Вот я, например, знаю, что никому из мальчиков не нравлюсь. И все это знают тоже. Ну и что?! Это ведь не делает меня человеком второго сорта, верно? Просто большинству нравятся стереотипы, а я выбиваюсь из общепризнанного представления о женской красоте. Но, во-первых, кто сказал, что общепринятое равняется единственно правильное, во-вторых, каноны, как известно вообще-то меняются, а в-третьих… Ну а в-третьих, это же ужасно, если все вдруг начнут походить друг на друга?! Разве нет? По меньшей мере, это, как минимум, скучно.

Жаль, что так я размышляю только, когда у меня вот такое вот меланхолично-позитивное настроение. А оно не так уж часто меня посещает. В основном, то, о чём я сейчас говорю либо жутко обидно, либо раздражает до чёртиков. Мало, кто задумывается о том, какой это отстой, когда ты можешь вот так вот запросто взять и пересесть к мальчику. Ну вот как я к Денису Кореневу. Потому что все сразу думают, что это что-нибудь да значит. А про таких, как я – не подумают. Всем и так ясно – ни черта это не значит. Просто со Светкой поцапались, вот она и пересела куда попало. И даже сам Коренев никаких чувств не высказал по этому поводу, а просто спросил недовольно: «Ты чё тут забыла, Дарецкая?» И хоть мне совсем не хотелось пускаться в объяснения, я ответила, что типа посижу тут, пока Алексеев не выйдет. До этого с Денисом Ваня Алексеев сидел, но на зимних каникулах он сломал ногу на катке, и она у него как-то неправильно срослась, и её снова ломали и снова делали, так что он до сих пор в гипсе и учителя к нему ходят домой, чтобы он типа не отстал от программы.

Вот, а Коренев хоть особенно и не протестовал, но скривился и протянул с кислой миной: «А чё сюда сразу, я чё рыжий что ли?» И захихикал, как умственно отсталый. Уверена, если бы к нему присела Светка, ну или та же Ливановская, он не вёл бы себя, как полный придурок, а уже бы порозовел от гордости и растекался бы малиновым сиропом.

Я, конечно, поинтересовалась у этого интеллектуала, не болит у него от постоянного чёканья язык, но сама подумала, что если большинство моих ровесников похожи на этого Коренева, то может в том, что у меня не стоит очередь из них, и нет ничего страшного.

Хотя иногда и зло такое берёт; и ничего ведь не сделаешь тут, даже предъяву некому кинуть, кто виноват в том, что я такая, какая есть. Я и сама всё это знаю, да только от понимания ни разу не легче.

Нет, всё-таки больше всего я устаю от себя. Жаль, что нет такой функции в человеке «выключить голову», она была бы у меня очень востребована. Ох, как же я надоела самой себе!

Обо всём этом я успела подумать, едва только ушли Светка с Олегом и мы с Юркой молчали, размышляя каждый о своём.

– Я почти уверена, что окончу жизнь в одиночестве… – неожиданно вырвалось у меня.

Мне кажется, я и сама не ожидала, что скажу это вслух. Юрка вздохнул и посмотрел куда-то в сторону.

– Знаешь, а я, скорее всего, уеду скоро в Израиль…

Он произнёс это так медленно, прерывисто и тяжело, будто говорить его заставляли ударами в спину.

Я смотрела на него молча, пытаясь как-то переварить услышанное.

– Ничего себе заявочка… – ко мне, наконец, вернулся дар речи, – И что это значит? Нет, я просто для себя хочу понять, в какой момент нашей беседы ты решил, что пора уже сообщить о своём намерении? Тебя тоже к папочке вдруг потянуло со страшной силой или что-то в моих словах про одиночество натолкнуло тебя на эту мысль?

Юрка хмыкнул и рукой махнул, мол, да брось ты, нашла, что сравнивать. А я ненавижу, когда он так делает. Ненавижу, когда вообще кто угодно так делает. Потому что это вроде как обесценивает тебя, как личность.

Ну, хорошо, пусть даже не всю тебя целиком, а только твои слова, желания или страхи, но всё равно ужасно неприятно.

– Но, кстати, ты не так уж далека от истины, – вставил он, как будто почувствовал, что я сейчас взорвусь, – Я имею в виду одиночество…

Я что-то ответила в том смысле, что всё ещё маловато информации, и тут его, как прорвало! Словно где-то внутри из него пробку вынули, которая не давала словам получить свободу. Я всего, конечно, не запомнила, но там было, кажется, всё.

И обида на мать, которая, оказывается, долгое время не разрешала отцу с сыном общаться, а Юрка был уверен, что такое решение она за него не имела права принимать, и вообще, может из-за этого он всю жизнь страдал и мучился…Тут он снова припомнил, что она его почти в восемь лет в школу отдала из-за того, что он был очень маленького роста и болел без конца. И вот теперь ему уже пятнадцать, а он только в восьмом классе, а мог бы преспокойно с Дашкой учиться сейчас в девятом и тогда, скорее всего, всё было по-другому. Учись они в одном классе, у неё было бы гораздо больше возможностей увидеть его, Юрку Либермана в выгодном свете и оценить его несомненные достоинства.

Я ничего не стала говорить об этих его нескончаемых, чтобы не сказать глупых фантазиях, потому что слишком уж была огорошена этой новостью.

А Юрка уже разливался про качество еврейского образования, признанного во всём мире, и рассказывал об этом долго и так волновался, будто хотел в этом не столько меня, сколько самого себя убедить. И что, если всё получится, то в девятый класс он уже пойдёт там. Но на шее ни у кого сидеть не будет, а сразу после школы начнёт работать, и будет сам оплачивать свою учёбу в университете, если вообще решит поступать. Потому что это должно быть самостоятельным и осознанным решением, а не родительским выбором.

Но самое главное, что меня потрясло просто, это слова Юрки о том, что он хочет… к своим…. Я вообще сначала подумала, что ослышалась и вытаращила глаза на него, оказывается, нет, я всё расслышала верно, и он совсем не шутит. Какие уж тут шутки… Он потом пояснил, что он тут… изгой, и всегда им будет. Хотя бы даже из-за своей смехотворной внешности. Он так и сказал «смехотворной», честное слово. Вот, мол, тебе и одиночество. Реальное, а не надуманное, как у меня.

Кстати говоря, я уже не раз замечала, что Юрка в глубине души считает меня этакой избалованной дитятей из благополучной семьи, которая, что называется, с жиру бесится. Сочиняет там какие-то проблемы, которых и близко нет, заморачивается всякой ерундой и даже имеет наглость грузить ею тех, кому на самом деле гораздо меньше повезло в жизни.

Помимо своего внешнего вида, глобальным основанием для такого мнения ему служит тот факт, что Юрик все свои полных пятнадцать лет живёт в однушке бывшего семейного общежития с матерью-невротичкой, помешанной на чистоте. Хочу сразу заметить, что это его слова, не мои.

Нет, про одну комнату – это точно, я там была и знаю, у них даже прихожей нет, открываешь входную дверь – и сразу комната. А я ещё злюсь, что мне комнату с Дашкой приходится делить. У нас, конечно, по сравнению с Юркиной жилплощадью – шикарные апартаменты. И это он ещё не видел папино родовое гнездо, то есть дом, где живут бабушка Аня и тётя Рая с мужем. И где меня в любой момент примут с распростёртыми объятиями. Не то, чтобы, я ж говорю, туда прямо собиралась, но думать о том, что есть на свете такое место, бывает иногда приятно.

Ну а что касается его мамы, то мне она даже нравится. Милая такая женщина, полная, но её это не портит и очень симпатичная, кстати: высокая и зеленоглазая, с целой копной волнистых, светлых волос. Они с Юркой вообще не похожи, это действительно очень бросается в глаза.

И я, конечно, Юрке никогда этого не скажу, но мне кажется, что по большей части именно этот факт Юрку больше всего и раздражает. Да-да. Я тоже раньше думала, что только девчонок интересует внешность. Ничего подобного. Мальчишек такие вопросы беспокоят ничуть не меньше. Особенно, если мама у тебя напоминает Николь Кидман или Ким Бессинджер, в российской версии, конечно, а сам ты, говоря откровенно, больше смахиваешь на Румпельштильцхена, и контраст, как говорится, налицо, или лучше сказать – на лице. И если вдобавок наблюдать ты это вынужден изо дня в день да ещё и на такой малой площади, то не стоит удивляться, что рано или поздно у тебя начнут возникать комплексы и разногласия с самым близким тебе человеком, причём по поводу и без.