Обратно они шли по улицам светлым, но оказались у дома Инау куда быстрее, чем Илха бежала отсюда за помощью.

Имма сидела на полу, глаза широко открыты, дорожки от слез на щеках уже почти высохли. Друг детства шагнул к ней, убрал со лба нелепо свисавший завиток. Опустился рядом.

— Ничего, — говорил он угрюмо, сжимая ее ладони в своих. — Я все сделаю. А пока Илха о тебе позаботится.

**

Натиу пришла в себя. Сидела, обложенная подушками, мягкими шкурами, чтоб не простыла в сырость. Почти ничего не ела и мало говорила. Кажется, она не рада была вернуться.

Къятта навестил мать, испытывая не то удовольствие, не то досаду — снова Ийа удалось то, что он сам не сумел бы.

Натиу встретила сына без слов, без улыбки, словно ждала обвинений. Исхудавшая, потемневшая, она неожиданно стала казаться моложе. Тяжелобольная девочка. И глаза ее будто сменили цвет — Къятте казалось, они были золотистыми, а сейчас — серо-голубые, непереносимо яркие на темном лице.

Эту женщину он не знал никогда, даже не мог испытывать к ней всю прежнюю обиду и с годами сменившее ее раздражение.

— Плохо мне тут, — сказала Натиу. — Там, на той стороне, разные тропы, долго можно бродить. Там я сама себе хозяйка. Но главное — вам и помочь могу, и охранить, если надо.

— Мы сами себе… — начал Къятта, и осекся, глядя на незнакомую мать с прозрачными глазами.

— Ты так давно вырос, а я и ребенком тебя толком не помню, — сказала Натиу, зарываясь к меховой кокон шкуры. — Ты меня никогда не любил.

— Я тебя любил. Но мне было девять, когда ты оставила меня… а после и его тоже.

Натиу почти совсем спрятала лицо в шкуру. Мех будто дал ей сил говорить, хоть голос оставался слабым, надтреснутым.

— Что бы ты понимал… О тебе заботился дед и еще куча народу, и все это богатство вокруг по праву твое еще с тех пор. Не мои же слезы и поцелуи тебе были нужны! А я даже в младшем не могла найти утешения… он родился чудовищем. Только Киаль оставалась рядом, несмотря ни на что. И мой дар ойоль, зелья, которые его развивали.

Натиу вдруг выпуталась из шкур и подушек — те посыпались на пол. Села, обхватив колени руками, ничего медово — тягучего в ней не осталось. И — Къятта ощутил страх — лицо ее, растеряв округлою мягкость, стало еще больше похожим на лицо Кайе — сейчас, когда он тоже не выглядит здоровым из-за клятой раны..

— Мне едва сравнялось пятнадцать… Я была всем чужой, кроме Уатты, а он… таким беспечным. Остальные… не такую они хотели ему жену. Если бы он просто держал меня в доме! Но уже через две луны у меня появился золотой знак. Этого мне так и не простили все в Роду Тайау. А я… испугалась и почти перестала общаться со своей прежней семьей. Они слишком много хотели, слишком много просили. Я думала — начну слишком много говорить о них, и мало ли что. Уатта может меня оставить. А если нет, мало ли… ядовитый плод, случайный укус змеи… Я старалась быть достойной Рода женой, но все равно не вышло из меня ни жены, ни хорошей матери. А твоих женщин… я не видела никогда, — сказала Натиу, и голос прозвучал будто уже издалека. — Я знаю про них, посылала людей. Как-то сама собиралась глянуть, но передумала. Иногда о таких вещах лучше не думать вовсе. Ведь ты никого из них не собирался брать в жены, так что какая мне разница.

Къятта стоял и чуть не впервые в жизни не понимал, что ему делать. Наконец вспомнил:

— Мы с тобой поговорили, остальных… мне позвать?

— Киаль я видела. Кайе… не надо. Он хотел, я просила не появляться. Мои сны… не выдержат его Силы.

Къятта снова ощутил неловкость и даже растерянность.

— Иди, сын, — сказала Натиу. — Знай — что бы ни произошло, я вас не оставлю.

Несмотря на заверения целителей, Натиу вновь ускользнула в сон всего сутки спустя после пробуждения. Целители разводили руками — похоже, она сама так захотела.

— А пошло оно всё, — сказал Къятта, когда Хлау нашел его в покоях. В них было не продохнуть от терпкого дыма шеили, обычно человеку хватает куда меньшего, чтобы не соображать ничего, а тут на полу еще стояла пара опустевших кувшинов из-под вина. Но Къятта не выглядел опьяневшим, лишь глаза из янтарных стали рубиновыми да лицо заострилось и потемнело. Его явно разрывало на части — и выговориться хотелось, и что-то мешало. Так в конце концов он и выгнал Хлау, не рассказав ничего.

**

До обряда, которому Ийа научил Имму, он три дня был доволен всем на свете. Даже позабыл про Натиу и ее сына. Победа в Круге прибавила ему еще веса в глазах остальных Родов, что до своего… а, ладно. Северянин, Айтли, оказался сообразительным и полезным. Он честно соблюдал условия сделки, хоть откровенно старался не сказать ничего лишнего; но и того, что даже секретами не считал, было довольно. Пока довольно, а там еще много сумеет выудить из мальчишки — тот и не заподозрит.

Все было так хорошо, да…

Теперь вот не вылезал из библиотеки — и своей личной, и Дома Звезд, искал, как помочь Имме.

Он знал, что Натиу вернулась из сна, но так и не пришла в себя полностью, а вскоре вновь вернулась на ту сторону. Вместо одной смерти, которая наступила бы обязательно, есть две жизни… и обе — искалечены. Впрочем, до Натиу нет дела, станет ли она прежней или останется наполовину растением. За Къяттой в любом случае долг, причем двойной. Но Имма — дело другое. Слепая, она не сможет многое из того, что составляло ее жизнь — и даже если удастся ее убедить, что вся Сила осталась при ней, что она может по-прежнему чувствовать разные “нити”… не то.

Он всегда держался приветливо в кругу семьи. Старшие это умели куда хуже, но считаться с ним приходилось — благо, у них были свои дома и не мешали друг другу; а девочки — младшие сестры — просто его обожали. Но сейчас он едва сдерживался, чтобы не сорваться на них. Даже любимицу, Райамаль, старался ненароком не встретить лицом к лицу — мало ли.

Голоса сестер доносились из сада. Перед окном на ветке вертелась краснохвостая птичка, насмешливо чирикая.

В голове родничком билось — делать-то что? Мысли выплескивались, будто вода, и так же бессмысленно утекали. Имма, следуя его указаниям, пыталась зайти в изначальное… Она ошиблась или намеренно поступила по-своему. В ее глазах теперь пламя, ничего больше ей не увидеть… но пожар не тушат огнем.

Он не сводил глаз с птички. Девочки прыгали возле дерева, приманивали ее крошками.

Дар. Что можно подарить изначальному огню? Так, чтобы он мог взять?

Губы вздрогнули, сжались. Есть возможный выход — все-таки в Тевееррике ведали многое, утерянное при разделении. Жаль только знаний уцелело так мало.

Этот северянин, Айтли, сказал кое-что важное. Сам не понял, насколько важное — да сам Ийа в тот миг не понял, и уж точно не планировал, что пригодится так скоро.

После ливней стены башни были мокрыми, но человек сейчас не думал об этом. Стоял в проеме, прислонившись спиной к неровным камням, смотря на закат — находясь между Хранительницей и остальными миром.

Оранжево-красное зарево — небо расплющило тяжестью вытянутые вишневые облака. Так и камни, к которым прикасается он, давят на землю.

Старая башня… не столь древняя, как горы, и даже постройкам прежних городов уступает в числе прожитых весен. Но она стоит на крови — и кровь состарила ее за век, если не раньше. Хранительница — рука, протянутая из мира людей к изначальному Хаосу, мост, по которому трудно идти — ведь он скользкий от крови.

Слово листом сорвалось с губ:

— Имма… — и, тихо-тихо, в закат: — Какая же ты дура…

Айтли уже несколько суток сидел в покоях один и не знал, беспокоиться или же нет. С ним по-прежнему обращались отлично. Мало ли какие дела у его нынешнего… как бы назвать, покровителя? Уж искренность Айтли чувствовать умел, а тот был искренним, говоря, что хочет только знаний, а потом пусть бывший заложник отправляется на север, пожалуйста.