— Мы изготовим носилки… — заговорил кто-то из синта. Целитель отрезал:

— Сейчас невозможно! Пускай отлежится.

Къятта подумал пару мгновений и указал место в десятке шагов — пусть сделают там шалаш. Хватит мальчишке лежать в луже крови.

Два года назад мог поднять его и отнести куда надо, сейчас уже вряд ли. Забросил его левую руку себе на плечо, начал вставать. Тот вдруг шевельнулся.

— Я могу сам, — сказал тихо, но сейчас это не было возражением. Просто сказал. А дальше как старший решит.

— Ты не можешь. Идем. Недолго.

Словно каменный весь. Несмотря на усилия целителя, больно, и боится дернуться, показать эту боль. Нет, не ее — слабость. Не только старшему, себе самому.

Довел до шалаша; навстречу уже спешил целитель, он помог уложить раненого. Затем встретился взглядом с Къяттой, и тот поднялся, посмотрел на брата:

— Сейчас ты будешь спать. А потом я за тобой приду. — Къятта разговаривал нарочито спокойным тоном, словно с ребенком… или животным. Сейчас иначе нельзя.

Еще раз взглянул — лицо почти полностью скрыто в изготовленной наскоро травяной подушке, неровная густая прядь на щеке — и вышел.

Над головой сплетались ветви, совсем как в стенах шалаша, только тут сквозь них проглядывало синее-синее, темное небо.

“Он испугался остаться калекой… Чудо, что удалось удержать, что он не вскочил, себе доказать, что силы еще при нем…” — встряхнул головой, отгоняя неприятные мысли. Заодно спугнул вечернего мотылька, вившегося возле лба.

Обратился к угрюмым охотникам:

— Вы отдохнули довольно. Ты и ты поедете дальше по следу этой девки, возьмете подмогу за Черным оврагом в селении, там есть кого выбрать. Будьте осторожны, не выйдет поймать — просто отметьте путь. А вы забирайте тело и везите окольным путем. Остальные будут со мной. И ты, — указал на целителя.

Наблюдая, как одни уезжают, другие сооружают носилки для тела, сам не прикоснулся ни к чему. Прислушивался — не донесется ли звук из шалаша? Нет, ничего. Может, и стоило бы вызвать сюда личного целителя дома, остаться здесь еще на пару дней. Но деду нужна будет его помощь, там сейчас такое поднимется…

Этот, извлекший осколок, сказал — отлежавшись, Кайе должен выдержать путь домой. Да, уж точно он постарается.

Бессонная ночь прошла под крики лесных тварей. Наконец рассвело, потом и солнечные блики замелькали на земле, на ветвях. Опустившись на колено, Къятта заглянул в шалаш, осторожно провел рукой по щеке младшего. Тот вздрогнул в забытьи, вызванном зельем, и не сразу открыл глаза.

— Мм?

— Скоро отправимся в путь, тебе придется подняться в седло. Иначе слишком долго, дома как следует отлежишься, — как чувствует себя, не стал спрашивать. Травы смягчили боль; пока не шевелится, все не так плохо. А потом… понятно все, что уж тут спрашивать. Если не можешь помочь — молчи. Зелья, которое бы и снимало боль, и сохраняло ясность рассудка, владение телом — нет.

Жаль, нельзя ехать вдвоем на одной грис, думал Къятта. Он уже не ребенок, обоих везти и самая крепкая грис не осилит. Услышал, что младший что-то говорит полушепотом, склонился к юноше. Тот вновь шевельнул губами:

— Я доеду. Смогу.

Конечно. Мальчишка скорее вывернет себя наизнанку, но не покажет слабости. И так уже…

— Постой… — шевельнул рукой, не в силах поднять ее. — Северянка… если поймаете, не трогай ее. И его… Я ведь сам… тебя ослушался.

— Да неужто! Но что тебе до тех крыс?

— Ничего. Но дед всегда говорит — из-за меня только проблемы у Рода. Если сейчас…

— Ты прав, — обронил Къятта очень зло.

Охота закончилась, и Къятта дорого дал бы, чтобы ее не было вовсе. Где-то там по следу заложницы едут другие, но это уже неважно. Он не сомневался, что северянка погибнет, в чаще или от рук какой-нибудь швали — и сейчас наплевать было на нее, какими бы осложнениями то ни грозило. Дорога обратно показалась бесконечной, да и двигались медленнее. Младший сам торопил — быстрее. Его пришлось привязать ремнями к седлу, иначе упал бы.

— Надоело так… скорей бы, — едва слышно сказал, единственное за все время пути.

— Если попробуешь ускорить бег грис, я тебя убью, — пообещал Къятта.

Да, не слишком долгим путь был на самом деле, но вымотал как никогда. Когда миновали первые поселения, Къятта испытал облегчение и радость. Он выбрал более длинную дорогу, чтобы не проезжать через чужие кварталы. Еще не хватало сплетен. Раненого окружили синта, а глазеть на всадников голытьба не осмелится. Мертвого провезли раньше, другим путем.

Дед встретил их тяжелым молчанием. Кайе устроили как можно лучше, домашний целитель осмотрел рану, заверил, что дела неплохи и поклялся глаз не спускать. Ему доверять можно, много весен он верен Ахатте и доказал свое мастерство.

Мальчишка скоро поправится, должен… а потом-то что?

Пытался найти успокоение рядом с Улиши, забыться, благо тело ее — сладкий мед и хмельное питье, и она рада была возвращению мужа… но все равно внутренним взором видел глаза — растерянные, испуганные, просящие. И надежда, что старший поможет. Он и помог, пообещав ударить чекели.

Что-то хрустнуло.

— Ай! — вскрикнула Улиши, и Къятта отшвырнул ее, не обращая внимания на слезы, катящиеся по щекам молодой женщины, на неестественно выгнутую руку, которую она держала на весу. Сломалась, отрешенно подумал он. Какие хрупкие кости — теперь неделю, не меньше, до нее не дотронуться…

— За что? Мне больно! — плакала она.

— Замолчи, самка ихи! — поднялся, не глядя на жену, откинул назад тяжелые волосы, шагнул к дверному пологу. Бросил на женщину косой взгляд, кликнул слугу, велел привести целителя. Другого, лучший занят.

Пошел прочь от нее.

Куда? — думал, шагая по коридору. Младший скоро поправится… но страшнее всего сейчас оказаться с ним рядом.

Дым шеили… темный напиток айка. Не помогало ничего. А может, и помогало, кто знает, как было бы без всего этого. Огромная золотая луна ползла по небу, задевая верхушки деревьев, отчего те качались, и подрагивала сама. Огромная — а ведь должна идти на ущерб. Сгинь, сказал он луне, и та послушалась, пропала за деревом. Это насмешило, но ненадолго. Он встал и не отходил от окна, надеясь, что ветерок унесет неприятные мысли. Но они крутились вокруг, свисали со стен и потолка паутиной.

Ты нужен мне, малыш. Я и сам не знал, как. Неважно, сколь ты силен — кажется, даже стань ты калекой, я любил бы тебя. Когда-то давно — наверное, нет, а теперь все иначе. Я и сам не заметил. Но ты… Неужели ты больше не считаешь меня близким, я для тебя только рука, держащая хлыст?

**

Ждала или нет его Чинья, неизвестно. Когда Къятта пришел, только забилась в угол, поскуливая, словно едва родившийся зверек.

— Он едва не погиб, — сказал Къятта, останавливаясь возле девушки.

Поскуливание оборвалось полувсхлипом — полувизгом, Чинья втянула голову в плечи и замерла.

А он… ничего не сделал.

Ранение брата и то, что было после, словно выжгло всё остальное. Не было ни сил, ни желания и смотреть на эту девку. Тем более что она сама все рассказала прежде чем ее начали спрашивать всерьез. Ее и не тронули даже. Только проверили правдивость слов.

Чинья отправилась проследить, как охранник поведет Этле к Киаль, как заложница оглушит его или вовсе убьет. Чтобы, если понадобится, сразу позвать городскую стражу. А может, сперва помочь пострадавшему, и только потом…

Но северянка, с провожатым своим совладав — вызвала у него приступ ужаса, да такой, что он скорчился у обочины и лишь подвывал — и Чинью за живой изгородью заметила. Наверное, даже не поняла, кто там, в трех шагах, таится, только и Чинью окатило непереносимым страхом, как ледяной волной вперемешку с битым стеклом. А потом, когда подбежали люди, она и не соображала, что говорит, плакала, жаловалась и сама случайно все выложила.

Ну а потом, когда ей занялись по-настоящему — подтвердила. Только говорила невнятно по-прежнему, теперь не от насланного кем-то другим ужаса — от осознания, что сама за собой ловушку захлопнула.