В подтверждение этих слов пошли кадры хроники – ломаная линия сдвинутых общепитовских столиков, на которых в беспорядке лежат чёрные костяшки домино, валяются белые пластмассовые стаканчики, стоят пепельницы и пустые бутылки из-под минералки. Видно, что многие партии уже закончились и бойцы невидимого фронта рассосались, потихоньку покинув помещение, но одна турнирная пара по каким-то причинам задержалась у станка.

Камера выхватила крупным планом лицо ближайшего игрока. Кто смотрел, знайте, что мрачный темнокожий спортсмен с залысинами и припухшими глазками на широком одутловатом лице – Адольф Мукури. Я его сразу узнал.

http://fakty.ua/101404-vladimir-zhirinovskij-hot-i-zhulnichal-no-vse-ravno-proigral-v-domino-poslu-afrikanskoj-derzhavy

3. Интифада

Поскольку к моменту моего появления в общежитии большое набухшее гневом и болью сердце Адольфа ещё кровоточило, я решил  не  испытывать судьбу и пошёл не в каюту, а прямиком к Анатолию Эриховичу. Как назло, дверь его комнаты была заперта, но это меня не смутило, и, как Хрущёв в ООН, я второй раз за это утро стал, что есть мочи, молотить каблуком по деревяшке.

Минут пять в комнате сохранялась полная тишина. Кроме моего стука ничего вообще не было слышно. Общага словно вымерла.

- Спят, сволочи, - решил я, но ошибся, - всё это время  обитатели ночлежки препирались - кому из них идти отворять настойчивому визитёру. Потом я уловил какое-то шевеленье и дверь, наконец, открылась. В проёме стоял полностью одетый и почти трезвый Лёха. Слегка покрасневшие скулы можно было отнести на счёт вчерашнего.

- Привет! – радостно заорал я. Ни слова не говоря, Лёха развернулся и со всего размаху заехал мне по морде. От неожиданности я вначале засветил ему в ответ и только потом поинтересовался, что происходит.

- Надоел ты мне, - пояснил Лёха, после чего повернулся и ушёл в комнату, оставив дверь открытой, что можно было расценить не иначе, как приглашение войти.

Ну, вот я и в Хопре!

Как невинную жертву неполитических репрессий  меня усадили на почётное место и налили штрафную. Я моментально оттаял и простил Лёху. Однако один вопрос интересовал меня больше, чем дата предстоявшего экзамена. Инстинкт самосохранения требовал выяснить – кто поставил Анатолию Эриховичу фингал под глазом и не поспешил ли я самоуспокоиться.

Нет, витязь, то была Наина.

Товарищи наперебой развеяли мои страхи – не стоило больше опасаться разоружившегося Лёху, фонарь хозяину повесила Нинка – общежитская жена Эриховича после того, как уличила мерзавца в неискренности.

В ходе застолья я изредка бросал на Лёху изучающие взгляды – на его лице медленно, но верно наливался баклажаном полновесный  синячище. К гадалке не ходи, - у меня на физиономии вызревал такой же овощ. Попросили, чёрт побери, человека один раз в жизни встать из-за стола и дверь открыть. И, поди ж ты. Лучше бы я сначала к Адольфу зашёл. Впрочем, не факт.

У Ваньки в собственности находился катушечный магнитофон Комета без верхней панели и тумблеров. Включался и выключался он при помощи маникюрных ножниц, откуда эти ножницы у нас появились – загадка. Гоняли на Комете, в основном, Аркашу Северного. Первый Тихорецкий концерт и всё такое. Высоцкого ставили значительно реже. Поразмышляв, я пришёл к выводу, что эти двое всё равно, что Фитцджеральд и Хемингуэй. Каждому возрасту нравится кто-то один из них. Нам нравился Фицджеральд.

Готовится к экзамену в такой обстановке было нельзя, поэтому ближе к вечеру мы с Лёхой поехали на Косую линию. Ночь в запасе у нас оставалась . Раздолбанный трамвай 18 маршрута весело загрохотал по рельсам Тучкова моста, в какой-то момент подставив свой правый борт под прямые лучи низкого балтийской солнца. Впечатление было такое, будто линкор Марат бесшумно шарахнул по нам из своего главного калибра. Вагон, обшитый изнутри узенькими лакированными реечками, мгновенно вспыхнул всеми оттенками жёлтого. Белые ночи – не хухры-мухры. Их воздействие на организм человека до конца ещё не изучено.

Вот, и Лёха коротко разбежался по салону и со словами:

- Какой же я дурак! - резко саданул лбом в заднее стекло. Постучал рогами. Не хуже, чем Зидан при попытке забодать Матерацци. Пережившая эпоху индустриализации, Финскую войну и бомбардировки Великой Отечественной, оконная секция как была, так  целиком и вылетела из пазов и уже высоко в воздухе разлетелась на мелкие кусочки, осыпав трамвайные пути веером стеклянных брызг и сверкающих осколков.

- Граждане, при артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна!

Хвала Всевышнему, что никто не пострадал, только Лёха, обхватив ладонями голову, мычал что-то нечленораздельное.

   – Конечно, дурак, - согласился я, чтобы лишний раз не травмировать своего спутника, у которого, судя по всему, эра покаяния входила в активную и потому самую опасную фазу самокритики.

4. Коммунизм

Вообще-то Лёхе в эту сессию везло. Перед научным коммунизмом он упал с забора на заводе Красная Бавария. После изгнания с четвертого курса на Баварии электриком какого-то там разряда трудился Сорокин. В те давние времена ограда этого  пивзавода обладала одной коварной особенностью. Изнутри она была высотой метра полтора или чуть повыше, а снаружи – около трёх. Не рискнув после краткого рабочего визита к Сорокину выходить через проходную, Лёха решил махнуть через забор, позабыв при этом о перепаде высот. Сорокин вызвал подмогу.

В общем и целом, до общаги Лёху кое-как дотащили, накормили, напоили  принесённым пивом и положили спать на раскладушку. Утром он не смог наступить на правую ногу. Щиколотка посинела и распухла.

Это вам не лезгинка, а твист.

Страдать Лёха пожелал на Косой линии, поскольку оттуда до факультета было значительно ближе, чем от общежития.

Рейсовый автобус появлялся на Косой раза три-четыре в сутки. Один раз в 7 час. 50 мин. – остальные Бог весть, когда. На 7 час. 50 мин. Лёха, естественно, опоздал. Мы проснулись и выползли на улицу около десяти утра. Ходить Лёха не мог, поэтому стоял на углу Косой и Кожевенной, вцепившись руками в водосточную трубу и поджав ногу, как аист на болоте. Две остановки, а не дойти. Пытливый прохожий мог прочесть в его взгляде, всё, что Лёха в тот момент думал по поводу научного коммунизма.

В это время к продуктовому магазину подъехал автофургон с хлебом. Поскольку жители Косой линии друг друга неплохо знали, я понял, что дело в шляпе. В том магазине продавщицы в переходный к полному коммунизму период развития нашего общества отпускали коренному населению продукты питания в кредит. Всё, кроме вина и водки. Квартирная хозяйка и нас выручала, записывая  на себя макароны и сахар, кассирша вела для этого специальный гроссбух, первые записи в котором датировались серединой шестидесятых годов. Поэтому Лёха с шиком, и, что особо необходимо отметить, задарма, подкатил к факультету на машине с белой надписью «Хлеб – Хлеб – Хлеб» по всему кузову.

Я в кабину не поместился, дошкандылял пешком и облегчённо вздохнул, поскольку Лёха пристроился на подоконнике и начал форсированно готовиться к встрече с поджидавшим его призраком. Я и сам схватился за подвернувшийся под руки учебник, успев, напоследок, припасть к трём источникам – трём составным частям марксизма.