стану взрослым, примешь меня?

— Аши, я старше твоего брата, — улыбнулась Шиталь.

— Все равно! Примешь?

— Да, — Шиталь коснулась губами его щеки. — Если не передумаешь, — легко рассмеялась.

Дом Шиталь располагался на небольшом возвышении, и Кайе как-то сказал, что правильно это — солнце должно сиять свысока, а разве Шиталь не из Рода, знак которого солнце?

Золотистый, просторный дом, как у всех Сильнейших. Несколько каменных строений, соединенных садом и террасами. В гостях у Шиталь был словно у себя, как и повсюду, впрочем. Но здешнее все имело привкус сказки, медовой, текучей, в которую хочется погружаться с головой и не выныривать никогда.

Он сворачивался на шкуре или прямо на полу довольным клубком, хоть и в человечьем обличье, ладонями пытался накрыть блики света, скользящие пятнышки, смеялся и сердился, когда это упорно не удавалось — хоть и понимал, что никогда не удастся.

Им нельзя не залюбоваться, думала Шиталь. Хочется держать его подле себя, питаться его беспечностью и безудержностью, как растения питаются солнечным светом. Черты еще детски округлые, нельзя точно сказать, каким вырастет — да и неважно: будь он уродлив, все равно лучше многих. Слишком живой… нельзя не залюбоваться живым язычком пламени. Ни мига не посидит неподвижно; даже если спокоен внешне, под кожей пульсирует горячая кровь, и тело напряжено — вскочить, и горло — засмеяться, крикнуть…

— Я приду завтра! Мы побежим снова на реку, да?

— Иди! — чуть приподняла его — сильная, опустила на гладкий пол. Взъерошила и без того непослушные волосы: — Если захочешь — всегда!

И он умчался, раскинув руки, словно хотел поймать весь мир и унести с собой. Шиталь залпом выпила чашку воды, задумалась — но не сдержала улыбки. Кем бы он ни был… такое дитя.

Дар или проклятие Рода Тайау, а то и всей Асталы.

…Картины прошлого пронеслись в памяти ней как наяву, и она вздрогнула, осознав, что так и стоит перед юным всадником, глядя в никуда. Тогда, шесть весен назад, она не знала, что он являет собой. Даже год назад, на Совете, еще не была уверена, и совершила ошибку. Сейчас больше не сомневалась — нет, не дар. Всему Югу было бы лучше, не родись он вовсе на свет.

— Приходи! — он развернулся на грис. — Я тороплюсь, прости. Меня ждут… Приходи! Или я сам навещу тебя! Айя! — с возгласом он умчался. Женщина долго смотрела вслед. Потом встряхнула волосами, прогоняя тяжелые мысли. Подняла камешек — гладкий, совсем как бусины на суде в Доме Звезд. Черным был камешек; Шиталь на миг прижала его к щеке — и с размаху бросила в воду.

**

…Как мог хоть на миг забыть, какая она — Шиталь? Ей нет равных ни в чем. Ее лепили не из красной глины, как обычных людей, а отливали из бронзы и золота. Звонкая. Протяжная. Совсем молодая. Стройная, как башня Асталы.

Таличе была — тепло и нежность. Сердце к ней тянулось, как птаха к рассыпанным крошкам, до сих пор тянется. А к Шиталь… не понять, сердце ли, тело, голова — ничего не понять, один горячий туман.

Слуг достаточно в доме. Не столь много, как у некоторых, но все равно Кайе не помнил всех. Служить Роду Тайау — высокая честь. И обеспеченная жизнь. И безопасность… никто не посягнет на имущество или здоровье слуг дома. Кроме хозяев, но они ценят своих людей.

На бронзовой коже горел золотой знак — юноша посмотрел на него, заметив засохшие капельки крови на краю татуировки. Но ее повредить непросто, затянется.

Кайе вытянулся, закрыл глаза. Царапины, оставленные колючим кустарником, уже не саднили. Девушка смазывала их осторожно, опасение чувствовалось даже через касания. Он перевернулся на спину — девушка ойкнула. Любое его движение сопровождается страхом, теперь особенно. Глядя через упавшие на глаза волосы, Кайе спросил:

— Ты ведь знаешь Шиталь?

— Да, али.

— Она тебе нравится?

Тонкие брови девушки взметнулись. Голос прозвучал неуверенно:

— Я не настолько знаю ее. Но говорят, что ее любят домочадцы Анамара… и горожане.

— А ведь она — такая же, как я.

Приподнялся на локтях, сел, не сводя с девушки глаз:

— Ты видела ее иное обличье?

— Нет, али.

— А мое?

— Нет, — голос девушки дрогнул.

— Не желаешь взглянуть?

— Я… я, верно, уже должна спешить к твоей сестре, Дитя Огня. — Девушка отступила на шаг.

— Да нет, ты еще не закончила здесь. Или ты боишься моего зверя?

— Боюсь, Дитя Огня, — отчаянно выдохнула девушка, а Кайе засмеялся.

— Ты такая красивая. Может быть, он позволит себя погладить? А может быть, нет…

Легко спрыгнул на пол, потянулся. Темное пламя разливалось под кожей. Почему бы и нет? Такая миленькая… Как поведет себя энихи? Еще недавно он часто становился зверем в стенах дома, но слуг рядом не было. А если сейчас? Вряд ли убьет… Кайе управлял зверем куда лучше, чем думали все… даже Къятта. А ведь и впрямь… девушки любят гладить пушистых зверьков.

Служанка взвизгнула и вдруг бросилась бежать, сопровождаемая смехом. Юноша снова лег на плиту, вытянулся во весь рост и раскинул руки. Нет, так нет… Мать и сестра отбирают лучших для службы в доме. Если и вправду он покалечил бы эту девчонку, подняли бы крик.

Солнце ласкало кожу, переливалось на золотом знаке. А царапина… заживет.

**

Лес

После нападения хору Седой ушел из племени — сидеть и думать, слушать всё, что вокруг, как делали его предки. Он не был “трехглазым”, но в нем текла часть их крови — и бабка, и дед обладали вещей силой, Поэтому его и терпел Рыжебровый, всегда угрюмый, способный свалить быка, и половина племени его слушалась, — а другая хотела избавиться. Хромой ведь, и много себе позволяет.