Несколько сотен весен назад жрец Тевееррики, навсегда покинувший родину еще совсем молодым, зажег священный огонь в горной пещере, которая потом станет частью Тейит. Оранжевые блики струились по его волосам, поседевшим за годы странствий в попытках найти новое место. Людское кольцо окружало его, темное, слившееся со стенами пещеры, и призвано было благословение, и с тех пор северная земля процветала и ширилась.
Так говорят.
Каждый год зажигают огонь в той пещере, давно ставшей храмом, и пламя сжигает дотла все подношения и, сытое, уходит спать до следующего года, а его свет и тепло, впитавшись в горную породу, продолжают согревать и освещать Тейит.
При обряде присутствуют лишь избранные, но все равно это много людей: старшины всех мастеров, лучшие целители, наставники, и те, кто отлично владеет оружием. И, конечно, четыре правящих Ветви: Обсидиан и Хрусталь, и две их Опоры.
Огонек никогда бы не попал на этот обряд, если бы не Лиа, которую звали ежегодно. Одного ученика или ученицу она имела право взять, и выбрала внука. Огонек подозревал, что другим то обидно, но отказываться не стал, любопытство оказалось сильнее. Да и не успел он сдружиться с другими учениками и помощниками, узнать их как следует.
“В следующем году сюда пойдет самый достойный”, — пообещал он себе, твердо зная, что это будет не он.
Немного побаивался, что скажет Лайа, узнав, кого выбрала его бабушка. Хоть сама и поручила полукровку ее заботам, не любила целительницу — за независимость, излишнюю популярность в народе, и, как успел узнать — за то, что дочь сбежала с южанином. Хоть ничего особого не знала Соль, все равно же — переметнулась к врагу! Может и тайны какие выдала, ведь порой хватает и малости.
Лиа в это не верила. И Огонек не верил, конечно. Соль и Тахи не хотели идти на юг, много раз повторяла бабушка. И наверняка обосновались где-нибудь в землях Уми, а что их не видел никто из знакомых, наведавшихся туда по торговым делам — бывает, поди разыщи нужный камешек на речном берегу!
— Она один раз прислала мне весточку, — рассказала Лиа. — Еще в первый год. Писала, что ждет ребенка… А потом, видно, оказии не было.
Волновался, конечно — может, ни один полукровка раньше не был удостоен чести присутствовать на обряде Первого Огня! Почти не соображал, во что нарядила его бабушка. Понял только, что привычные кроем штаны и туника без рукавов совершенно новые, горловина расшита какими-то перышками; а потом на плечи легла не то накидка, не то полотно с прорезями для рук, в котором он тут же запутался.
— Это какая-то ловчая сеть, — сказал он Лиа с отчаянием. — Я так не могу!
— Потерпишь, — бабушка была непреклонна.
— Зачем это нужно?
— Затем, что люди в пещере-храме лишь тени, но в каждой тени таится особый огонь.
— Не понимаю, — обреченно сказал мальчишка. Лиа улыбнулась ему.
— Я мечтала как-нибудь взять на обряд свою дочь… но Соль не была моей помощницей-ученицей. Оставалось надеяться, что она станет уважаема в чем-то своем и ей позволят присутствовать. Зато теперь она посмотрит на всё твоими глазами.
Он не знал, природная это пещера или искусные мастера приложили невесть сколько сил и фантазии, чтобы создать потеки на стенах и потолке, подобные языкам пламени, и туманно-белесые колонны, растущие из пола и с потолка — их украшали маленькие плошки с язычками пламени, и все вокруг переливалось желтым, медовым, янтарным.
Люди в длинных одеждах шли то по кругу, то петлями, и Огонек шел вместе со всеми, то приближаясь к огромной кварцевой чаще в центре, то удаляясь от нее. Тени колыхались повсюду, и неясно было, это и вправду тень, или живая фигура.
Повинуясь рукам служителей храма, менялся цвет пламени в светильниках, где-то оно почти гасло, в других местах зажигалось. Низкие мужские голоса тянули несколько нот, их оплетали другие, тоже мужские, но высокие, будто лиана оплетает ствол, а меж ними расцветали женские — словно цветы и листья. Это было безумно красиво, Огонек заслушался и прикусил губу, осознав, что открыл рот и уже едва не подпевает.
Ведь и его Сила обрела себя через звук…
Постепенно пламени становилось больше и больше, и подростку стало тревожно, он принялся озираться, несколько раз сбив шаг. За одной из этих колонн коридор, откуда они пришли, но за какой, непонятно. И если вдруг что, вся эта толпа кинется бежать и затопчет… Если, к примеру, вспыхнут чья-то накидка — они так близко возле светильников на колоннах и на полу…
Теперь песня казалась ему тревожной, почти угрожающей. Уже не цветы и листья он видел, а пробивающиеся сквозь золу вспышки горящий углей. Люди идут… и идут… и идут… в никуда.
Сердце потяжелело, забилось неровно, и шум крови в ушах теперь заглушал голоса; выпав из общего настроения, он несколько раз сбился с шага, чуть не наступил на край накидки себе и кому-то еще. Вдруг толпа ахнула, будто волна плеснула о берег — и замерла. Вспыхнул огонь в огромной кварцевой чаше, осветив всю пещеру — нет, заполнив ее, поглотив всех людей, даже сами стены.
Мальчишка понял, что это конец, поздно спасаться — он уже мертв, хоть и дышит еще. Ничего не было, кроме огня. Но потом оранжевая стена расступилась, и впереди показался лес. Теперь он видел перед собой женщину с волосами будто присыпанными пеплом — значит, она была чистокровной уроженкой Тейит, только Силы в ней было не слишком много. Видел — она стоит напряженно, готовясь бежать, и от нее веет страхом и отчаянием. Вскидывает руки, пытаясь удержать нечто ему непонятное. Прямое северное платье мягко облегает фигуру, порыв ветра ломает широкие складки… а потом выбрасывает прямо на женщину огненные шары, они катятся, катятся, и вот уже бьет в небо огненный столб, не оставляя шанса уйти…
— Ты чуть не сорвал обряд, — Лиа выглядела не сердитой, но безмерно усталой. — Не знаю, с чего тебе вздумалось закричать, но ты сам успел зажать себе рот и внес переполох только в ряды соседей. А потом я сумела тебя оглушить. Но Лайа заметила беспорядок… Что, ради Солнца дарящего, произошло?
— Мои родители погибли в огне, — через силу произнес полукровка, осознавший, что лежит на кровати в домике Лиа. — Я видел мать.
Конечно же, Лайа весьма рассердилась, но свой гнев она не показывала; только по плотно сжатым губам, жесткому голосу и неестественно-прямой осанке было понятно, насколько она вне себя. Отчитав Лиа, будто девчонку, глава Обсидиана потребовала объяснений — как вышло, что та не научила полукровку, это отребье, возившееся в грязи среди дикарей, должному поведению на самом важном обряде года, куда и саму-то ее пускают по великой милости?
Лиа сумела бы выгородить внука, придумав что-нибудь правдоподобное, но он настоял — скрывать правду не надо. В конце концов, мою память так давно пытаются разбудить, сказал он. Теперь — то чего утаивать. Да и все равно узнают, только разгневаются лишний раз.
Я видела твое лицо, сказала целительница. А они в это полезут… как раскаленным ножом в свежую рану.
Пускай, сказал он. Теперь-то чего. Я все равно уже вспомнил пожар и забыть не смогу.
Вечер за вечером он разговаривал только с Лайа в попытках пробудить его память, но теперь его послушать пришла и Элати, и, похоже, прямо с дороги — одетая по мужски, в запачканных травяным соком штанах, с серым от пыли лицом. Полукровка всегда опасался ее, но теперь все равно было, пусть хоть целую площадь соберут и велят рассказать, что увидел.
Но именно Элати велела ему сесть, прибавив — он еле держится на ногах.
— Я не знаю, где это было, — глухо говорил Огонек, чувствуя опустошенность. — Знаю, что в тех краях текла большая река… В самом деле большая, много десятков шагов в ширину, если мерить ими. Нет, не совсем близко, мы жили не на берегу. Отец водил меня туда как-то… Мы шли очень долго, даже, кажется, ночевали в пути. Нет, скала-медвежья голова была не там. Не знаю, может, мы жили в разных местах. Когда я думаю о скале, чувствую себя маленьким. Реку я видел позже… отец говорил со мной, как со взрослым. Нет, названия я не помню. Только… — он задумался, сжался, обхватив голову руками, так долго сидел. — Кажется, отец предостерегал, что за этой рекой начинаются южные земли.
