Я слышу, что папа регистрируется под новым именем — не под тем, что мы использовали в прошлый раз. Его любимые варианты «Нал», «Стерлинг» и «Голд». Они никогда не совпадают с фамилиями в пяти синеньких паспортах, которые папа всегда носит при себе. Я знаю, он так делает, чтобы не оставлять следов, хотя мне непонятно, почему это так важно. Но я не задаю вопросов, принимая такую особенность как данность. Точно так же я знаю, что надо молчать, когда подходят пограничники, сотрудники иммиграционных служб и вообще кто угодно, если он хотя бы немного похож на копа. Я наизусть знаю все правила отца, потому что мы все верим в них: всегда храни верность семье, потому что мы никогда не предадим друг друга; никому не доверяй — они чужие; будь преступником — но веди себя благородно.

По этим законам мы и живем — по нерушимому кодексу изгнанников.

Остаток недели мы коротаем в Сринагаре, и папа отдыхает у пустого бассейна. Делать тут особо нечего, но нас никогда это не останавливало. Втроем, с Фрэнком и Кьярой, мы ходим на рынок, стараясь попасть к его открытию, и покупаем там огромные гроздья бананов, которыми делимся со своими новыми приятелями — солдатами. Мы сидим на раскаленном бетоне вокруг выбеленного солнцем бассейна и играем с двумя из них в карты. Они не говорят по-английски, но в игре под названием «снап» это не имеет никакого значения. Я на третьем месте, потому что они боятся сломать мою маленькую лапку, если мы разом хлопнем по совпадающим картам. У Фрэнка и Кьяры такого преимущества нет. Мама в широкополой летней шляпе, очень красивая и загорелая, выглядывает из дверей, смотрит на нас, вздыхает и уходит обратно. Она вообще не любит, когда мы зависаем с ополченцами, бродягами или японской мафией. А с кем еще нам общаться?

Кьяра показывает пальцем на яркую птицу, и мы некоторое время любуемся блестящими от солнца перьями, а потом возвращаемся к игре. Но что-то не так… моя стопка стала тоньше. Я перестаю играть и хмурюсь, Фрэнк подозрительно косится на солдат. Но они смотрят только на Кьяру.

— Ты взяла карты Бхаджан? — с недоверием в голосе спрашивает Фрэнк.

Кьяра нервно ерзает. Никто не двигается. Один из старших отделяет часть своих карт и молча протягивает мне.

— Ты отдала карты Бхаджан ему? — Фрэнк вспыхивает.

Я ничего не понимаю. Большинство людей может солгать ради победы, но сестра обманула меня просто так, без всякой причины.

— Бхаджан, извини… Я просто хотела показать тебе, что нельзя всегда выигрывать.

Птица парит у нас над головами, и ее тень скользит по бетону, но на этот раз никто не поднимает головы.

Вечером Фрэнк находит в наших пожитках маленький швейный набор и зовет меня. Предлагает сшить наши пятки. Я сомневаюсь в разумности его предложения, но он говорит «доверься мне», и игла, протыкающая огрубевшую кожу, почему-то не причиняет никакой боли. Красную нитку хорошо видно прямо под кожей. Она соединяет мою правую пятку с его левой.

— Волшебно! — Кьяра отрывается от книги. — Вы двое теперь связаны.

— Ой, зануда нам завидует, — хихикает Фрэнк, и мы с ним валимся на ковер, умирая со смеху.

— Ты думаешь, что ты крутой, потому что тебя все любят. — Этот насмешливый тон Кьяра приберегает для брата.

Он смотрит ей прямо в глаза, и я чувствую знакомое напряжение: сейчас будет драка.

— Но на самом деле ты просто девчонка, Фрэнк. — Она встает с кровати. — Маленькая слабая девчонка.

Он торопливо разрезает нитку между нашими ногами и поднимается. Фрэнк на два года младше Кьяры, но уже на голову выше. Я отползаю подальше. Ситуация выходит из-под контроля, как постоянно случается во время наших споров. Слова ранят, словно ножи.

— Хочешь меня ударить? Да тебе слабо, Фрэнк!

Я на всякий случай залезаю на подоконник. Брат сжимает кулаки, теплые карие глаза чернеют. Кьяра прижимается к стене, и в ее светлых глазах что-то вспыхивает. Они оба такие разные. Они даже стоят по-разному. Он — прямо, будто врос в пол, а она постоянно двигается. Кьяра оценивающе изучает его красивое лицо, высокие скулы, твердый подбородок… Она делает шаг вперед, и ее простое лицо приобретает уродливые черты.

— Маленькое дерьмо! — Оскорбление она бросает, как перчатку.

— Ненавижу тебя, — шипит он сквозь сжатые зубы и замахивается.

Кьяра тут же бросается на пол. Фрэнк не успевает остановить удар и бьет кулаком прямо в стену. Мгновение стоит тишина: Кьяра лежит на полу, я сижу на подоконнике, а рука Фрэнка, пробив штукатурку, застревает в ней.

— А-а! — Он вытаскивает руку, кровь капает на темный ковер.

Так было всегда, сколько я себя помню. Я всю жизнь знаю Кьяру и большую часть этого времени живу с ней в одной комнате, но я все еще не понимаю, кто она на самом деле. Она похожа на ртуть, потому что постоянно меняется, приспосабливается к разным местам и обстоятельствам, никогда не принимая свою истинную форму. Я знаю, что она пыталась спихнуть Фрэнка с балкона пятого этажа, когда ему было три года, и ударила его в лицо в тот день, когда он родился. Эти двое еще долгие годы будут продолжать бессмысленную борьбу друг с другом.

Фрэнк изучает истекающую кровью руку, когда из соседней комнаты прибегает мама. Она оглядывает нас, видит дыру в стене и подчеркнуто невинное выражение лица Кьяры.

— Что случилось?! — восклицает она, побледнев.

— Это она виновата! — орет Фрэнк.

Он зажимает запястье левой рукой, пытаясь остановить кровь.

— Ты мерзкая! — кричу я Кьяре. — Ты назвала его слабым!

В нашей семье нет худшего оскорбления.

— Почему ты на подоконнике? Чтоб тебя! — Мама за руку стаскивает меня вниз.

К счастью, когда папа возвращается, мы успеваем разойтись по своим углам. Отмытые и одетые в пижамы, мы не вызываем подозрений. Дыру нам удалось прикрыть какой-то картинкой в рамке. Папа хмурится, увидев повязку на руке Фрэнка, и это лишний раз напоминает нам, что от него ничто не ускользнет.

Когда в окно начинает дуть утренний ветер, теплый и свежий, я делаю свою обычную зарядку и растяжку. Фрэнк начал тренировать меня вскоре после моего рождения, готовя свою младшую сестру к карьере профессиональной спортсменки, которую сам же для нее и выбрал. Я делаю приседания, отжимания, подъемы корпуса, стою у стены на руках… Потом наступает время уроков с мамой.

Сегодня мы начинаем с математики. Я обожаю свои счеты, блестящие, с темными деревянными костяшками, довольно крупными, чтобы было проще их двигать. Они приятно щелкают и быстро дают ответы на самые сложные задачи. Фрэнк и Кьяра прошли интенсивный курс за те несколько месяцев, что мы провели в Японии. Они настоящие эксперты, их пальцы так и летают над страницами учебника. Им даже не нужны счеты, брат и сестра легко решают сложные примеры на умножение и деление, просто закрывая глаза и двигая руками, как будто переметая невидимые костяшки.

Мы сидим в ряд — я посередине, скрестив ноги, на узорчатом отдельном ковре. Мамин нежный голос с французским акцентом направляет нас. Двадцать минут я тружусь над сложением и вычитанием, а потом отползаю на диван отдохнуть.

Меня страшно бесит, что я не такая умная, как все в нашей семье. Конечно, они намного старше, но мне кажется, что нагнать их абсолютно невозможно.

После недели отдыха папа вскакивает с ветхого шезлонга, некоторое время смотрит, как я бросаю палочки в пустой бассейн, а потом восклицает:

— Поехали в Амритсар!

— Поехали, — согласно киваю я.

Он оглядывает пустынные окрестности и жестом приглашает меня опуститься рядом.

— Харбхаджан, ты знаешь, зачем мы сюда приехали?

Мы сидим бок о бок: огромный мужчина и его миниатюрная копия.

Я качаю головой.

— Это место спасло мне жизнь, — поясняет он.

— Бассейн?

От папиного смеха шезлонг начинает сотрясаться.

— Эта страна. Еще до того, как я приехал сюда впервые. Когда я был моложе, я пытался понять, как надо жить, как существовать в мире… — Он вдруг замолкает.