- "Скорую"! - неожиданно громко для своего положения взвизгнул он и ткнулся красной головой в утрамбованную щебенку (хоздвор готовили под асфальт).

Вокруг его головы по щебенке медленно расползалось черное пятно...

...Мишка сидел в сарае на канистре с олифой. Открытая дверь поскрипывала на ветру. На грязном полу валялись грязные деньги: трешки, пятерки - Воробей в лицо швырнул. "Бабки свои забирай и катись, чтобы ноги твоей!.."

Мишка, не вставая с канистры, нагнулся и подобрал с пола деньги, до которых дотянулся. Встать не мог - дрожали ноги. Что же делать?! Он встал, закрыл дверь на крючок, включил свет. Так. Надо переодеваться. Где же одежда? Вот она. Часы не забыть. Сверла победитовые... Он нагнулся было к ящику с инструментами... Черт с ними, уходить надо. Как? Через ворота? А может, они уже его поджидают? Через хоздвор? Нет, лучше через ворота, там контора, милиция...

Настороженно оглядываясь, Мишка пошел к воротам.

Навстречу Воробей.

- На, - тихо сказал Мишка, протягивая ему ключ от сарая.

- Чего "на"? - Воробей поморщился, отпихивая Мишкину руку. - Пошел ты!.. Ну, попсиховал малость. Тем более - болезнь... и юбилей у меня. - Воробей хрипло засмеялся. - За шашлыком поедешь. Пон?л?

- Пон?л, - с тем же ударением пробормотал Мишка.

5

В среду Воробью исполнялось тридцать лет.

Во вторник Воробей со Стасиком сходили в гастроном к Люське. Стасик Люське, директрисе, памятник для мужа делал из габро, черного мелкозернистого гранита. Директриса говорила про мужа: от сердца умер. "Ясно, от сердца, да только сердце-то, наверное, от сивухи заклинило". Люська оскорбилась. "Ну, не обижайся это, я так; сердце так сердце, всяко бывает". Простила директриса Стасику непочтительную версию. Потом, когда Люська познакомилась с ним поближе, вплотную, не раз признавалась вислоносому нахалюге Стасику, до чего осточертел ей бесполезный по супружеству муж, покойник. Раньше ни одной бабы не пропустит, а к сорока стало подходить - все, выдохся.

В магазине Стасик оставил Воробья возле кассы, а сам с двумя портфелями пошел, куда посторонним вход воспрещен, к Людмиле Филипповне, к Люське.

Через полчаса Стасик вышел. Портфели тянули к земле.

- Чего взял? - спросил Воробей на улице.

Стасик открыл портфель.

- "Посольская", - прочел Воробей. - Хорошая?

Стасик взглянул на него жалостным взглядом и не ответил. Воробей понял: хорошая.

С утра в среду Мишка поехал за шашлыком в центр и на рынок купить зелени.

Воробей в это время ставил цветники. Дождь не намечался, народу за цветниками собралось много.

Воробей брал квитанцию, отмечал на ней: "Цветник установлен", расписывался и лез в сарай, где стояли плотно прижатые друг к другу цветники бетонные рамы, внутри которых высаживались на могиле цветы.

Не так возить тяжело - он их накладывал для экономии времени сразу по три штуки на тележку, - как таскать тяжело одному среди разношерстных мешающих оград.

На открытых кладбищах, где по целине роют, установка оград вовсе запрещена, а тут все могилы в разнокалиберных оградах, некоторые еще и с пиками - для красоты. Мало кто из кладбищенских не посидел на них. Особенно зимой, когда гроб по узкому на головах двое несут, чуть соскользнул - задом на пику. И терпи, упирайся - не товар же кидать.

За свои восемь лет при мертвых освоил Воробей цветники в одиночку ворочать и горбылей - нестандартных цветников, тяжелей обычных килограммов на тридцать, - тоже не пугался. Знал, где кантовать, где тащить волоком, а где и на шее, как хомут, пронести.

После больницы, правда, на шею не вешал: попробовал как-то - сознание дернулось, чуть не грохнулся. И на голове гробы таскать, само собой, не пытался. Когда Мишка под рукой, легче, сочувствует, больше сам ворочает, а если один, приходится...

Установка цветников шла резво, заказы попадались все на близких участках возить недалеко и возле дорожек. Потел Воробей, но скоростей не сбавлял, только клиентов подгонял: "Передом идите, показывайте!" - и пер перегруженную тележку, по оси увязавшую в непросохших дорожках. "Мамаша, шустрей давай, потом отдышишься! Очередь видала?.." Клиенты поспешали. Домчавшись до нужной могилы, Воробей привычными ударами лопаты сносил до необходимого размера холм, шлепал сверху цветник, подбивал под него землю, шуровал лопатой внутри ровнял землю под цветы: "Готово!" Клиент стыдливо тыкал ему нагретые в кулаке деньги; Воробей не глядя совал их в карман: "Спасибо". И гнал дальше. Сам не просил; когда не давали ничего, чуть постояв, уходил и увозил свою таратайку без "спасибо".

Не забывал Воробей и о земле невзначай напомнить: "Сюда чернозему б неплохо, на глине-то что вырастет. Глина, еще света от деревьев мало". Клиент обеспокоивался: "Вы думаете, надо?" - "Глядите, дело ваше, мне что..."

Как правило, действовало. "А есть на кладбище земля?" - "Найти можно, если поискать... Кому есть, кому нет. Мы для себя из Загорска возим, смесь огородная - навоз там, торф. Сюда ведер пять зайдет. Ведро рубель".

"Огородная смесь" разила наповал.

Уловив согласие, Воробей скидывал с тележки неразвезенные цветники, очередникам бросал: "Ждите!" - и катил верную тележку за смесью. Бежал, брал в сарае корыто и набитое доверху доставлял заказчику: "Шесть ведер". И высыпал землю в цветник.

"Смесь", как и "эфиопский" мрамор, придумал Гарик. "Смесь" была везде: на могилах, под деревьями, под ногами. Обычная по составу и цвету земля.

...Наконец Воробей заволок на хоздвор пустую тележку.

- Все! Обед!

Очередь загалдела.

Воробей примкнул тележку цепью к сараю и, стянув робу, пошел под кран мыться.

- Сказано, обед. После часа приходите.

Он вернулся в сарай и закрылся изнутри.

Народ потоптался у двери, потом стихло. Воробей достал из портфеля кефир, отпил из горлышка. Наедаться не стал: через два часа праздничная жратва, чего зря харчи изводить. Закурил. Голова от возни с цветниками чуть гудела.

- Кого? - прорычал Воробей, скидывая крючок. - Ах, ты... Я думал, эти опять... Купил?

- Протекло все... - Мишка поставил тяжелую сумку на пол. - шашлыка нигде нет, всю Москву объездил. Баранины взял... Замаринуем, лучше покупного будет. Лук у нас есть, соль-перец есть, уксус есть...

- Сам сделаю, поди мойся, взопрел вон. Стасик, знаешь, чего у Люськи вчера взял? - Воробей вытянул из-под верстака припрятанную "Посольскую".

- Ого! Лихо! Обалдеют мужики.

- Вот так. Пойду часок прошвырнусь, а, Миш? Тридцать лет - какого хрена!

Возле церкви звонарь дядя Леня размешивал палкой в ведре белила. Бурая олифа тяжелой струей тонула в краске.

Воробей подошел к нему, поздоровался.

- Сейчас красить придут, а белила встали, - ворчал дядя Леня. - Олиф кончился. У тебя нет литра два?

- Пусти на колокольню, дам.

- Опять за рыбу деньги! Сколько раз говорено: забудь про колокольню. Без тебя олиф найду, ступай... - Старик махнул рукой.

- Ты погодь, дядь Лень. Смотри! - Воробей протянул звонарю раскрытый паспорт. - У меня сегодня тридцать лет. А олифы все равно, кроме меня, на кладбище нет.

Звонарь положил палку на ведро, взял паспорт.

- Точно, тридцать. На колокольню-то тебе зачем?

- Посмотреть. Глянуть разок сверху, а то внизу всю дорогу. С покойниками.

- А за колокол заденешь? Или гробанешься сверху? Чего тогда?

- Да не пью я! Год уже... Дядь Лень!..

- Пить-то не пьешь, а башка колотая. Вдруг чего сверху примерещится.

- Дя-я-ядь Лень...

- Колокол не заденешь?

- Ну ты чего, дядь Лень!

- Ладно. Олиф с тебя. Пять литров.

Спотыкаясь о высокие щербатые ступени лестницы, Воробей добрался до звонницы. Колокола висели у самых глаз, их было три, самый маленький в полметра. Черные болванки языков были зачалены за кольцо огромного рыма, вделанного в каменную кладку барабана.

Воробей облокотился о чугунное витиеватое ограждение в одном из проемов звонницы.